Яков был далек от той черной депрессивной ямы, в которую погрузился в нижнетурьинской одиночке напротив Шайтан-горы. Но его начинают посещать мысли о возможной смерти. Впереди еще самые суровые месяцы, весна заглянет в этот стылый угол не раньше конца апреля. Сможет ли он протянуть эти бесконечные дни взаперти в темноте? Не вернется ли то заболевание легких, что приняли за туберкулез два года назад питерские тюремные врачи? Он не боится погибнуть здесь и сейчас. Даже в медвежьем углу ему удалось сплотить вокруг себя хороших отзывчивых людей. Жаль лишь, так мало успел еще сделать!
Свердлов пишет жене: «Эх, кабы знать, что письмо дойдет наверняка, просил бы списаться и с Над. К. и с Мих. Ст. и другими, вроде Сергея, написал бы и сам им…» (39) «Над. К.» — так незатейливо Яков шифрует Надежду Константиновну. «Мих. Ст.» — это про Михаила Степановича Ольминского. Если уж суждено ему сгинуть в сибирской ссылке, хотелось бы передать последний привет Ильичу, да и с легендарным народовольцем проститься хотелось бы. Ольминского Свердлов вспоминал чаще других, называл его своим близким другом и жалел, что прекратилось столь интересное общение. Самой Клавдии он ни слова не написал о предчувствиях и накатившей хандре. Ей и без того приходилось сейчас несладко. Он ведь сам писал супруге, что жалобы на холод и голод бессмысленны, равно как и сожаления, что в другом месте ему было бы лучше, ведь «…исхожу из факта, а раз зимовка стала фактом, то нечего и говорить» (73).
Нечастый случай — Свердлов недооценил людей. Он не до конца осознал, сколь решительные достались ему новые соратники из Колпашева. Получив письмо от Якова, заговорщики возмутились — пока они тут летний побег готовят, их вожак того и гляди зачахнет и помрет. Краевский со товарищи немедленно написали обращение на имя томского пристава Овсянникова с требованием перевести Свердлова из Максимкиного Яра по медицинским показаниям. Поддержать акцию по вызволению товарища Андрея колпашевцы призвали всю обскую ссылку — весточки разлетелись вверх и вниз по реке: «Получив это письмо, нарымские товарищи нажали на пристава Овсянникова, чтобы он разрешил Якову Михайловичу вернуться в Нарым. Переговоры об этом велись уже давно, но пристав Овсянников не соглашался ни под каким видом на его переезд» (135).
Подключение нарымчан оказалось той самой соломинкой, что переламывает хребет верблюду. Валериан Куйбышев развернул энергичную, активную кампанию за возвращение Свердлова в Нарым. «Вы не даете нам общаться, вы мешаете заниматься нам самообразованием, но вы не смеете хладнокровно убивать нас холодом и голодом!» Запахло неповиновением, протестами, того и гляди — митингами. Овсянников дрогнул. Он направил губернатору Грану письмо, в котором предлагал перевести Свердлова в Нарым. Правда, мотивировал ловкий тюремщик это предложение тем, что ежемесячно доставлять единственному революционеру пособие за тысячу верст почти — крайне обременительно для должностных лиц и нерационально с точки зрения экономии. На экспедирование почтового агента расходуется кратно больше самого размера пособия ссыльному. На рационально мыслящего немца Петра Карловича Грана этот довод возымел веское действие — он распорядился вернуть главного смутьяна томской ссылки обратно в цивилизацию.
В Максимкин Яр это сообщение пришло через неделю после выволочки Овсянникова не в меру ретивым надзирателям. Приставка и Мунгалов сами примчались к Свердлову с сияющими от радости лицами: «Ну, что ж, Яков Михалыч, вот и счастья выпало на нашу долю — возвращаемся!» Всегда хмурые и недоверчивые, грубо-бесцеремонные стражники от всей души обнимали своего везучего подконвойного. Через него удача улыбнулась и им — оба надзирателя с женами возвращались в свои дома. Ссылка в гиблую глушь заканчивалась для целого коллектива вчерашних врагов и нынешних счастливых попутчиков.
Глава 25. «Бюро побегов Нарымского края»
Прибывший в феврале 1912 года в Нарым Яков Свердлов стал главной звездой местного политического бомонда. Ссылка восторженно встретила Свердлова — он сумел выжить в Максимкином Яру, его не удалось сломить ни надзирателям, ни попу-дуболому. Он сумел наладить просветительскую и подпольную работу в самом суровом уголке тайги. Нашел общий язык с остяками. Это был настоящий подвиг в глазах людей, не понаслышке знавших, как трудно было бы добиться хоть одной победы из этого списка. Свердлов был нарасхват, ему были рады представители всех партий и течений.
Как говорили тогда нарымчане-ссыльные, «Яков не только выдающийся революционер и прекрасный организатор, но и чудесный товарищ как в работе, так и по жизни». Находясь постоянно в центре внимания, он не уставал быть душой компании. Все хвори отлетели как бы сами собой, Свердлов щеголял цветущим видом и здоровым румянцем. А кроме того, постоянная приверженность учению Мюллера помогла ему завоевать репутацию самого активного и незаурядного спортсмена Нарыма. Краевский утверждает, что Яков особенно любил состязаться в верховой езде, в беге на лыжах и на коньках.
Свердлов по возвращении в Нарым активно погрузился в местную политическую жизнь. Я. М. Свердлов, В. В. Куйбышев, В. М. Косарев, З. И. Филановский, И. Я. Жилин в Нарымской ссылке. 1912 год
[РГАСПИ. Ф. 86. Оп. 1. Д. 139. Л. 62]
Впрочем, предаваться одним увеселениям Яков не собирался. Вернее, как раз таки планировал — ему остро требовалось перевести дух после заточения в глуши, но привычка взяла свое. В феврале Свердлов пишет жене: «Около двух недель как приехал… Вначале я собирался вести замкнутую жизнь, обложился книжками, в особенности периодическую литературу охота пересмотреть, ведь Максимка не менее тюрьмы отрывала от всех и всего. Но это не удалось. При бедности в интеллигентных силах, при моем общественном темпераменте я не мог выдержать и сдался на просьбы, уговоры, приставания товарищей: согласился читать и лекции по политической экономии и рефераты, а теперь проявил инициативу и сам затеял собеседования по таким живым вопросам, как оценка момента, избирательная кампания и прочее, причем взял на себя роль докладчика» (16).
Большего в письме опытный подпольщик, разумеется, сообщить не мог. Свердлов был не просто лектором-докладчиком. Его крепко обнял Куйбышев — после первых восторгов и тостов за свободу и победу революции Валериан тихо предложил приятелю возобновить работу подпольной партийной школы. После зачистки, устроенной Граном, нарымские большевики полгода сидели тихо, как мыши под метлой. И эта праздность уже порядком приелась деятельному Куйбышеву. Он брался найти надежное помещение и обеспечить безопасность, а Свердлову досталась роль ректора и главного лектора — профессора революционных наук и прикладного марксизма. От студентов и вольнослушателей не было отбою — за осень-зиму количество молодых ссыльных заметно прибавилось.
Борис Краевский с нетерпением ожидал прибытия Свердлова в Колпашево. В Нарыме Яков заслужил впечатляющую репутацию лучшего оратора среди обских ссыльных
Разумеется, на партшколе Свердлов и Куйбышев останавливаться не стали. Они возродили и Нарымский комитет социал-демократов — негласный, игнорирующий вышестоящих томских партийцев, но оттого не менее деятельный и влиятельный. Тандем нарымских лидеров установил связь со многими партийными организациями страны. Санкт-Петербург, Москва, Екатеринбург, Пермь, Уфа, Самара, Нижний Новгород, Верный, Бишкек, Воронеж, Ковно — с организациями этих городов велась постоянная переписка и обмен новостями.
Свердлов был очень благодарен своему спасителю — активному и бесстрашному Борису Краевскому. Одним из первых решений Нарымского комитета стало создание в феврале 1912 года работающей по всей обской ссылке глубоко законспирированной организации, специализирующейся на организации регулярных побегов большевиков. Яков говорил, что такие мероприятия должны быть поставлены на поток, так как «длительное пребывание деятельных партийцев вдали от фронта подготовки грядущей революции слишком дорого обходится партии»! (141)
Председателем «Бюро побегов» комитет назначил Бориса Краевского: «У Якова Михайловича зародилась мысль о создании специальной организации по устройству побегов, так как побеги совершались обычно неорганизованно и потому в большинстве случаев были неудачными. По предложению Якова Михайловича я был избран организатором этих побегов как по зимнему, так и по летнему пути. Новая организация помогала бежать многим товарищам. Тогда же мы стали думать о новом побеге Якова Михайловича, но, так как зимняя дорога не была нами еще достаточно проверена, решили отложить его побег до конца лета» (135).
Не напрасно пристав Овсянников был готов идти на компромиссы со ссыльными, опасаясь нового витка эскалации протестного движения. Пять лет подавления инакомыслия завершились с гибелью Столыпина в сентябре 1911 года. Убийство премьера в городском театре Киева на глазах у императора и августейшего семейства было воспринято с плохо скрываемой радостью не только представителями левого сегмента политического спектра, но и монархистами, и радикальными националистами. Деятельный и влиятельный политик утомил всех. Убийца Дмитрий Богров формально действовал в одиночку, но билет в театр был выдан Богрову начальником Киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко с санкции киевского губернатора П. Г. Курлова и начальника императорской дворцовой охраны А. И. Спиридовича. А столь расположенные к политическому террору эсеры не торопились в данном случае брать на себя ответственность за акцию члена своей партии: «Смерть же Столыпина произвела очень хорошее впечатление на всех, хотя с. р. сегодня (спустя 8 дней после покушения) официально заявляют, что Богров действовал без санкции какой-либо партийной с. р. организации» (142).
Многие преобразования, начатые Столыпиным, постепенно нивелировались. Поддерживавшаяся им активизация оперативно-агентурной работы полиции, профилактика деятельности политических активистов, неусыпный надзор за лидерами подполья — все это, лишившись вдохновителя, буксовало и начинало тормозить. Дворцовые интриги в конечном итоге перевесили жизненно необходимые для нездорового организма империи реформы. Выдающийся юрист А. Ф. Кони уничижительно высказался тогда по поводу убийства Петра Аркадьевича: «Неоднократно п