Наблюдательная и одаренная девочка, получавшая образование в одной из лучших столичных гимназий, составила один из наиболее подробных и точных портретов Свердлова — не только его внешности, но и сложной натуры профессионального революционера: «Яков Михайлович был удивительно прост, умел легко сходиться с людьми и быстро располагал к себе. В этот свой приезд в Питер Яков Михайлович бывал у нас не раз. Неожиданно появлялся, жил несколько дней и так же неожиданно исчезал. В общей сложности он провел у нас сравнительно много времени, и я запомнила его хорошо. Он был небольшой, крепкий, подвижный и в то же время собранный, без лишних жестов. Лицо у него было матовое и от шапки иссиня-черных волос и черной косоворотки, которую он часто носил, казалось темным. По вечерам изредка играл с отцом в шахматы и с веселым безразличием относился к проигрышу. Я тогда часто болела. Яков Михайлович пододвигал стул к кровати, усаживался рядом со мной, и начинался долгий разговор. Мои мрачные мысли немедленно подвергались беспощадной критике и рассеивались без следа. Никто не умел так заражать верой в жизнь и в людей. „Эх, хорошая штука жизнь!“ — часто восклицал он. Когда мне было лучше, мы усаживались около печки. Яков Михайлович называл ее „камельком“. Ясно помню сгущающиеся зимние сумерки, его темный силуэт, поблескивают очки и попыхивает папироса. Прежде чем закурить, он долго постукивал ею о ноготь большого пальца» (165).
Конечно, яркий мужчина, добродушный и обаятельный, полностью покорил воображение гимназистки. Он в реальной жизни пережил приключения, о которых писали в книжках с мягкой обложкой. Кира воспринимала Якова как супергероя, как человека, способного в одиночку противостоять всей карательной системе государства: «Рассказывал он мне о своих многочисленных побегах. Я слушала затаив дыхание. Не все побеги удавались, но все поражали своей смелостью… Вспоминая о том, как он тонул, Яков Михайлович говорил: „Я не помню точно, но предполагаю, что думал в эту минуту: `Могла бы быть и более тяжелая смерть`“. Обо всем этом Яков Михайлович рассказывал не в трагическом тоне, а с легким юмором. Потешался над растерявшимися, недоумевающими жандармами, из рук которых он внезапно и таинственно выскальзывал» (165).
А теперь, изучив воспоминания разных людей, общавшихся с Яковом в зиму 1912–1913 годов, давайте попробуем ответить на очень простой вопрос. Мог ли Свердлов при таком не самом осторожном и осмотрительном поведении, чрезмерно бравируя своей хитростью и ловкостью, ежедневно бросая вызов пусть и косной, но профессиональной системе розыска и оперативного контроля, надолго задержаться на свободе? Кажется, этот вопрос — риторический.
Роман Малиновский сам отдал себя в руки одержавшим победу в России большевикам. На суде он заявил: «Я сам себе противоречу, раздваиваюсь и согласен, чтобы меня расстреляли!» (169)
Тем временем популярность «Правды» начинала пугать официальные власти. В феврале 1913 года владимирский губернатор Иван Сазонов направил министру внутренних дел Николаю Маклакову документ с весьма характерным названием: «Об авторитете и влиянии газеты „Правда“ среди рабочих Владимирской губернии». Губернатор жаловался, что статьи, опубликованные под именем Федора Самойлова, депутата от Владимирской губернии, или же при его участии, производят «сильное впечатление на рабочих, возбуждают рабочее население против фабрикантов и правительственных органов» (166). Сазонов умолял Маклакова принять незамедлительные меры, ибо в противном случае повторение событий 1905–1906 годов представляется ему неизбежным. Министр не стал откладывать дело в долгий ящик, он прекрасно знал, что необходимо делать.
Все дело было в том, что для охранки никакого секрета личность тайного редактора «Правды» не представляла. И о том, где живет Яков Свердлов по прозвищу Андрей, жандармы тоже были в курсе. Секретным агентом Департамента полиции в то время числился человек, вхожий в самые высшие круги большевиков. Один из «номеров» — социал-демократический депутат Государственной думы от Московской губернии, член Центрального комитета РСДРП, № 3 в ленинском шифровальном блокноте — Роман Малиновский. Он был завербован Московским губернским жандармским управлением в 1910 году. Как выяснилось после революции, причиной стали не идейные соображения или жестокий шантаж со стороны охранки, а банальная корысть. Жалованье столь ценного провокатора составляло 8400 рублей в год — на полторы тысячи больше, чем у самого директора департамента! (167)
Насколько был Малиновский полезен охранке, настолько же он был опасен для ничего не подозревавших большевиков. Благодаря полученным от агента сведениям полиция арестовывала, например, в 1910 году Николая Бухарина, а в 1912-м — Серго Орджоникидзе. Между прочим, Ленин, по воспоминаниям самого Орджоникидзе, на Пражской партийной конференции предлагал не выбирать Малиновского в депутаты. Но большинство делегатов к прозорливому Ильичу не прислушались и «сели в галошу». Впрочем, вождь большевиков тогда не предполагал связь Романа Вацлавовича с охранкой. Он просто считал, что человек с откровенно уголовным прошлым, неоднократно судимый за воровство, будет дискредитировать большевиков в парламенте (168).
Председатель Украинского ЦИК, член Политбюро Григорий Петровский вошел в историю как один из подписантов договора об образовании СССР, а его фамилия стала составной частью названия города Днепропетровска, уже бывшего
Охранка вела Свердлова с момента его заселения у Бадаева и Самойлова, но брать его не спешили. Директор Департамента полиции Степан Белецкий лично распорядился, чтобы нового члена ЦК товарища Андрея «пасли» подольше — дабы завязались новые связи, пришли самые свежие инструкции от Ленина, перебравшегося поближе к российской границе — в австро-венгерские Татры, в галичанское местечко Поронин. Сложно сказать, получили бы жандармы ту оперативную выгоду, на которую рассчитывали, или же время работы Свердлова на свободе приносило неизмеримо больше пользы большевикам. Фактически же власти в очередной раз продемонстрировали свою неуклюжесть, запутавшись в собственной замысловатой игре.
Белецкий ценил Малиновского, но на все сто ему все же не доверял, руководствуясь известным принципом спецслужб, что «лучше перебдеть». Его орлы-агенты решили тщательно проверить сведения о жильце-нелегале. И не мудрствуя сверх положенной инструкцией меры, задали все интересующие вопросы в лоб дворнику дома № 44–6 по Шпалерной улице. Всполошившийся дворник, который мог поплатиться местом за провороненного незаконного жильца, вероятного преступника к тому же, направился прямиком к ответственному съемщику квартиры Федору Самойлову. «Непорядок, Федор Никитич! Полиция говорит, дескать, у вас жилец появился. Кто таков? На каком основании живет? Что ж вы меня под монастырь-то подводите, Федор Никитич!» — обрушил поток подозрений и упреков на сановного арендатора несчастный дворник.
Самойлов был в глубине души крайне признателен ретивым служакам — и тому, что приказ отдал, и тому, что исполнил его, и тому, который сейчас в дверях стоял: «Дворник сказал, что во дворе дома появились агенты тайной полиции, которые, мол, „следят за вашим товарищем“, и если они его арестуют, то придется отвечать за то, что допустили проживать без прописки. Я ответил дворнику, что ему нет никакого дела до того, кто у меня проживает, а сам, как только он вышел, тотчас же созвал депутатов-большевиков, и мы в присутствии самого Якова Михайловича решили переправить его на квартиру Малиновского» (159).
Депутаты-большевики были по-настоящему сплоченными товарищами — на зов Самойлова и Бадаева откликнулась вся фракция. «Неприкасаемые», защищенные особым статусом депутаты решили прорываться целым отрядом. Вечером, когда стемнело, они группой вышли во двор. Закрыв собой Свердлова со всех сторон, всей толпой подошли к выходившему на Неву деревянному забору. Там, согласно уговору, их ждал с извозчиком Малиновский. Товарищи помогли Якову Михайловичу перескочить через забор, и он с Малиновским уехал к тому на квартиру. После этого шпики исчезли (159).
Малиновскому, разумеется, с одной стороны, было на руку держать у себя Свердлова — так агент получал полный доступ к контактам целевого объекта, к его переписке и записям, мог попытаться выведать планы. С другой стороны — возрастала вероятность разоблачения провокатора. Малиновский паниковал, его руководство размышляло. Роман решил, что спасение собственной драгоценной шкуры нельзя доверять в чужие руки, и передал куратору разговор, который у него якобы состоялся со Свердловым: «Андрей немало размышляет относительно слов, сказанных дворником. Он полагает, что за ним ведется наблюдение по наводке кого-то из с.-д. — ов то ли из редакции, то ли из фракции. А раз так, то полиции не составит труда проверить и квартиры других депутатов. Роман Вацлавович, говорит, ненадежно мне у тебя долго задерживаться. Съеду куда-нибудь за город на неделе».
Сейчас уже сложно сказать, действительно ли Яков хотел съехать от Малиновского, или же монолог целиком сочинил депутат с двойным дном, но это донесение возымело действие. Белецкий счел чрезмерным риск того, что свердловское «за город» может оказаться довольно растяжимым — тайный главред мог бы руководить «Правдой» даже из Финляндии. Малиновскому был отдан приказ спровадить Свердлова на другую квартиру. Готовилась операция по задержанию беглеца-рецидивиста (167).
Судьба благоволила Роману Малиновскому. Ему не пришлось ничего особо выдумывать. Свердлов сам к нему обратился, разбирая утреннюю почту 8 февраля. Он получил телеграмму от Клавдии, что та приезжает на следующий день. Яков попросил Романа организовать встречу жены и спросил — нет ли возможности переехать в квартиру побольше? Малиновский ютился в довольно скромных апартаментах — дореволюционном прототипе нынешних студий. А вот Григорий Петровский с супругой и тремя детьми, а также его соратником по большевистской фракции депутатом Николаем Шаговым, снимали большую пятикомнатную квартиру — достаточно просторную, чтобы легко спрятать еще одну небольшую семью. К нему-то и обратился с просьбой Малиновский — выручай, брат, твоя очередь спасать Свердлова. Так что 9 февраля Яков Михайлович переехал на квартиру к Григорию Петровскому; туда же прибыла и его жена с ребенком (159).