Но если не я, то кто? Если не сейчас, то когда?
Я поворачиваюсь, собираюсь уйти, но взгляд мой падает на его стол. Там царит упорядоченный хаос. По полированной деревянной столешнице разбросаны письма, съемки местности и карты. Многие из них сделаны рукой Эфраима, и все они относятся к работе Норта с «Кеннебекскими собственниками». Я узнаю карту Хэллоуэлла и план нашего участка.
И начатый черновик письма. Написано почерком Норта. Я поднимаю листок с письменного стола и читаю вслух: «…как мы договорились в прошлом месяце в Бостоне, прилагаю планы территории в триста акров между Милл-Брук и Горелым холмом. Думаю, запасы леса и доступ к реке соответствуют вашим растущим потребностям в отношении снабжения судоверфей Бостона. Я готов немедленно взять участок в аренду. Кроме того, согласно нашей договоренности, я возьму в собственность вышеупомянутый заброшенный участок Баллардов – двенадцать лет должны быть пропорционально перераспределены в мою пользу, а акт подписан в апреле. Если я буду находиться ближе к участку, то смогу лучше контролировать расчистку этого леса…»
Я стою, замерев на месте, сжимая письмо в руке. Он все время собирался отобрать нашу землю. И не только нашу. Он хочет половину Хэллоуэлла. От одной мысли об этом тошнит, но время у меня закончилось – я слышу звук шагов на крыльце, слышу, как открывается передняя дверь.
– Лидия? – голос Норта разносится по первому этажу.
Он уже в двенадцати, может, пятнадцати футах от меня, когда я наконец принимаю решение. Последние оставшиеся секунды я трачу на то, чтобы запихать письмо в саквояж. Когда он открывает дверь в кабинет, я стою у бокового столика с графином в руке.
– Что ты здесь делаешь? – В голосе Норта ярость и презрение. Рядом с ним Цицерон издает низкое рычание.
Я поворачиваюсь, поднимаю один из его хрустальных бокалов. На дне плещется где-то на палец янтарной жидкости.
– Бренди. Для твоей жены. Поможет усвоить тоник.
Пес делает угрожающий шаг в мою сторону, и я вижу у него на голове свежезажившую рану, длинный зазубренный розовый шрам, который тянется по диагонали через всю морду. Рану явно нанесли острые когти.
Молодец, Перси, думаю я.
Я не извиняюсь за то, что зашла в кабинет Норта, не спрашиваю разрешения, просто прохожу мимо него и поднимаюсь наверх, зажав под мышкой медицинский саквояж. Он идет за мной и не сводит с меня яростного взгляда, пока я бужу Лидию и помогаю ей выпить бренди. Еще раз напоминаю ей, как принимать тоник, а Лидия снова благодарит меня за приход.
Я не смотрю на Норта и, когда выхожу из дома, не прощаюсь с ним, потому что не уверена, что в силах выдавить хоть слово.
Таверна Полларда
Когда я толкаю дверь в таверну Полларда, руки у меня дрожат. Мне нужно время прийти в себя, прежде чем ехать домой. И стопка виски. А может, даже две.
– Мистрис Баллард, у вас все в порядке? – подходит узнать Мозес, пока я пробираюсь через толпу к единственному свободному месту в таверне.
Я киваю, но молча. Плюхаюсь на табуретку и выдыхаю. Все столы заняты, в таверне царит веселье. Шум. Сегодня здесь больше людей, чем обычно. Усевшись на свободном месте в углу – на одной из двух шатких табуреток возле старой винной бочки, которая служит столом, – я слушаю смех и болтовню. В этом углу обычно сидят Эймос и Эбигейл, но сейчас они деловито снуют по таверне, обслуживая гостей. Я знаю, что они не будут против, если я займу их место.
– Мне виски, если у вас есть, – говорю я Мозесу. – И что там твоя мать приготовила на ужин.
– Рагу и хлеб, – отвечает он, встревоженно глядя на меня. – Но еще есть сыр и жареные каштаны.
Я одобрительно машу рукой:
– Все неси, пожалуйста.
На секунду я расслабляюсь, закрыв лицо руками, а когда наконец поднимаю голову, то вижу озадаченный взгляд моей дочери Ханны. Долли сидит за столом рядом с ней, и Сайрес с юным Эфраимом тоже. Сыновья сидят спиной ко мне, и оба сзади похожи на Эфраима. Широкие плечи и темные волосы. Они уплетают стряпню Эбигейл Поллард. Стол полон. Барнабас Ламбард приехал из Вассалборо и сидит рядом с Сайресом. Долли теперь игнорирует не столько Барнабаса, сколько Сайреса. Она повернулась спиной к брату и игнорирует его попытки помирить ее с молодым судебным приставом. Мои дочери прощают не так легко, как сыновья. Барнабас, кажется, готов подождать. Пусть он проиграл битву, но знает, что война выиграна.
Сегодня вечером молодежь Хэллоуэлла веселится, наслаждается первым проблеском весны, ночью без морозного воздуха. Здесь братья, которые пришли с сестрами. Сестры, притащившие с собой младших братьев. Парни, намеренные поухаживать, и девушки, заставляющие их ждать поцелуя украдкой.
Периодически я вижу, как Сайрес оглядывается на дверь. Ждет. Наблюдает. Наверное, надеется, что придет Сара Уайт, но она так и не приходит.
За другими столами тоже полно народа, очень много незнакомых мне мужчин. Я рада, что мои сыновья сегодня здесь – и Мозес с Барнабасом, – потому что эти мужчины периодически бросают заинтересованные взгляды в сторону Ханны и Долли.
Когда Мозес приносит мне еду и выпивку, я спрашиваю его, кто эти люди.
– Бостонское ополчение, – отвечает он. – Они только сегодня приехали из Форт-Галифакса. Говорят, неделю здесь пробудут, а потом поедут к югу.
Последний раз ополчение проезжало через Хэллоуэлл полтора года назад. И полтора года назад Сару Уайт соблазнил их командир. Это мне кое о чем напоминает, и я хватаю Мозеса за рукав.
– А ты не знаешь, кто ими командует? Случайно, не майор Генри Уоррен?
Мне кажется, что ухажер Сары вряд ли снова появится в Крюке. Подобные мужчины обычно переключаются на новые охотничьи угодья.
– Могу поспрашивать, – говорит Мозес.
– Спасибо.
Ханна выбирается из-за своего стола и приходит меня обнять.
– Мы не знали, когда ты вернешься, поэтому решили поужинать тут. Честно говоря, никто просто не хотел готовить. – Она пожимает плечами. – Папы нет, тебя нет…
– А тут Мозес, – добавляю я.
Ханна улыбается широкой очаровательной улыбкой, щуря карие глаза.
– Это точно, тут Мозес.
– Можешь не объяснять. Я сама всегда готова есть готовку Эбигейл вместо собственной. Иди, наслаждайся вечером. Я как поем, сразу пойду домой.
– Ты не останешься?
– Я устала.
Она устремляет на меня взгляд спокойных темных глаз.
– Дело не только в этом.
– Да, ты права.
– Но ты мне ничего не расскажешь?
Я сдуваю прядку волос, упавшую ей на глаза.
– Сегодня тебе об этом беспокоиться не стоит.
– Тогда больше не буду тебя спрашивать, – говорит она. – Сегодня.
Ханна возвращается к своему столу, и я наблюдаю за деликатными брачными играми между ней и Мозесом. Он приносит ей кружку сидра, она касается его руки. Она улыбается, он краснеет. Он шутит, она смеется. Все это так просто и невинно, и меня вдруг поражает мысль о том, что для меня ритуалы молодой любви остались давно позади.
Можно было бы предупредить Мозеса и Барнабаса, чтобы они вечером проводили моих дочерей до дома и присмотрели за ними, сказать, чтобы не подпускали к ним ополченцев, но нужды в этом нет. Они и так вряд ли собираются упускать моих девочек из вида. Долли, может, и демонстрирует, что сердита на Барнабаса, но я вижу, как она наклоняется в его сторону, когда он шутит. Вижу, как пытается скрыть улыбку. И он тоже это видит. Этому мальчику придется поработать, чтобы она его простила, но она уже выбрала его, и это очевидно каждому, у кого есть глаза.
Возвращается Мозес.
– Я поспрашивал ребят про Уоррена, но они говорят, его здесь нет.
– Я так и думала.
– Это плохо?
– Нет, – говорю я ему. – Скорее я могу вздохнуть с облегчением.
Юный Эфраим отодвигает тарелку и идет играть в кости с младшим Поллардом. Мэтью его зовут, он работает на конюшне. Они оба в том возрасте, когда мальчишки уже подросли и больше не малыши, но и мужчинами станут не скоро. Сплошные зубы, локти и колени, и еще им пора постричься и помыться. Они в чудесной и чумазой нейтральной полосе между теми, кто играет, и теми, кто работает, и я рада, что братья и сестры юного Эфраима сегодня взяли его с собой. Младшим быть сложно.
Я уже принимаюсь за ужин, как в таверну входит Джонатан. Видит за столом братьев и сестер. Ухмыляется. Идет к ним, целует в щеку и Ханну, и Долли. Треплет волосы младшему братишке. Жизнерадостно хлопает Сайреса по спине. Прямо прилив братских отношений, мне такое обычно не доводится видеть. С Барнабасом и Мозесом он суровее, всего лишь пожимает им руку, но достаточно по-дружески. Найдя себе место, Джонатан поднимает голову и замечает, что я за ним наблюдаю. Я давно не видела, чтобы он краснел, но тут при виде меня его лицо заливается краской. Похоже, он был у Салли. Всю прошлую ночь и сегодняшний день, если я правильно понимаю по темным кругам у него под глазами.
Джонатан кивает мне и отворачивается.
Я доедаю ужин и потягиваю виски, глядя на своих детей и размышляя. Передо мной новая, слегка горьковатая стадия материнства. Они выросли, и их проблемы тоже. Но при этом они стали мудрее, и это чудо, потому что просто так своим детям мудрость не обеспечишь. Встаю из-за стола, и мне приходит в голову, что, глядя на детей, я чувствую себя отчасти преданной. Я привела их в мир, заплатила за их вход своим собственным телом, а теперь им больше не нужна.
Желаю им всем хорошего вечера и целую всех в лоб – даже Джонатана, и, к моей радости, он не отворачивается.
– Нам надо поговорить, – шепчу я ему на ухо, а потом одна ухожу в ночь.
Лесопилка Балларда
Я почти дошла до моста через Милл-Брук, и тут меня осеняет. Мысль всплывает в голове ясно и четко, будто кто-то щелкнул пальцами у меня под ухом.
Кружево.
Ребекка дважды упоминала, что Джошуа Бёрджес оторвал полоску кружева с ее подола. Этим кружевом он завязал волосы перед тем, как ее изнасиловать. И я нашла кусочек кружева, в точности как описывала Ребекка, на дне седельной сумки Бёрджеса. Это наверняка ее. Он оставил кружево себе как некий мрачный сувенир.