Свердловы тоже отличались радушием и гостеприимством. Их домик-метеостанция стал главным клубом ссыльных Монастырского: «Вечера проходили в шумных беседах, спорах, обсуждениях последних событий и часто заканчивались прогулками с возней, снежками и пиханием друг друга в сугроб. Любили петь хором — как революционные, так и народные песни. Часов в девять-десять все расходились по домам, а Яков Михайлович садился за работу. Поздним вечером и ночью для него наступала самая напряженная часть суток. Не менее четырех-пяти часов он сидел над книгами и материалами. Читал, конспектировал, делал выписки и заметки, писал».
При всей своей загрузке Свердлов помогал жене стирать белье и штопать вещи. Более того, этому же он учил и детей. Совсем еще малыши, они имели свои домашние обязанности, и отец строго следил за тем, чтобы ребята не отлынивали от хлопот по хозяйству. Он решительно пресекал у детей всякие проявления иждивенчества, развивал у них самостоятельность, уважение к труду. Требовал, чтобы ребята сами убирали свои кровати, чтобы соблюдали опрятность и чистоту в комнате, держали в порядке свои вещи, игрушки. C непередаваемой иронией он высмеивал сына, если тот просил кого-нибудь пришить оторвавшуюся пуговицу. И так во всем. В то же время он никогда не ставил перед детьми непосильных задач, чтобы не отбить у них охоты делать что-то самостоятельно (2).
Яков очень много занимался с детьми. Он словно старался компенсировать те годы, что прожил с сыном и дочерью в разлуке. С ними он говорил на равных, как со взрослыми. «Часов в восемь вставали ребята. Яков Михайлович умывал и одевал их. Возня с ребятами также осталась за ним, и, несмотря на мои неоднократные протесты, он не давал мне в это дело вмешиваться. Примерно в половине девятого мы завтракали, и я уходила по урокам. В это время и к Якову Михайловичу приходило двое учеников — ребята местных жителей». Кстати, с ранних лет Свердлов приучал и своих детей, и деревенских ребят к гимнастике по Мюллеру, закаливал их. В отношении здорового образа жизни он оставался верен себе.
Насколько хорошим был Свердлов педагогом, хорошо ли он понимал детскую психологию? Пожалуй, лучшим ответом на этот вопрос будет воспоминание его жены: «У меня сохранился в памяти забавный эпизод из туруханских времен, когда Андрею было пять, а Верушке три года. Андрей иногда дразнил сестру, пугал ее и порою доводил до слез. Несколько раз и я и Яков Михайлович пытались внушить сыну, что так поступать нельзя, но нашего внушения хватало на несколько дней, а потом все опять шло по-прежнему. Однажды, когда Андрей начал с серьезным видом уверять Веру, что под нашими окнами ходит страшный старик с мешком и собирается ее забрать, и Вера готова была разреветься, Яков Михайлович, слышавший через стенку разговор, быстро вошел в комнату, опустился на четвереньки, взъерошил волосы, распушил бороду и двинулся на Андрея с таким грозным рычанием, что мальчишка заревел в голос. Яков Михайлович поднялся, поправил волосы и своим обычным голосом сказал: — Что, брат, страшно? Не нравится? И Верушке не нравится, когда ты ее пугаешь. Так и условимся: будешь пугать Веру — я буду пугать тебя» (2). Современные детские психологи могут оспорить приемлемость воспитательных методов Свердлова, но тем не менее, по словам Новгородцевой, с того случая Андрей действительно перестал пугать свою сестричку.
В 1916 году Свердлов, совсем уже освоившийся в Монастырском, завоевавший авторитет среди местных жителей, провел большую кампанию по организации первого кооператива потребителей. По сути, он бросил вызов олигополии местных купцов, состоявших в ценовом сговоре. Свердлов призывал жителей Туруханки объединиться и самим обеспечить завоз и продажу товаров первой необходимости с фиксированной наценкой, а производить скупку у населения мехов, пушнины и рыбы по справедливым расценкам. Эта революционная активность пришлась, мягко говоря, не по душе воротилам местного бизнеса. И те, как водится, задействовали административный ресурс. Пристав Кибиров разрешил созвать в Монастырском общее собрание членов кооператива. На него пришли и ссыльные во главе со Свердловым. Но в разгар собрания, когда нужно было принимать устав, в помещение ворвались стражники и начали выгонять ссыльных, якобы не имеющих права быть членами кооператива. Собрание сорвалось. Однако Свердлов предвидел возможный произвол полиции и заготовил телеграмму с протестом (93).
Эту телеграмму Яков Михайлович в тот же день отправил в столицу — персонально министру внутренних дел Александру Протопопову. Тот был видным думским политиком-октябристом, а потому бытовую самоорганизацию граждан рассматривал как допустимый и необходимый «выпуск пара», увод протестного движения в рациональное и управляемое русло. Кибиров получил из Петербурга нагоняй, а Свердлов — благословение. Поэтому без промедления той же осенью было создано потребительское общество в Монастырском. Дабы укоротить возможности мстительных торговцев, по предложению хитроумного Якова потребобщество «Единение — сила» возглавил местный мировой судья Петров. С таким уважаемым председателем вынужден был считаться и пристав Кибиров. Свердлов с этой идеей опередил свое время. Ведь его детище было прообразом потребкооперации, которая активно развивалась в Советском Союзе с 20-х до середины 60-х годов ХХ века.
Почему же Свердлов пустил корни в ссылке и оставил попытки бежать? Ведь, как мы помним, у него все было наготове, он потратил немалые средства и огромные усилия, чтобы неслыханный по дерзости и сложности побег из Туруханского края состоялся. Только ли прибытие семьи остановило Якова? Четырьмя годами ранее он без колебаний оставил жену с сыном в Нарымском крае. Разве могли профессионального революционера остановить семейные обстоятельства? Пожалуй, что нет. Причина оставаться на труднодосягаемой окраине империи в 1916 году появилась и была очень весомой — мясорубка Первой мировой войны требовала все новых и новых призывников. Кадровая армия была выбита, резервы были основательно истощены. На тыловые работы в прифронтовой полосе начали мобилизовывать дехкан бывших Хивинского и Кокандского ханств, Бухарского эмирата. Трещавший по швам режим уже скреб по сусекам в недавно завоеванной и еще толком не освоенной Средней Азии. Когда очередь дойдет до ссыльных — это был только вопрос времени. И в данном статусе было куда безопаснее находиться в Туруханском крае, чем бегать с одной конспиративной квартиры на другую в столице. Ведь в случае поимки — фронт был совсем рядом.
Прогнозы большевиков оказались верны. В конце 1916 года их стали призывать в армию прямиком из ссылки. В декабре были призваны Борис Иванов, Василий Панюшкин по прозвищу Моряк и Иосиф Джугашвили. Перед отправкой былые соперники пожали друг другу руки и обнялись. Свердлов искренне желал Сталину остаться в живых. На высоком берегу Енисея собралась толпа в 20–25 человек. Сквозь метель на льду видны подводы — чалдонские лошади, впряженные в легкие сибирские санки-нарты. Примерно 13–14. Подводы ждут призывников. Минуты прощания, крепкие рукопожатия, товарищеские объятия, поцелуи, и сквозь завывания метели слышен громкий бас Свердлова:
— До свидания, друзья! Крепче держите в руках ружья и знайте, против кого они должны быть направлены! Не за горами день нашей близкой встречи! (93)
Впрочем, большевики на войну совсем не торопились. Наивные царские стратеги с призывом ссыльных крепко просчитались — не на тех напали. Из Монастырского ссыльные выехали двумя партиями и ехали не спеша. Подолгу гостили у товарищей. Например, в Енисейске большевики-призывники славно провели время у Алексея Бадаева. В Красноярске они оказались лишь после Нового года. И здесь удача снова улыбнулась Иосифу Джугашвили — он был признан негодным к военной службе. Срок его ссылки истекал через полгода, поэтому он исхлопотал разрешение не возвращаться обратно в Курейку, а отбыть оставшиеся месяцы в Ачинске. Там в тот момент жил Лев Каменев, туда же переехала Вера Швейцер — в сентябре она похоронила Сурена Спандаряна, ее муж скоропостижно скончался от туберкулеза. «Сталин захаживал в гости на чай к семейному Каменеву, а к самому Сталину вечерами частенько приходила Швейцер. „Она не стучала в дверь, — рассказывала спустя годы квартирная хозяйка, — выходили они тихо, старались не стучать, но я слышала. Они шли через мою комнату, мимо моей койки. Сидели долго“» (191).
Глава 35. Бешеная гонка по енисейскому льду
Немало написано о том, что большевики не ожидали Февральской революции. Этот государственный переворот для профессиональных революционеров оказался еще большей неожиданностью, чем даже для свергнутого монарха. Исследователь ленинского наследия и биограф вождя революции Лев Данилкин приводит два убедительных довода того, что большевики никакого отношения к Февралю не имели. Вопреки официальной историографии, Владимир Ильич совершенно опустил руки в тот момент и на штурвале руководства подпольным движением явно их не держал: «Трудно сказать, что более показательно: то ли что еще 28 декабря 1916-го Ленин внес в Кантональный банк 100 франков — колоссальную для него сумму, для разрешения на проживание в Цюрихе на 1917 год; то ли знаменитый финал январского, 1917 года, „Доклада о революции 1905 года“: „Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции“. Ничего подобного, что характерно, Ленин раньше не говорил… Можно предположить, что именно в Цюрихе 46-летний „Старик“ максимально приблизился к отчаянию: похоже, он окончательно превратится в библиотечного городского сумасшедшего, помешанного на том, чтобы достать еще и еще и еще и еще одну книгу. В общем, про Февральскую революцию он не знал — и, похоже, не позволял себе особо надеяться» (201).
Точно такие же свидетельства есть относительно второго «отца революции», каковым его рисовали в советских учебниках истории. В действительности же Сталин был в тот момент провинциальным сибирским обывателем, только что удачно откосившим от армии и организовавшим свой быт на новом месте. Большевичка Александра Померанцева запомнила изумление и шок, когда Иосиф Джугашвили узнал о событиях в Петрограде: «Когда мы получили телеграмму о февральском перевороте, мы не были организованы и не успели собраться. После мы устроили собрание в доме Долина. В день, когда мы получили телеграмму, был базарный день. Я решила, что крестьяне с базара разъедутся и ничего не узнают, побегу к ним и скажу, что царя нет, царя свергли, — вспоминала. — На пути я встретила товарища Сталина. Товарищ Сталин посмотрел на мое возбужденное лицо и спросил: „Куда вы бежите?“ Я говорю: „Бегу на базар, надо сказать крестьянам о перевороте“. Он одобрил, и я побежала скорее известить крестьян». Похоже, сам Сталин именно в этот момент узнал о революции (191).