угрозой, из-за которой женщину понемногу покидает жизнь. На свете ничто так не изматывает, как роды, а если женщина поддастся усталости, снова привести ее в чувство очень сложно.
Мистрис Пейдж внимательно меня слушает, потом все обдумывает и кивает.
– Да, я готова.
Я убираю ей с лица светлые волосы, прижимаю ладонь к ее лбу. Кожа теплая, но жара нет.
– Теперь мне надо вас потрогать, – говорю я ей. – Посмотреть, насколько далеко продвинулись дела.
– Ладно.
– Но мне сначала нужно узнать что-то очень важное.
– Что?
– Как вас зовут.
– Мистрис Пейдж.
– Нет, – говорю я ей. – Пейдж зовут вашего мужа. А мистрис вы стали в день свадьбы. Какое имя вам дали при рождении?
– Мелоди.
– Приятно познакомиться, Мелоди. Меня зовут Марта. И я тебе помогу.
Мелоди Пейдж приходится изнурительные пять часов ходить по комнате прежде, чем она достигает переходной стадии. А потом еще час тужиться, пока ее крошечная дочка не появится на свет. Только к десяти часам моя работа закончена, а к одиннадцати я собираю вещи.
Я уже собираюсь уходить, как возле двери спальни ко мне подходит мистрис Хендрикс.
– Вы мне не нравитесь, – говорит она.
Я не могу сдержать смех.
– И вы мне тоже.
В ответ я получаю первую искреннюю улыбку от этой женщины.
– Но я вас уважаю, – продолжает она. – И простите за то, что устроила вам проблемы с Грейс.
– Для меня этого достаточно, – отвечаю я, потом смотрю на кровать у нее за спиной и на Мелоди, которая держит на руках свою малышку. – Вы с ней останетесь?
– На всю ночь.
– Спасибо. Пошлите за мной, если вас что-то будет беспокоить.
– Хорошо, – говорит она и, не говоря больше ни слова, возвращается к Мелоди.
Я разворачиваюсь к двери, и тут меня окликает доктор Пейдж:
– Мистрис Баллард?
Я вздыхаю.
– Да?
– Позвольте, я вас провожу.
Я киваю. Мы молча идем по коридору, спускаемся по лестнице на первый этаж. Он открывает дверь и прислоняется к косяку, не давая мне пройти.
– Сколько вы берете? – спрашивает он.
– Мне не нужна плата.
– Я не могу вам позволить уйти отсюда без денег, – говорит он. – Я отказываюсь быть перед вами в долгу.
– От вас это не зависит. От вас я ничего не приму, кроме извинений.
– А вы упрямая старая стерва, я посмотрю.
Мне внезапно не хватает мистрис Хендрикс. Она-то ему за такие слова наверняка бы совсем ухо оторвала.
– Именно так вы обо мне думаете? После сегодняшнего дня?
– Я думаю, что вы слишком высокого о себе мнения. Деревенская жительница, которая чванится своими умениями.
Я печально качаю головой.
– И при этом вы все равно хотите мне заплатить?
– Так будет правильно.
– Позвольте задать вам вопрос, – говорю я.
Он смотрит на меня, но ничего не говорит.
Я тычу пальцем ему в лицо.
– Вы когда-нибудь успешно принимали роды?
– В медицинской школе я ассистировал многим врачам при…
– Нет, я не про это. Самостоятельно принимали?
– Не понимаю, какое это…
– То есть ответ – нет. И в результате двое детей в Хэллоуэлле родились мертвыми. В Гарварде, возможно, такие вещи не имеют значения, но здесь это очень важно.
Пейдж гордо поднимает подбородок.
– Вы же понимаете, что моя работа называется именно медицинской практикой не просто так? Последствия практики могут быть неудачными, но ни один врач ничего другого и не ожидает. И жителям любого городка тоже не следует ждать ничего другого.
– И на собственной жене вы тоже готовы практиковаться. Как только вам не стыдно?
Он молчит.
– Вот какая плата мне от вас нужна: вы занимайтесь лечением, а я займусь родовспоможением.
Судя по глазам, он ничего не понимает.
– Вы больше никогда не придете принимать роды ни у одной женщины. Только не в этом городе. Если вы слишком горды, чтобы звать меня, позовите кого-то еще. Мне все равно. Но я не хочу, чтобы вы еще хоть раз приближались к рожающей женщине. Понятно?
Молодой доктор Бенджамин Пейдж замирает. Бледнеет. Я вижу, что он дрожит от ярости. Но он отходит, давая мне пройти, и прежде, чем закрыть дверь, кивает. Один раз.
Мне этого достаточно.
Лавка доктора Коулмана
Толще всего лед на мелководье, возле берега. Посередине же Кеннебека он поскрипывает у меня под ногами. Как старые доски пола. Как старые кости. И хотя я знаю, что мой вес лед выдержит, я двигаюсь осторожно. Медицинский саквояж держу в одной руке, вторая вытянута, каждый шаг делаю обдуманно, прислушиваясь, не раздастся ли звук хлопка, не начнет ли лед шевелиться или тонуть у меня под ногами.
Сэм Дэвин не единственный, кто провалился под лед, но один из немногих, кто выжил. Река в большинстве мест имеет в ширину как минимум четыреста футов, в середине она довольно глубокая, течение здесь безжалостное, а в это время года еще и вода смертоносно холодная. Если провалишься, тебе конец. Найдут тебя разве что несколько недель спустя в какой-нибудь бостонской пристани, где ты будешь качаться на волнах с изодранной в клочья кожей и одеждой.
Роды Мелоди Пейдж меня совсем вымотали – когда-то я и не думала, что можно настолько устать. В молодости, когда только начинала работать повитухой, я часто несколько дней подряд с одних родов бежала на другие. Мне достаточно было поспать совсем чуть-чуть и перехватить что-нибудь поесть. Но после пятидесяти что-то во мне изменилось. Мое тело стало возражать против настолько изменчивого расписания. Вот и сейчас все во мне кричит о том, что ночь была слишком долгой. После выяснения отношений с доктором Пейджем и мистрис Хендрикс у меня не осталось сил. Шея затекла, глаза пересохли. Суставы побаливают, мышцы напряжены. Есть хочется.
– Скорее домой, – бормочу я, переходя середину реки.
Меня так и тянет ускорить шаг, но я борюсь с собой и продолжаю двигаться осторожно и размеренно, пока правая нога не ступает на твердую землю. Потом еще немного вверх по берегу, и вот я уже топаю ногами по дощатым мосткам набережной, сбивая снег с подошв ботинок.
Луна светит ярко, облака легкие и низкие, так что небо напоминает устричную раковину, исчерченную разными оттенками серого. Через час, если повезет, буду дома, и там меня уже ждет холодный ужин и собственная постель. Но сначала надо забрать Брута из конюшни в таверне. Жители Крюка сами спокойно ходят через реку туда-сюда, но вот ехать по льду на коне весом в две тысячи фунтов мало кто решается.
Я уже сворачиваю к Поллардам и тут вижу, что в лавке Коулмана горят фонари. Странно. Он обычно закрывает лавку к шести. До передней двери всего несколько шагов, так что поворачиваю налево, а не направо, и дергаю за ручку. Она легко поворачивается у меня в руке, и я захожу внутрь, а над головой у меня весело позванивают колокольчики.
Сэмюэл Коулман, сидящий за прилавком, поднимает голову.
– Кто там? – спрашивает он, щуря затянутый бельмом глаз.
– Это я, Марта.
– А-а, – отзывается он. – Ты поздно.
– Принимала роды за рекой.
– И кто же у нас с прибавлением?
Отвечаю я со смехом, настолько абсурдно это звучит.
– Доктор Пейдж.
– И он позвал тебя?
– Вот уж нет. И честно говоря, его ребенок первый в моей жизни, которого я приняла против своей воли.
– Но все в порядке?
– Да. Хоть и не благодаря ему.
– Ну, наверное, все хорошо, что хорошо кончается. Но это не объясняет, почему ты порадовала меня визитом сегодня вечером.
– Увидела, что свет горит.
– И забеспокоилась на мой счет?
– Просто интересно было, что тебя заставило так поздно задержаться в лавке.
Сэмюэл Коулман показывает мне свою бухгалтерскую книгу.
– Вот это. Снова все проверяю, смотрю, все ли сошлось. С каждым днем становится все труднее.
По пути к прилавку я проверяю, нет ли среди мехов на продажу серебристой лисьей шкуры. И, как и каждый раз за последние несколько месяцев, вздыхаю с облегчением – там сплошь кролики, горностаи и бобры. Иногда еноты. И единственная рыжая лиса.
– Шкуру ищете, мистрис Баллард?
– Нет, хочу убедиться, что одной конкретной шкуры здесь нет.
Коулман смотрит на меня с любопытством, склонив голову набок, и я уточняю:
– По нашей земле бегает серебристая лиса. Кажется, у нее нора под старым дубом у ручья, тем, что еще жив. Честно говоря, я к ней привязалась.
– За такой мех можно приличные деньги выручить. Торговцы из России и Китая особенно их ценят. Одна шкура уйдет за двадцать долларов. Может, и за тридцать, если в хорошем состоянии.
– А ты бы столько заплатил?
– Никогда не представлялось возможности.
Я наклоняюсь поближе к нему.
– А если бы предложили? Например, один из трапперов, которые сюда иногда заходят. Ты бы купил?
Он подергивает себя за ус.
– А какая разница? Зверь-то уже будет убит.
– Для меня есть разница.
– Тогда, наверное, нет. Но что-то мне кажется, что ты не о шкурах зашла поговорить.
– Нет, я зашла из чистого любопытства. Но раз уж зашла, хочу тебя спросить про Сару Уайт.
– Я едва ее знаю.
– Но ты не питаешь к ней неприязни?
– Нет, ни капли.
– А если бы тебе пришлось постоянно иметь с ней дело?
– Мне не нужна еще одна жена, мистрис Баллард. И потом, я для нее слишком стар.
Я долго от души хохочу, просто удержаться не могу. Такое мне даже в голову не приходило.
– О боже, нет, я совсем не это имела в виду.
– Тогда объясни, к чему ты клонишь, а то я прямо-таки ума не приложу.
– Ты говорил, что хочешь нанять мальчика работать за прилавком и вести бухгалтерию. Мне кажется, Сара бы справилась, а ты бы дал глазу отдохнуть. И всем остальным частям тела тоже.
– Ты хочешь сказать, я слабый и дряхлый?
– Да ты сам это сказал минуты две назад.
Я с удовольствием замечаю, как вспыхивает искорка смеха в его зрячем глазу, как подергиваются губы в попытке спрятать улыбку.