Глава 32. Как поссорились Яков Михайлович и Иосиф Виссарионович
А Свердлов и Сталин в то время были уже очень далеко от шпионских интриг в столице и даже от хлопот местного жандармского начальства, «как бы чего не вышло». Несостоявшимся компаньонам по побегу, а ныне товарищам по несчастью нужно было обустраивать свою жизнь в этом лишенном надежды месте. Невысокие горы, невысокая предтундровая тайга, всего восемь дворов и на сотню верст вокруг — более ни человека.
Поселились Свердлов и Сталин в доме большой семьи Тарасеевых — крепких и справных крестьян. Свободной оказалась лишь одна небольшая комната, да и та проходная. Хозяйские ребятишки постоянно толклись у постояльцев. Ни о каком уединении в таких условиях речь не шла. В ту трудную пору Свердлов написал своему другу Ольминскому строки, весьма глубоко передающие его внутреннее состояние: «самое тяжелое — это оторванность от всего живого, что надо обладать сильным источником внутренней бодрости, чтобы не подвергнуться воздействию мертвечины» (184).
Хотя оба ссыльных и жили в тесноте, но явно не в обиде, первое время — во всяком случае. Их квартирный хозяин Федор Андреевич был щедр и радушен по отношению к постояльцам, даже рискуя ради них собственной свободой: «Я, как и другие, часто Сталину и Свердлову давал лодку. Жандарм хотел взять подписку, чтобы я им лодку не давал, но я подписку не дал. Меня хотели посадить в тюрьму». Но чрезмерная бдительность надзирателей могла стоить жизни поднадзорным. Магазинов в Курейке не было (129). И вопрос добычи пропитания ложился на плечи самих ссыльных. Полностью же жить на всем хозяйском двум здоровым мужчинам было и совестно, и попросту невозможно — Тарасеевы не потянули бы двух нахлебников при всем желании.
Сталин впоследствии так описывал свой быт со Свердловым: «Мы готовили себе обед сами. Собственно, там и делать-то было нечего, потому что мы не работали, а жили на средства, которые выдавала нам казна: три рубля в месяц. Еще партия нам помогала. Главным образом мы промышляли тем, что ловили нельму. Большой специальности для этого не требовалось. На охоту тоже ходили» (185). Указанный размер казенного пособия вызывает сомнения, но с остальным все так и обстояло.
Понятное дело, что поначалу Яков вряд ли рисковал уходить в незнакомые дали в одиночку, скорее всего, он составлял компанию братьям Тарасеевым, но его спортивная подготовка и отвага внушают уважение: «Вот мы с приятелем бросили „пометы“ на зверей. Через день приходится ходить на голицах за 9–10 верст. Погода чудесная, природа восхитительная, воздух прелесть. Очень хорошо пройти около 20 верст. Я настолько привык к голицам, что двигаюсь на них совершенно свободно и не устаю» (165).
Сталин же, судя по воспоминаниям жителей Курейки и его друзей, с большим интересом вникал в заполярный крестьянский быт. Он, как и Свердлов, легко находил общий язык с местными, был любителем народных песен, помогал Тарасеевым строить дом. А квартирная хозяйка Якова и Иосифа Анфиса Степановна вспоминала о своих знаменитых квартирантах: «Есиф веселый парень был, плясал хорошо, песни пел, со стражником дружбу водил, а тот ему письма куда-то отправлял» (186).
Что-что, а праздники любили оба — и Свердлов, и Сталин. Здесь, на задворках цивилизации, это был единственный способ развеяться, хоть на часок забыть о своей горькой доле. На вечеринках Свердлов всегда выходил плясать, хотя плясать и не умел (187). Казалось, что Яков и Иосиф полностью адаптировались к сложной и пугающей многих жизни в условиях полярной ночи и сумасшедших морозов, к оторванности даже от провинциальных новостей. Но деятельная натура Свердлова, привыкшая за долгие годы к интенсивному умственному труду, осталась без подпитки и начала давать сбои: «Было скверно. Я дошел до полной мозговой спячки, своего рода мозгового анабиоза. Мучил меня этот анабиоз чертовски» (96). Об этом Яков мог рассказать только Клавдии — единственному человеку, которому он доверял самое сокровенное.
В этот самый момент былые противоречия между Свердловым и Сталиным резко обострились. Яков писал об этом Кирочке: «Устроился я на новом месте значительно хуже. Одно то уже, что я живу не один в комнате. Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы уже встречались в ссылке другой. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда» (165).
Одетый по таежной моде Свердлов среди товарищей
[РГАСПИ. Ф. 86. Оп. 1 Д. 139. Л. 40]
По воспоминаниям Анфисы Тарасеевой, квартиранты от них съехали на Пасху. Всего лишь месяц два тигра смогли прожить в одной клетке. Что же стало причиной размолвки? Биографы и историки по сей день не имеют однозначного ответа. И Яков, и Иосиф не очень много распространялись по этому поводу. Товарищам по партии было заготовлено сухое и официальное коммюнике. Так, своему приятелю и последователю Борису Иванову Свердлов через полтора года дал такое пояснение: «По прибытии в ссылку я поселился в его хижине, но вскоре он не стал со мною разговаривать и дал понять, чтобы я освободил его от своей персоны, и я тогда стал жить отдельно от него» (188).
Яков Михайлович переселился к местному охотнику и старожилу Ивану Филипповичу Салтыкову. Сталин перебрался в дом сирот Перепрыгиных. По рассказам односельчан, это был самый бедный и убогий дом во всем станке.
Теперь революционеры старательно обходили друг друга, делая вид, что в Курейке живет только один политический ссыльный. Из-за чего же они поссорились?
Письмо Я. М. Свердлова из Курейки своей жене К. Т. Свердловой (Новгородцевой). Часть текста не прошла цензуру. 12 августа 1914 года. Подлинник. Автограф
[РГАСПИ. Ф. 86. Оп. 1. Д. 3. Л. 52–52 об]
Причиной мог стать неудавшийся побег. Или могли обостриться бытовые разногласия. Судя по всему, так и произошло. Джугашвили сетовал: «…мы слишком хорошо знаем друг друга. Что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах… С товарищем теперь мы на разных квартирах, редко и видимся» (189).
То же чувствовал и Свердлов, о чем вспоминал, переписываясь с женой: «Ты же знаешь, родная, в каких гнусных условиях я жил в Курейке. Товарищ, с которым мы были там, оказался в личном отношении таким, что мы не разговаривали и не виделись» (2).
Что ж такого мог сказать или сделать Сталин Якову Михайловичу, что тот скудные условия обуславливает поведением соседа? Ответ на этот вопрос частично дал Хрущев в своих мемуарах. Якобы во время традиционных долгих ужинов Сталин ему рассказал байку из курейской ссылки: «У меня была собака, я ее назвал Яшкой. Конечно, это было неприятно Свердлову: он Яшка и собака Яшка. Так вот, Свердлов, бывало, после обеда моет ложки и тарелки, а я никогда этого не делал. Поем, поставлю тарелки на пол, собака все вылижет, и все чисто. А тот был чистюля» (185).
Клавдия Новгородцева косвенно подтверждала хрущевскую версию: «Якову Михайловичу было совершенно чуждо мелкое, мещанское чувство собственности, жадность, эгоизм. Он всегда готов был всем, что мы имели, поделиться с товарищами. В то же время Яков Михайлович не терпел и мелкобуржуазного нигилизма, распущенности, небрежности. Еще в ссылке он охотно отдавал любую вещь тому из товарищей, кто действительно нуждался, но сурово порицал тех, кто ложно понимал коммунистическое отношение к предметам личного обихода, без спросу брал чужие вещи, обращался с ними неряшливо, небрежно. То же требовал и от окружающих. Он беспощадно высмеивал каждого, кто считал чуть ли не достоинством революционера невнимание к своему внешнему виду, к одежде» (2). Если верить Хрущеву, неряшливость Сталина могла достигать весьма чувствительного для Свердлова порога. Поэтому ссора грязнули и чистюли представляется вполне вероятной.
Писатель Анатолий Рыбаков немало времени провел в архивах, работая над трилогией «Дети Арбата». А кроме того, многие эксклюзивные подробности туруханской ссылки он узнал от своего друга — Михаила Швейцера. Тот приходился племянником Вере Швейцер, гражданской жене Сурена Спандаряна. И от тетушки он немало узнал об истинном характере «отца народов». Собственно, образ Сталина Рыбаков в своем романе выстраивал в том числе и по воспоминаниям Швейцера: «Споры и расхождения не мешали ссыльным общаться. И только Сталин никогда не делал шага к примирению — идейный противник становился для него личным врагом. Он считал само собой разумеющимся, если товарищ отдавал ему валенки, в которых нуждался сам. Но он никогда бы не взял валенок у того, с кем спорил накануне. Со своими капризами, обидами, тягостными недоразумениями он был несносен. Другие ходили на охоту, на рыбалку, только он никуда не ходил, сидел вечерами у окна и занимался при свете керосиновой лампы. Этот одинокий непримиримый грузин в глухой сибирской тайге, в крестьянской избе на краю деревни, среди местных жителей, с которыми трудно уживался, вызывал сочувствие. И товарищи многое прощали ему» (190). Тяжелый характер Сталина, его неумение прощать и мириться тоже могли сыграть весомую роль в отчуждении от него Свердлова.
Яков Свердлов же не чувствует себя одинокой. Он раскрывает свою душу приятельнице по переписке — Кирочке Эгон-Бессер. Возможно, она была влюблена в Якова первой девичьей любовью. Но он-то себя воспринимал исключительно как старшего друга, наставника и доброго гида в дебрях неразрешимых подростковых вопросов. Много ли Кира значила для Якова? Нет никаких сомнений — очень много. Кира Эгон-Бессер — второй по объему переписки, после его жены Клавдии, адресат в жизни Якова Свердлова. Не вождь партии Ленин, не умный друг Ольминский, не Вера Дилевская или Ольга Чачина, не даже любимая сестра Сара, а пятнадцатилетняя дочка ученого лесника со смешными рассуждениями о смысле жизни — именно она стала очень важным собеседником для застрявшего в ссылке Якова.
Открытка Я. М. Свердлова милой Кирочке — К. А. Эгон-Бессер. 12 марта 1914 года. Подлинник. Автограф