Как и в любом другом живом коллективе, в камере были не только открытые соперники или последователи, но и скрытые недоброжелатели Якова. Н. А. Чердынцеву было под пятьдесят, в подполье он пришел еще в народовольческие времена, и его революционный стаж перевалил уже на третий десяток лет. Человек взрослый и хорошо образованный — выпускник юрфака Санкт-Петербургского университета, — за лозунгами и громкими словами он прежде всего видел борьбу за лидерство и власть.
Обоих претендентов на главенство Чердынцев оценивал не очень высоко: «В тюрьме процветала откровенно групповщина. Верховодами были Свердлов и Теодорович, которые поддерживали только своих, пусть они даже совершали любую подлость. Поведение этих людей определялось не социалистическими идеалами, а жаждой личной власти, жаждой доминировать в революционном движении. На воле… (эти)… товарищи держат себя так же, как сейчас в тюрьме… Теодорович хулиган форменный, хотя и был членом ЦК РСДРП. По такому типу можно определенно судить, могла ли существовать эта партия в качестве политической силы. „Раз не по-моему, плюю на все и вся! А хорошо ли я делаю, это тоже никого не касается!“ — вот правило, которым он руководствуется. А Свердлов не гнушается вступать в дружеские отношения с отпетыми уголовниками. Шепчется с ними. О чем-то договаривается» (112).
Надо отдать должное проницательности Свердлова. Хотя Николай Алексеевич и не выказывал открытой неприязни, а эти нелестные оценки попали в Государственный архив лишь после его кончины в 1940 году, Свердлов чувствовал, что из этого сокамерника союзника сделать не получится: «Вся эта манера — изображать из себя что-то важное, имеющее силу и волю везде, могущее карать и миловать, — я считаю за признак низости ума и сердца и потому так третирую всех этих людишек» (112). С Чердынцевым Яков сохранял вежливо-холодный нейтралитет и, весьма вероятно, сделал соответствующую пометку в своих дневниках. Ведь несмотря на все регалии и заслуги борца с царским режимом, после Октябрьской революции Николай Алексеевич так и не смог добиться никакого значимого поста, проработав до пенсии журналистом и лектором.
Прочие же сокамерники к идеям и новшествам Якова относились с куда большим энтузиазмом. Практически сразу же после прибытия в Екатеринбургский централ он стал старостой политических заключенных. Теодорович фыркал и игнорировал инициативы нового лидера камеры, но молодежь была преимущественно на стороне Якова. Ведь, помимо чтения и лекций, Свердлов предлагал немало интересного. Так, например, он составил свод правил, названный «конституцией». Эта «конституция» регламентировала порядок общения, помогала поддерживать здоровый режим, отводя каждому занятию определенное время. Особое внимание уделялось такой злободневной проблеме, как борьба с крысами: в каждый день назначали дежурных, которые занимались отловом грызунов.
В Екатеринбургском централе Яков познакомился с книгой «Моя система» создателя современных комплексов гимнастических упражнений Йергена Петера Мюллера. Этот выдающийся датский атлет последовательно добивался чемпионских побед почти во всех, существовавших на тот момент, видах спорта. Всего он завоевал невероятные 127 титулов. И первый же учебник его авторства стал бестселлером не только в Северной Европе, но и в России. Для арестантов оказалось жизненно важным, что разработанная Мюллером система не нуждалась в технических вспомогательных средствах, сложных снарядах, дорогостоящей экипировке и могла быть реализована любым человеком без больших затрат времени. Яков быстро оценил удобство и пользу упражнений датчанина, он стал большим поклонником Мюллеровой гимнастики, таким же пламенным ее пропагандистом, как и социалистических идей. Свердлов вообще был убежден, что в обществе социальной справедливости культ здоровья и физического самосовершенствования будет занимать заметное место — собственно, что и произошло на первых же годах советской власти.
Надо понимать, что условия содержания арестантов в Екатеринбургском централе были далеки от идеальной среды для тренировок, рекомендуемой Мюллером. Камера была переполнена, еды не хватало, об элементарных удобствах не стоило и мечтать. Уже упоминавшийся приятель Свердлова Александр Митрофанов детально описывал тонкости тюремного быта: «Нечеловечески ужасные условия сидения в тюрьме, в плену у нагло торжествовавшего победителя — самодержавия, когда приходилось пить чай десяти человекам с одним куском сахара и делиться одной козьей ножкой чуть не всей камере в 30 человек, когда из-за стен тюрьмы то и дело получались вести о чудовищных провокациях, а на заднем дворе тюрьмы почти каждую неделю кого-нибудь вешали или убивали, естественно, создавали и у малодушных такой упадок и отчаяние, что люди начинали опускаться, ссориться между собой, нервничать. Только Яков Михайлович всегда, даже в пустяках, оказывался на целую голову выше других» (104).
Конечно, подобное умение держаться вопреки всем обстоятельствам привлекало многих сокамерников. Кто-то выказывал уважение мужеству и оптимизму, другие ценили легкость и общительность, столь важные в условиях постоянной изоляции, а иные становились последователями и верными соратниками. Те, кого Чердынцев презрительно называл «низкими умом и сердцем адептами групповщины». Между тем немалая часть деятельности Свердлова и его сторонников была направлена на улучшение жизни и обособившегося от сокамерников Николая Чердынцева. Именно в стремлении к общему благу без исключений и крылась сила старосты политических заключенных Якова Михайловича.
Среди сторонников Свердлова преобладали молодые люди, а они, куда больше старших товарищей, страдали от жестких ограничений на свидания с родными при строгом режиме содержания в Екатеринбургском централе. «Тяжело, Михалыч, когда ни от матушки известия, ни невесту повидать», — делились сокровенным со старостой социалисты-«массовики». Яков только улыбался в ответ и говорил: «Мы тут взаперти сидим, люди мы подневольные, лишенные самых простых и естественных прав, но вот вы увидите — и за нами есть сила, когда мы вместе стоим за одно!» (104) Скептиков тоже хватало: немыслимое было это дело — рассчитывать на хоть какой-то успех в безнадежном бодании с тюремной администрацией. Однако Свердлов сотоварищи все-таки рискнули.
Ту акцию протеста потом вспоминала жена Якова — Клавдия Новгородцева: «Однажды, в 1908 году, в екатеринбургской тюрьме, Свердлов с группой товарищей голодали девять дней, но своего добились. Товарищи говорили про него, что он даже голодал организованно: перетягивал живот полотенцем, старался без нужды не двигаться и экономить силы» (77). Она спрашивала потом мужа, зачем он подвергал себя смертельному риску ради промежуточной цели, не имевшей никакого значения в революционной борьбе. Яков добродушно пожимал плечами — для его сокамерников тогда это был вопрос жизни и смерти. И плох тот лидер, который не готов жертвовать собой ради товарищей. Да и не судят победителей — ведь политические получили-таки больше свиданий.
Конечно, можно было бы и не протестовать. Всегда существовала возможность петиций к начальству. Возможно даже было обрести путь на волю, и его открывала бы простая бумажка — прошение на высочайшее имя. Разумеется, для хорошо образованных политических, прекрасно владеющих словом ораторов, ярких публицистов и журналистов составить трогательное прошение было бы пустячным делом. Но Свердлов и сам никогда не подписывал петиций, и не откликался на просьбы помочь в этом. Он был непреклонен, так как не существовало, пожалуй, более верного способа потерять всю арестантскую репутацию, чем хоть каким-то боком прикоснуться к прошениям и петициям. Считалось неприличным среди профессиональных революционеров подавать просьбу о помиловании. Таких слабодушных презрительно называли «подаванцами». В этом моменте политические проявляли удивительное единодушие с «иванами» — лидерами уголовного мира, соблюдая те же заповеди: «не верь, не бойся, не проси».
Глава 17. Тюремный университет
Самообразование и физические упражнения по Мюллеру, диспуты с товарищами по партии и пикировки с эсерами, борьба за молодые умы и перетягивание лидерского знамени с Теодоровичем, протесты и голодовки — год в Екатеринбургском централе пролетел незаметно. Яков Свердлов совершенно обжился и несколько даже начал скучать из-за рутинности повторяющихся процессов. Однако своему заскучавшему любимцу весьма волнительный сюрприз преподнесла родная партия. Дело в том, что столыпинская реакция, не жалеющая ресурсов для нормализации работы полиции и жандармерии, к 1909 году совершеннейшим образом подавила революционное движение. Развитая сеть подпольных организаций, раскачивавшая всю страну в пору Первой революции, фактически перестала существовать. III Государственная дума служила неплохим каналом отвода протестных настроений в приемлемое для режима русло. Сторонники монархии могли на полном основании праздновать успех.
Разумеется, самая упорная из революционных партий мириться с подобным положением дел не собиралась. На Урале — в наиболее пролетарском округе империи — требовалось возродить работу губернского комитета, собрав новый состав взамен арестованного. Делегировать эту ответственную задачу пришлось молодежи совсем недавнего набора — тем, кто воспламенился революционными идеями во время зажигательных выступлений товарища Андрея. На конец марта 1909 года в Екатеринбурге была намечена представительная партийная конференция. Точное место и время проведения мероприятия хранилось в строжайшем секрете. Однако конспиративные меры оказались недостаточными.
Свердлов в 1909 году, сразу после ареста жандармами. Снимок — анфас и профиль сделан фотографом Московского губернского жандармского управления
Вот как об этом вспоминал несостоявшийся делегат конференции Н. М. Давыдов: «Началась горячая подготовительная работа — переписка с городами, предвыборные подпольные собрания.
„Ну, — думали мы, — теперь работу развернем вовсю!“