В двадцатые годы о красном терроре говорить еще не стеснялись. Это уже в более гуманные годы после разоблачения культа личности власти начали ощущать некоторую неловкость в признании бесчеловечного уничтожения значительной части граждан нашей страны другими гражданами. И руководящую роль в этом людоедстве отцов революции, ставших своеобразными иконами чистых и светлых изначальных идей коммунизма, стали заметать под ковер. Но тем не менее совершенно вымарать из истории неприглядные дела Якова Михайловича было уже невозможно: «Фактически, Свердлов в гражданской сфере, а Троцкий в военной, определяли уровень необходимых репрессий» (329).
Владимир Бонч-Бруевич, давний и близкий соратник Ленина, отмечал, что органы государственной власти в сентябре 1918 года обрели полную автономность от главы государства: «Совнарком учился делать свое дело без своего гениального вождя.
— Вот, Владимир Дмитриевич, — сказал мне как-то Свердлов, — и без Владимира Ильича мы все-таки справляемся» (330).
По всей вероятности, Ленин получал сигналы от своих верных людей и о том, как ловко управляют его партией и государством Свердлов с Троцким, и о том, как молодые вожди наливаются уверенностью и властностью. Но до поры до времени Владимир Ильич был выведен из игры.
Тем не менее Свердлов не мог действовать абсолютно без оглядки на Ленина. Тем более что в обозримом будущем тот мог вернуть в свои руки всю полноту власти. Да и теперь для подобных радикальных решений в глазах партии требовалась легитимизация со стороны вождя. Итак, сразу после покушения Свердлов оказывается в Кремле одним из первых. И тут же он принялся убеждать всех присутствующих, что «у нас с Ильичем все сговорено», поспешив в тот же вечер занять рабочий кабинет Ленина. И сосредоточив в своих руках такую власть, каковую не концентрировал и сам Ильич: руководство Совнаркомом, ЦК партии и ВЦИК Советов (331).
К сожалению, никто не может доподлинно сказать, что происходило в Кремле в начале осени 1918 года. Можно лишь строить догадки на обрывках документальных подтверждений. И то — большой вопрос, какие из них являются подлинниками, а какие сфальсифицированы. Эту лакуну в архивах констатировал профессор Михаил Ирошников еще в 1974 году: «До сих пор, к сожалению, не обнаружен, по-видимому, также не сохранившийся ряд протоколов ЦК партии, относящихся к лету (с 20-х чисел мая до 16 сентября) 1918 г. Вполне очевидно, что известные в настоящее время протоколы ЦК не в полной мере отражают чрезвычайно насыщенную и многообразную деятельность руководящего штаба партии» (332).
Собственно, эти прорехи в архивах партии переводят вопрос об истинном авторстве идей красного террора в разряд неразрешимых. Есть прямые свидетельства того, что еще до ранения Ленин был отнюдь не против решительных мер по расправе с врагами революции: «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города» (333).
Может быть, умудренный десятилетиями руководства партией Ильич попросту не хотел брать на себя прямую ответственность за массовые бессудебные казни? В таком случае временная потеря управления была ему очень кстати. И получается, что Свердлов не лукавил, когда произносил знаменитое «у нас с Ильичем все сговорено». Таким образом опытный стратег вполне мог ужесточить положение в стране формально — чужими руками. Косвенным подтверждением служит применение весьма похожей тактики формального «невмешательства» Москвы полутора месяцами ранее при расправе над Николаем Романовым и его семьей. Вся тяжесть вины за содеянное легла на уральских товарищей, но при этом все они вместо взысканий получили продвижение по службе.
Владимир Ильич сам по себе был естественным центром спектра партийных мнений, и его вполне устраивала роль третейского судьи и последней инстанции, что подтверждают современные исследователи: «Позиция Ленина была средней между максималистскими взглядами Троцкого, Свердлова и взглядами „мягких большевиков“ вроде М. С. Ольминского, Л. Б. Каменева, Д. Б. Рязанова» (334). Поэтому не было бы ничего удивительного в том, что он захотел бы перепоручить радикализацию внутренней политики кому-то из молодых товарищей.
В этой логике, что Свердлов оставался быть лишь надежным инструментом в руках Ленина, есть лишь один существенный изъян. Опасения за жизнь Ленина отступали все дальше и дальше, бюллетени о состоянии его здоровья становились все оптимистичнее. 10 сентября больному разрешено было садиться. 12-го — немного вставать с постели. А уже 18-го — заниматься делами. Павел Мальков свидетельствовал, что Ильич полностью восстановил рабочую форму всего за три недели: «16 сентября он впервые после болезни участвовал на заседании ЦК РКП(б) и в тот же вечер председательствовал на заседании Совнаркома. Ильич вернулся к работе!» (324)
Но Свердлов выражал сомнения, что Ленину пора возвращаться в кресло председателя Совнаркома. Он рассуждал о слабости здоровья вождя и склонял к этому мнению и высшее руководство партии. Мальков пишет: «В эти дни меня вызвал Яков Михайлович. Я застал у него председателя Московского губисполкома. Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть» (324).
Исполнительный Мальков нашел подходящий особняк в Горках. Неподалеку от Москвы, но подальше от Кремля. Однако Свердлов не доверял всецело коменданту Кремля, контролируя быт Ленина лично. Он сам следил, чтобы в Горках было все нужное, раньше часто бывал на квартире Ильича, часто ездил и в Горки. А то посылал Ильичу коротенькие записки, информируя его по важнейшим вопросам, пересылал наиболее важные документы (324).
Повторялась прошлогодняя история с бегством Ленина из Петрограда. Вместо Разлива были теперь Горки, вместо шалаша уютный загородный дом, но вместо Ленина снова был Свердлов, замкнув все контакты с Лениным на себя. И понятное дело, о чем и как информировать, в каком направлении вождю «работать с документами», решал именно Яков Михайлович (2).
Фактически Ленин под предлогом отдыха и восстановления здоровья был заточен в Горках. У главы государства, «красного царя», как его тогда называли, в этот период были контакты лишь с четырьмя соратниками по партии. Павел Мальков подробно описал «каникулы Ильича» в своих воспоминаниях: «Все три недели, что прожил Ильич в Горках, я ежедневно, а то раза по два, по три в сутки, ездил туда. Каждый раз, прежде чем ехать в Горки, я заходил к Якову Михайловичу. Он обычно поручал мне передать Ильичу что-либо устно или писал ему коротенькие записки, которые я и отвозил.
Неоднократно Яков Михайлович и сам ездил в Горки. Однажды я сопровождал его, обычно же он ездил один, без меня. Один раз я возил к Ильичу Сталина, вернувшегося из-под Царицына. Ездили без меня Дзержинский, Бонч-Бруевич» (324).
Если и можно было бы допустить, что до сего момента Ильич не до конца осознавал происходящее, то в октябре все окончательно встало на свои места. Ленин пытался вернуться в Москву как можно скорее, но Свердлов предусмотрел и такое развитие событий. Чтобы вождю попросту некуда было переезжать из Горок, председатель ВЦИК распорядился затеять ремонт в его кремлевской квартире. Эту деликатную миссию Яков также возложил на Малькова. К середине октября Владимир Ильич стал чувствовать себя лучше и все чаще начал интересоваться, как идет ремонт и скоро ли он сможет вернуться в Москву. Свердлов на это отвечал Малькову:
— Тяните, тяните с ремонтом. Иначе не удержать Владимира Ильича за городом, все бросит, не долечившись как следует (324).
Я. М. Сверлов на митинге солдат, отправляющихся на фронт. 1918 год
[РГАСПИ. Ф. 86. Оп. 1. Д. 139. Л. 94]
Официальная советская историография изо всех сил ситуацию с отстранением Ленина от управления государством пыталась представить как необходимое лечение после ранения. Фактический домашний арест вождя председателем ВЦИК преподносился в качестве примера невероятной заботы о Ленине. Но забота со стороны Свердлова была, прямо скажем, довольно назойливой, если не сказать — удушающей: «Вырваться из-под его опеки Ленину долгонько не удавалось! Скажем, 3 октября в связи с волнениями в Германии собралось экстренное заседание ЦК. Ленин рвался приехать туда, просил, требовал, умолял, до позднего вечера просидел на обочине в ожидании машины — а ее так и не прислали» (331).
Между тем перед только что обретшим верховную власть Свердловым замаячила перспектива ее потерять — причем вместе с головой. Военные успехи белочехов и интервентов были крайне убедительны. Казалось, что реакционные силы находятся буквально в одном шаге от окончательной победы. Генерал-лейтенант Евгений-Людвиг Миллер красноречиво вспоминал об октябре 1918 года: в критические для большевиков октябрьские дни белые, казалось, через две недели должны долететь до Москвы (335).
К организации ЧК Свердлов тоже приложил руку. Положение о Всероссийской и местных чрезвычайных комиссиях. Ранее 31 октября 1918 года. Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф Я. М. Свердлова
[РГАСПИ. Ф. 86. Оп. 1. Д. 57. Л. 1–2]
Высшее руководство РКП(б) охватил ужас перед неостановимыми полками противника. После расстрела царской семьи и развязанного красного террора рассчитывать на снисхождение со стороны будущих победителей было бы крайне наивно. Одним из паникеров оказался глава ВЧК — Феликс Дзержинский. Человек, полностью посвятивший себя революции, поэтому хорошо знавший, что происходит во время переворотов. Железный Феликс решил, что не будет дожидаться грозы, и нашел удобный формальный повод для бегства: «Дзержинский был оторван от семьи. Яков Михайлович не успокоился, пока Дзержинский не съездил за границу к семье, а там и Софья Сигизмундовна с Ясиком приехали в Москву» (2).
Конечно, мемуары Клавдии Тимофеевны вряд ли стоит воспринимать буквально и дословно, с учетом того, что их порядком «причесали» перед выпуском в печать, дабы не разрушать светлые образы первостроителей социалистического государства. Но, судя по воспоминаниям других людей, из числа преемников самого Железного Феликса, этот осторожный маневр главного чекиста никого не ввел в заблуждение: «Дзержинский уехал, когда решалась судьба молодого государства. Белый террор, вооруженные заговоры, а он все бросил и уехал, не сказав ни слова ни Ленину, ни членам ЦК, и отсутствовал два месяца» (336). Серго Берия об этих событиях мог знать только со слов своего отца — Лаврентия Павловича. Судя по всему, среди уцелевших в сталинскую эпоху старых большевиков поступок Дзержинского воспринимался именно как дезертирство.