Яков путешествовал с большой аптечкой, которую они со Сталиным готовили для побега. Она ему оказалась очень полезной, чтобы наладить контакт с аборигенами. Европейская медицина в то время заканчивалась на Енисее в Монастырском. Редко-редко фельдшер совершал объезд енисейских станков, а к коренным народам Севера никогда и не помышлял заглянуть. Немудрено, что Свердлов без особых медицинских знаний и опыта прослыл на Курейке «большим доктором». Пробовал себя Яков также в качестве этнолога и лингвиста. Он пытался самостоятельно выучить кетский и эвенкийский языки. Постоянно выписывал в книжечку новые слова, повторял фразы. Через некоторое время он мог уже каким-то образом объясняться с остяками и тунгусами.
Легенды о встречах Свердлова с местными краеведы и журналисты собирали в конце 50-х и в 60-х годах — с новым ростом общественного интереса к зачинателям революции популярность Якова Михайловича в СМИ и у писателей резко выросла. Сотрудники знаменитого журнала для детей и юношества «Уральский следопыт» отправились в командировку за статьей по местам енисейско-курейских вояжей Свердлова. О дружбе своего отца с Яковом Михайловичем рассказал бригадир рыболовецкого колхоза Никифор Ламбин: «Вижу, неподалеку стоит незнакомый человек. Росту невеликого, черная бородка с завитушками, на носу — два стеклышка. Я прикрикнул на собак, и незнакомец вошел в чум. — Здравствуйте, — сказал он приветливо. Я даже вздрогнул. Ну и голос!» Гостя пригласили войти, ему налили полную чашку ухи, дали лепешки. В ответ тот поделился табаком — товаром в этих краях ценным и всегда долгожданным. Начали знакомиться: «Как звать-то тебя? — Яков Михайлович. — Якоп, значит, по-нашему? Гость улыбнулся. — Да, да, Якоп. А фамилия — Свердлов. Потекла тихая, степенная беседа. Об охоте, о нашем житье-бытье… До позднего вечера засиделся у нас Яков Михайлович. После его ухода отец говорил, прищелкивая языком: — Э-эх, какой хороший гость! На других сапсем не похож!..» (196)
Бригадир енисейского рыболовецкого колхоза Никифор Ламбин в 50-е годы рассказал уральскому журналисту Степанову о том, как любознательный Свердлов исследовал быт народа кетов
В следующий раз встретились Свердлов и Ламбин уже зимой. Яков тогда купил шесть ездовых собак и нарты — так путешествовать по руслам рек получалось еще быстрее, чем на лодке. Никифор утверждал, что как раз перед той встречей у отца всю пушнину отобрал лично пристав Кибиров, всучив ограбленному остяку взамен три бутылки водки. Позволим себе усомниться. То ли у старого кета разыгралось воображение, то ли журнальный редактор решил не отступать от лубочного изображения жандармов в детской литературе, но фразы вроде «золоченые пуговицы и погоны так и горели на солнце» не выдерживают столкновения с реальностью — в парадных мундирах грабить трудовой народ отправлялись совсем уж сказочные «беляки». Надзиратели, конечно, кормились на вверенной их попечению территории, рассматривая неравноправную торговлю с коренными народами как своеобразные дополнительные командировочные. Но Иван Игнатьевич свою долю от перепродажи пушнины если и брал, то получал ее с самих надзирателей, поэтому выступать первобытным сатрапом и разбойником главному силовику края не было ни малейшего резона.
Тем не менее остяк горевал. В пересказе Никифора та беседа отца со Свердловым проистекала следующим образом: «Ничего, Ламбин, не горюй, получишь назад свою пушнину. — Эх, Якоп, Якоп… Разве худая собака отдаст добычу? Разве зимой бывает теплый дождь? — причитал отец. — Бывает, бывает, — твердо сказал Яков Михайлович». Через неделю обещал вернуться полицейский, чтобы снова удачно поменять казенку на шкурки, но его уже поджидал Свердлов: «Будто гром зарокотал, послышался голос нашего гостя: — А ну, прекратите издевательства над человеком! Грабитель повернулся к Якову Михайловичу. — Что-о?! Мы съежились от страха. Казалось, дюжий полицейский вот-вот бросится на Свердлова, сомнет его. Но тот смело смотрел ему в глаза и продолжал: — Да, да, прекратите грабеж и насилие. И немедленно верните все шкурки, или это вам так не пройдет!..»
По словам Никифора, пламенная речь ссыльного революционера произвела столь обескураживающее впечатление на оборотня в погонах, что тот «притих, потом чертыхнулся, залез в балок и стал выбрасывать шкурки» (196). Конечно, в таком изложении история заступничества Свердлова за коренного енисейца перед алчным полицейским выглядит, пожалуй, более фантастичной, нежели его дерзкий план покорить Тальниковый водопад. Тем не менее юридически подкованный и знакомый с иерархией правоохранительной системы Туруханского края человек действительно мог отвадить потерявшего совесть стражника. Жалоба как раз таки Кибирову от ссыльного могла причинить немалые неприятности надзирателю, и ему не могло не быть известно, что с Иваном Игнатьевичем поднадзорный Свердлов хорошо знаком лично.
Следующей весной охочий до всего нового Свердлов освоил новый потрясающий способ передвигаться по воде. После ледохода он помышлял было стаю своих лаек оставить своему квартирному хозяину Ивану Филипповичу. Но то ли благодарный Ламбин, то ли кто-то другой из его друзей-остяков поделился с ним местной хитростью. Разумеется, первой, с кем Яков поделился удивительным открытием, стала Кирочка Бессер: «Из Туруханского края он продолжал писать нам. Рассказывал о своих поездках вверх по Енисею на лодке, в которую были впряжены… собаки. Делал он это так. Надевал на собак упряжь, которая называлась „алык“, к этому алыку привязывал веревку, а другой конец ее прикреплял к лодке. Собаки бежали берегом и тянули лодку, а Яков Михайлович сидел на корме и правил. А вниз по течению спускался на веслах» (165). Не так быстро, как егеря на моторках с кордона Ворогово, но с весьма приличной скоростью, открывшей перед Свердловым новые горизонты.
Теперь Яков Свердлов, полностью экипированный, натренировавшийся быстро и эффективно передвигаться на значительные расстояния, разжившийся припасами, медикаментами и даже оружием, — именно теперь он мог рискнуть бежать с Туруханки не через охраняемый рубеж на Енисее. Сейчас Якову было по силам пройти одним из трудных и опасных путей, рассчитанных им вместе со Сталиным. Другое дело, что именно со Сталиным он бы ныне даже прогуляться до околицы не отправился бы. Свердлову был нужен новый компаньон — достаточно авантюристичный, чтобы решиться поставить на кон свою жизнь.
Похоже, что свой выбор Свердлов остановил на Шае Голощекине. Он был на короткой ноге со Свердловым, тот ему вполне доверял, товарищ Филипп был тоже членом ЦК и чуть не загнулся за год до того от зимней туруханской депрессии. Ссыльный финский социал-демократ Адольф Тайми утверждал, что Свердлов сам на двух лодках предпринял путешествие на Подкаменную Тунгуску. Это невероятное путешествие состоялось ранним летом. «В июне Яков Михайлович исчез почти на месяц. Когда он возвращался, мы встретились случайно. Он сказал, что проделал с собаками на лодках почти полторы тысячи верст в оба конца. Звучало это, конечно, совершенно невероятно, но Свердлов не уставал удивлять обитателей Туруханки» (197).
Что же это было? Неудавшаяся попытка бегства? Пожалуй, нет. Больше всего эта экспедиция похожа на дальнюю разведку, эдакую пристрелку перед полноценным рывком на свободу. Кто-то из местных подсказал Свердлову хитрый, контрабандистский путь в обход кордона Ворогово. Можно было ниже заставы уйти на Подкаменную Тунгуску, а из нее повернуть на юг — в реку Вельмо. По Вельмо нужно было подниматься до истоков пятьсот верст, затем тащить лодку коротким волоком — чуть больше трех верст — до реки Лендаха, по ней, берегом преимущественно, сто верст до реки Большой Пит, а оттуда уже вниз по течению четыреста верст. В конце концов беглецы должны были бы вернуться в Енисей близ села Анциферово — всего пятьюдесятью верстами ниже Енисейска и почти четырьмя сотнями выше непроходимого кордона Ворогово, далеко за спиной у стражи. В Енисейске можно было бы спокойно пересесть на пароход, благо поддельный паспорт у Свердлова был все еще при себе. Или же дойти до Красноярска своим ходом, не рискуя себя обнаруживать в относительно небольшом городе.
Такой переход составил бы чуть больше двух тысяч верст — значительно короче и безопаснее, чем предыдущие географические изыскания двоих большевиков. Эту дорогу можно было бы проделать за короткое сибирское лето. Собаки помогли бы преодолевать течение, а уж на волоках их помощь была бы просто неоценима. Но прежде Свердлову нужно было понять проходимость порогов на Подкаменной Тунгуске и Вельмо. Расстояние в полторы тысячи верст, о котором упоминал Тайми, означало, что товарищи Андрей и Филипп поднялись до устья Вельмо и немного прошли вверх по этой таежной речке. Похоже, что компаньоны убедились в реальном существовании маршрута и вернулись обстоятельно готовиться к большому путешествию на свободу следующим летом.
В тот период в письмах Свердлова полярная окраина Сибири перестала выглядеть мрачным и гиблым краем. Он описывал ширь енисейских просторов, северные белые ночи — «настоящие белые, не петербургские». Он увлеченно писал об огромных лесных богатствах края, о залежах угля, графита, месторождениях слюды, золота, об обилии рыбы и пушного зверя, о возможности плавания Северным морским путем — в Свердлове говорил пробуждающийся знаток и патриот Туруханского края.
Судя по всему, он не упускал возможности произвести дополнительное впечатление на Киру Бессер, дескать, будучи «большим любителем поездок по реке, арендовал крохотную лодчонку, на которой ни один человек, кроме него, не осмеливался ездить по Енисею — она была для поездок по озерам». Свердлов просто умалчивал, что к тому времени разжился уже целым флотом. По Енисею он ходил на обычной длинной лодке, а маленькую озерную он припас для волока и мелких верховьев Вельмо и Лендахи. Собственно, вот этот фрагмент в переписке — косвенное свидетельство тщательной подготовки к побегу.
О планируемом побеге Свердлов, наученный горьким опытом, никого не предупреждал, ничьего содействия не просил. Меньше посвященных — меньше шансов, что кто-то проболтается. Он лишь немного бравировал перед очарованной им корреспонденткой: «А я посмеиваюсь над страхами, пророчествами товарищей, старающихся уверить меня, что рыбы давно дожидаются, когда попаду к ним. Но я знаю, что не буду для них лакомым куском, слишком тощ и невкусен, потому и езжу. Хорошо так забраться одному подальше вверх, а потом сидеть и мечтать». Да просил постепенно высылать ему необходимые для побега вещи — компасы, карты, теплую вязаную одежду, деньги. Распределенные на несколько посылок, эти вещи не настораживали бдящих жандармов: «Большой радостью было для меня и для моей матери собирать посылки Якову Михайловичу. Отправляла эти посылки его сестра Сара. Яков Михайлович очень любил ее и с нежностью всегда называл „сестренка“» (165).