Приехавшие полицейские при виде картины, представшей их взорам, только развели руками. Но Тоби, в отличие от своих французских коллег, обследовав место происшествия, был абсолютно уверен, что ограбление на улице Батиньоль — дело рук английских взломщиков.
— Ваши грабители, — говорил Тоби, — не имеют такой совершенной техники и тем более не умеют ею пользоваться.
Агенты инспектора Мелвила, то ли доверяя своей интуиции, то ли по еще каким-то соображениям, решили, что убийцы покинули Францию, увезя с собой добычу в 50 000 франков, которая, видимо, их вполне устраивала.
Рассказав в подробностях о происшествии на улице Батиньоль Редону, Тоби добавил:
— Возможно, я ошибаюсь, но думается, что теперь вы избавлены от этих двух негодяев из «Красной Звезды».
— Если бы так! — вздохнул Поль.
— Более чем вероятно, что они отправились, как и говорили, на Клондайк, чтобы там попытаться в богатых золотых шахтах «сорвать» несколько миллионов, — настаивал детектив. — Ведь теперь у них есть начальный капитал — пятьдесят тысяч франков.
— Уверен, что преступников нетрудно будет задержать при отъезде в Америку.
— Они слишком умны, чтобы сесть на французский, а тем более на английский пароход, — возразил журналист. — Скорее всего бандиты отправились на границу с Бельгией или Германией, собираясь уехать либо из Бремена, либо из Антверпена.
— Ах, если бы я мог быть сразу в двух местах! — посетовал мистер Тоби.
— Так в чем же дело? Поезжайте в Бремен, а вашего коллегу отправьте в Антверпен.
— Я не решался попросить вас отпустить меня. — Глаза английского сыщика загорелись. — Ведь мой патрон приказал охранять вас.
— Спасибо, дорогой друг, — улыбнулся журналист, — я и сам могу теперь за себя постоять. Ни о чем не беспокойтесь и ежедневно сообщайте новости.
Когда оба детектива уехали, Редон отправился в Версаль и попал туда в самый момент освобождения Фортэна; узник, которого содержали в строгой изоляции, оказался на улице, не понимая, что произошло, поскольку освободили его, как и задержали, без всяких объяснений. У стен прокуратуры Леон нашел своего верного друга-журналиста, но не сразу его узнал из-за сбритой бородки, худобы и бледности. Взволнованные чуть ли не до слез, они не знали, с чего начать разговор, так много всего накопилось за время их разлуки. Наконец Поль взял молодого ученого под руку и предложил скорее поехать в Мезон-Лаффит, где бедного узника ждали убитые горем, но не потерявшие надежду родители.
По дороге репортер вкратце рассказал Фортэну о том, что за это время произошло, стараясь по мере возможности умолчать о своей роли в его освобождении.
Слух об освобождении Леона их опередил, и на вокзале в Мезон-Лаффите собралась целая толпа, но ею руководили отнюдь не участие и симпатия, а любопытство и враждебность.
Замечено, что чувства, охватывающие толпу — восхищение, ненависть, энтузиазм и прочие, — вспыхивают как бы на пустом месте, без видимых объяснений. Часто случайно сказанное, не так услышанное или плохо понятое слово может привести к стрельбе, обратить любовь в ненависть, равнодушие в безумие. Приблизительно по такой схеме и развивались события на вокзале в Мезон-Лаффите. Видя спускавшегося по вагонным ступенькам молодого Фортэна, кто-то заметил:
— Смотри-ка, Леон Фортэн. Ведь его обвиняли в убийстве на улице Сен-Николя. Раз выпустили, значит, он не виновен.
Кто-то из окружающих повторил:
— A-а, да, убийца с улицы Сен-Николя…
Еще кто-то подхватил:
— Убийца…
И вот уже пошло гулять по толпе:
— Убийца! — Кто? — Вон, высокий блондин, это он убийца… — Душегуб!..
Люди толкались, тянули шеи, приподнимались на цыпочки.
— О ничтожества! Даже сейчас, когда твоя невиновность полностью доказана… — возмущенно воскликнул Редон.
Леон Фортэн, который, сжав зубы, метал в толпу яростные взгляды, впервые почувствовал, что такое ненависть. Видимо, выражение его лица было столь свирепо, что молодая женщина, стоявшая рядом с ним, отшатнулась с возгласом:
— Ах, убийца!
И мерзкое слово вновь полетело от одного к другому: «Убийца… Убийца…»
Эта тягостная сцена длилась, вероятно, не более минуты, но друзьям показалось, что прошла целая вечность… С отправлением поезда на платформе остались лишь наши молодые люди и еще трое или четверо путешественников, с удивлением наблюдавших за скандалом.
Вскоре злополучный вокзал остался позади, а Пьер и Леон зашагали по дороге к дому Фортэнов, обсуждая происшедшее. Молодой ученый был расстроен.
— Они отравили всю радость свободы и встречи с родными. Надо уезжать отсюда, — твердил он.
— Да, конечно, — поддержал его друг, — лучше уехать, и поскорее, потому что эти негодяи будут преследовать и оскорблять тебя, пока не отыщутся настоящие преступники.
На всем пути друзей провожали любопытные взгляды. Было похоже, что жалость к молодому ученому жила в душах людей недолго и теперь уступила место недоверию и враждебности.
Человеку свойственно верить плохому, особенно если речь идет о знакомых. Так случилось и с жителями Мезон-Лаффита. В первое время после ареста молодого Фортэна еще раздавались голоса в его защиту, теперь же, когда обвинение было снято, все отвернулись, безо всяких оснований твердя о его виновности.
Но вот и отчий дом. Леон ворвался в комнату и со слезами бросился в объятия матери. Старушка обнимала сына, гладила дрожащими руками его голову и плечи.
— Мой мальчик, мой дорогой, наконец ты дома. Мы ждали, мы не верили ни одному слову… Ох эти судьи… заподозрить тебя… саму доброту, саму честность!..
Отец, потерявший от радости дар речи, ждал с нетерпением своей очереди прижать сына к груди и вытирал непрошеные слезы. Обняв отца, Леон обернулся: у окна он увидел красивого юношу и прелестную молодую девушку в глубоком трауре.
— Мадемуазель Грандье, вы здесь? Да благословит вас небо! — воскликнул молодой человек.
Девушка с достоинством наклонила голову:
— Месье, трагический случай объединил ваши и наши страдания. Мы с братом возмущены обрушившейся на вас несправедливостью.
Забыв обо всех мучениях и унижениях, через которые ему пришлось пройти, Леон пожал протянутые ему руки.
— Вы возвращаете меня к жизни. Эти слова восстанавливают мою честь, я вновь могу ходить с высоко поднятой головой и не обращать внимание на досужую болтовню.
— Ты много страдал, сынок, — мягко вмешалась мамаша Фортэн, — но знаешь, нам здесь тоже было несладко. А мадемуазель Марте и ее брату угрожали смертью, если они что-то предпримут или хотя бы слово скажут в твою защиту. Наверняка это те же негодяи, что хотели убить господина Редона.
— Тебя хотели убить, а ты ничего мне не рассказал?!
— Ба, пустое, — отмахнулся журналист, — поговорим лучше о деле. Я думаю, самое трудное уже позади, наши враги навсегда исчезли с горизонта. А как вы, мадам Фортэн?
— Да хуже некуда, сударь. На нас все показывают пальцем, так что мы уж и не выходим из дома. К тому же Леон потерял свою должность в Сорбонне, вот письмо… На его место взяли другого.
— Ах, юридическая ошибка то же, что и клевета, — горько заметил молодой ученый, — ни доброго имени, ни работы… Боже, что делать?
— Уехать, — с твердостью сказал Редон. — Заработать за границей большие деньги, до неприличия большие, и, вернувшись, ответить вызовом на вызов, презрением на презрение.
— Но я беден… У моих родителей ничего нет… На что они будут жить?
— Все очень просто! Папаша Фортэн, сколько вам нужно в год, чтобы жить скромно, но достойно? — обратился Поль к отцу Леона.
— Не знаю, сударь, — робко ответил старик.
— Послушайте! В Бретани — а я бретонец — на побережье у меня есть прелестный маленький домик с садом. Вы будете там жить, так что арендную плату долой! Разводите овощи, остальное довольно дешево. Вам хватит сто франков в месяц?
— Это даже слишком, сударь.
— Значит, сто франков.
— Но, мой дорогой Поль… — попробовал возразить Леон.
— Знаю, что ты скажешь. Но я ведь твой компаньон, не правда ли? Мы организуем компанию, если, конечно, ты не против. Я вношу капитал, ты — свой интеллект, знания и умения. Жизнь твоих родителей будет обеспечиваться из фондового капитала.
— Ничего не понимаю!
— Я же тебе объясняю — вспомни «Красную Звезду», — тебе нужны пятьдесят тысяч франков, чтобы поехать на Клондайк, заработать состояние. Я даю их тебе в долг.
— Но мне совсем ни к чему тебя разорять!
— Ну и глупец же ты все-таки! Простите, мадам Фортэн и мадемуазель Марта. Уверен, эти пятьдесят тысяч франков принесут нам более пятидесяти миллионов. Следовательно, я помещаю деньги в выгодное дело. И еду с тобой на Клондайк. Жизнь здесь действительно не сулит ничего хорошего.
— Несмотря на сорок пять градусов ниже нуля?
— Черт возьми! И правда, можно превратиться в сосульку! Ну что ж, умереть в замороженном виде даже приятно.
— Ты все обращаешь в шутку.
— Это лучше, чем плакать. Решено, мы едем за сокровищами, и чем раньше, тем лучше. А с твоей маленькой машинкой…
— С какой машинкой?
— С твоим указателем золота из леониума… С ним мы быстро отхватим большой улов. К тому же вдруг нам повезет и мы встретим там этих мерзавцев из «Красной Звезды»… Они натворили столько бед! Очень бы хотелось отплатить им той же монетой. Во мне, как в индейце, бушует жажда мести!
— О, великолепная идея! Свести счеты с негодяями, растоптавшими мое честное имя, покушавшимися на моего друга…
— …убившими моего отца! — дрожащим от гнева и боли голосом воскликнул юный Грандье. — Господа, умоляю, возьмите меня с собой, я должен им отомстить.
— Молодец, мой юный друг, — энергично подхватил репортер. — Сколько вам лет?
— Шестнадцать, но клянусь, в храбрости я не уступлю мужчине!
— Не усту́пите и в силе. В тысяча восемьсот семидесятом году немало школьников вашего возраста записалось в армию, и они стали бравыми солдатами. Решено, едем втроем.