Полковник Иван Николаевич Петров был человеком неробкого десятка и обожал каверзные запутанные головоломки. Похоже, что ребус по имени Яков Свердлов ему так и остался не по зубам
Полковник Петров закинул наживку через местную прессу. Он спокойно себе листал газету во время допроса — это было единственное независимое издание губернии со сложной судьбой. Сразу после прибытия Якова Свердлова в Пермь в январе 1906 года социалисты с жаром обсуждали закрытие газеты «Пермский край». Издатель оказался упрямым и с марта начал издавать «Камский край». Вскоре у него начались серьезные неприятности — газетные тиражи регулярно конфисковывались, а наборы шрифтов рассыпались. Трое редакторов были вынуждены уволиться, а именно в тот момент в отношении очередного было открыто политическое уголовное дело (104). Иван Николаевич как бы сам с собой начал обсуждать судебные коллизии невезучего журналиста. «Засудят его, непременно засудят», — поддакивал большому начальнику один из следователей. А сам Петров незаметно наблюдал за напрягшимся Яковом, целиком превратившимся в слух, начавшим невпопад отвечать на вопросы допрашивающего.
В следующий раз Иван Николаевич со вкусом поведал о роспуске I Государственной думы. Незадолго до его прибытия в Пермь вместо Ивана Горемыкина председателем Совета министров был назначен весьма решительный Петр Столыпин с сохранением за ним поста министра внутренних дел. А уже через два дня Николай II подписал указ о роспуске Думы.
Полковник Петров видел, что правдивые сообщения об очередных поражениях социал-демократов и свободного общества в целом, о молниеносных, неотвратимых и массовых карательных мерах со стороны правительства — попадают в цель. Яков Свердлов терял присущую ему самоуверенность, манеру держаться с представителями закона несколько свысока. Иван Николаевич полагал, что несокрушимый бастион веры в торжество революционного дела начинает крошиться и разрушаться.
13 августа обыкновенно шутливое и расслабленно-равнодушное состояние Ивана Николаевича сменилось на мрачновато-встревоженное. Собственно, он уже и не должен был посещать тюремный замок — за два дня до этого он был назначен начальником Пермского жандармско-полицейского управления железной дороги. Однако полковник снова был в следственном кабинете и, меряя шагами небольшую комнату, взволнованно рассказывал о произошедшем вчера покушении на Столыпина. Некие эсеры-максималисты швырнули два саквояжа, битком набитые взрывчаткой, в приемную казенной дачи премьера на Аптекарском острове в столице. Погибли тридцать человек, причем сам Петр Аркадьевич не пострадал. Зато тяжелые ранения получили его дети, погиб мальчишка — сын прислуги, была убита неопознанная женщина на восьмом месяце беременности. Это был финальный аккорд Первой русской революции — кровавый, бессмысленный, хоронивший последние надежды на общественное примирение (105).
На Якова было больно смотреть. Он совершенно забыл о необходимости держать лицо перед врагами. Сидел, раскачиваясь, глядя прямо перед собой, бормотал: «Какая глупость! Какая чудовищная глупость!» Петров считал, что ему удалось сломить юного непримиримого подпольщика. Теперь следовало лишь закрепить результат и подловить удачный момент для перевербовки. Сокамерник Свердлова Н. М. Давыдов так, несколько витиевато, пересказывал потом размышления Якова об этом трудном моменте: «Самой характерной отличительной чертой большевиков — профессиональных революционеров была их преданность, верность марксизму, убежденность в правоте ленинских взглядов. Тюрьмы были для них не только „университетами за решеткой“, но и полем битвы с царскими слугами, с самодержавным строем, стремившимся тупой силой полицейского аппарата сломить волю и жизнь молодого революционера» (106).
По уже опробованной тактике, полковник продолжил знакомить Свердлова с предсказуемо вводимыми карательными мерами. Покушение на Столыпина заметно упрочило его положение при дворе и развязало ему руки. С сентября учреждались особые меры правосудия, достойные печально знаменитой практики линчевания. В местностях, объявленных на военном положении и положении чрезвычайной охраны, а также в районах действия карательных экспедиций на полгода вводились военно-полевые суды. Первый смертный приговор уже был вынесен в Перми в том же сентябре 1906 года (107).
Забегая немного вперед, скажем, что усиленная охрана, на положении которой Пермь находилась с мая 1906-го, продлевалась из года в год, пока в 1914-м с началом Первой мировой войны не была вновь заменена на чрезвычайную, продержавшуюся уже до Февральской революции. Всего за годы столыпинского правления только в одной Перми было казнено несколько десятков политических заключенных (100). У всеобщей ненависти и братоубийственного остервенения Гражданской войны был продолжительный подготовительный период.
Однако в случае с Яковом Свердловым, Ивана Николаевича ожидало разочарование. Хрупкий еврейский юноша оказался твердым орешком. Известия о внесудебных расправах он принял как вызов. Не сохранилось прямых свидетельств беседы Свердлова и Петрова, но, по некоторым слухам, Яков ответил на перечисление страшных карательных мер: «Что ж, царская власть сама вкладывает оружие в руки рабочего класса. Ведь низводя себя до уровня государственного террора, его зачинщики получат в ответ то же самое». И эти слова, если они прозвучали на самом деле, оказались пророческими. Меньше чем через пять лет Столыпин был застрелен в киевском театре на глазах у императора секретным сотрудником охранки. Увлекшиеся политическими убийствами царедворцы и спецслужбы продолжали устранять неугодных как среди революционеров, так и на самом верху власти — вплоть до окончательного краха империи (85).
Признаемся, встречи полковника Петрова и заключенного Свердлова не были задокументированы. Сам Яков в своих воспоминаниях описывал, что некий высокопоставленный жандарм летом 1906 года пытался залезть к нему в душу и найти болевую точку. И ему это почти удалось, ведь события в стране разворачивались не в пользу революционного движения. Но уныние в душе нашего героя в один момент сменилось гневом и потребностью энергичных действий. Имени своего противника в продолжительном психологическом противостоянии Яков не называл. Однако детали служебной биографии Ивана Петрова позволяют нам предположить, что именно он был тем самым офицером.
В дальнейшем пути Якова Михайловича и Ивана Николаевича не пересекались. Петров через несколько лет дослужился до генерал-майора, стал кавалером трех орденов, в том числе — Святого Станислава I степени. Петров переводился в Вильно, возвращался в Пермь, но с революционерами дел практически никаких не имел. Он до самой революции продолжал служить в охране железных дорог. А после 1917 года эмигрировал во Францию, где и скончался в Ницце в 1939 году (101).
Глава 14. Душа камеры № 7
Резкая перемена настроя Якова в сентябре отражена в биографических источниках — некоторые его сокамерники в дальнейшем сделали заметную карьеру и оставили мемуары. Одним из таких был А. И. Парамонов — в будущем глава горисполкомов Екатеринбурга, Перми и Челябинска. На тот момент он был шестнадцатилетним выпускником школы пропагандистов под руководством Николая Накорякова — того самого первого сподвижника Свердлова, которого тот рекрутировал в Казани. Парамонов вспоминал, что однажды после сентябрьского допроса Свердлов зашел в камеру — шумно, весело, по-хозяйски. Своим поставленным голосом он зычно вопросил: «Кто желает пройти прямо здесь и сейчас краткий курс политической науки?» У дверей стоял невысокий парень, одетый в простую черную косоворотку, смотрел прямо в обращенные на него десятки глаз, поблескивая стеклышками пенсне. Он звонким басом начал упрощенный пересказ марксовского «Манифеста Коммунистической партии» (16).
Если оратор видел, что кто-то из слушателей недоумевающе чешет голову, силясь понять новые термины, он объяснял это на самых простых жизненных примерах. Агитировать за социальную справедливость аудиторию было не нужно. В камере № 7 сидело около 25 «массовиков» — рабочих и крестьян, впервые угодивших за решетку во время массовой демонстрации. Чем думали чиновники тюремного ведомства, помещая вместе с матерыми рецидивистами-агитаторами неопытных и, в общем-то, невинных политических преступников? Но в подсушенный царской властью хворост тюремщики буквально своей же рукой бросали искру революционного протеста.
«И когда он, подняв вверх на уровне головы правую руку с вытянутым указательным пальцем, закончил восклицанием: „Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“ — раздались общие дружные, как в театре, аплодисменты. Я вспомнил, как он так же заканчивал свои речи в городском театре в 1905 году», — писал в мемуарах Парамонов. Заключенные вставали с нар, подходили к Свердлову, хлопали одобрительно по плечу, восклицая: «Дело ты говоришь, парень! Толково излагаешь!» (108)
Это был момент триумфа. Яков Свердлов, находясь за решеткой в ожидании сурового приговора, одержал верх над многомудрым и лукавым полковником Петровым. Борьба никогда не остановится! Ни расстрелы, ни «столыпинские галстуки», ни каторга, ни вечная ссылка в сибирское Приполярье не заставят большевиков отказаться от идеи революции и полной перестройки общества.
Между прочим, Анатолий Парамонов в тот день речь Свердлова законспектировал. Он умудрился сберечь тетрадку с записями во время всей отсидки. А потом в 1910–1911 годах он прямо дословно воспроизводил авторскую аранжировку Карла от Якова. У рабочих Каслинского завода восемнадцатилетний Толик имел немалый успех: «Бойкий на язык какой, малец. Да ведь и толковый, к тому же!» — одобрительно кивали здоровяки-металлурги. В общем, знакомство со Свердловым дало Парамонову первый толчок в его весьма яркой и успешной партийной карьере (109).
Прыткий и любопытный подросток постоянно отирался в камере близ Якова. Толику до всего было дело. А больше всего его интересовало то, что читал Свердлов. Благодаря его описанию мы знаем, что у непримиримого борца с режимом было немало, по нынешним меркам, экстремистской литературы. Всегда под рукой у Якова Михайловича при себе был первый том «Капитала» Карла Маркса. По недоразумению он был пропущен и разрешен к печати царской цензурой еще в 1872 году. Ровно по тому же недоразумению эта книга кочевала со Свердловым по всем тюрьмам и ссылкам. Сокамерники Якова уверяли в воспоминаниях: «В какую бы тюрьму или ссылку ни бросало Свердлова царское самодержавие, эта книга всегда была с ним, с нею он не расставался ни при каких условиях» (105). Удивительное благодушие тюремного ведомства, непостижимое!