— Ну как? — спросил, клацая зубами, журналист.
— Теперь слишком жарко, — серьезно ответил краснокожий.
Итак, путешествие продолжалось. Озабоченный странным поведением компаса, Леон захотел проверить его еще раз. Аппаратик на никелевой цепочке был спрятан во внутреннем кармане, застегнутом на пуговицу. Пришлось снять рукавицу и обе пары перчаток, но температура воздуха резко остудила извлеченную из-под одежд металлическую коробочку, и Фортэн получил настоящий ожог; кожа на подушечках пальцев сморщилась, как от прикосновения к раскаленному утюгу. Он быстро надел перчатки и с любопытством уставился на стрелку. Она колебалась и, похоже, вернула себе утраченные способности. Леон подумал, что все это весьма странно, хотя и обрадовался пробуждению компаса. Колебания стрелки были незначительными, и она сразу возвращалась в исходное положение. Леон попытался несколько раз повернуть компас, чтобы заставить стрелку сильнее отклониться, но безуспешно. Она миллиметра на два уходила в сторону, затем возвращалась в прежнюю позицию, делала несколько горизонтальных движений и замирала. Верная коробочка, которая до сих пор ни разу не подводила своего хозяина, упорно показывала туда, откуда шла экспедиция, — на Медвежью пещеру!
Леон спрятал компас и догнал свои нарты. Что-то здесь было не так. Куда ведет их этот уверенный в себе индеец? Можно ли на него полагаться? Не заведет ли он их в ловушку, чтобы захватить сани и снаряжение, которые для него в сто раз соблазнительнее, чем все золото мира? Бесспорно одно — в регионе присутствует большая золотая масса. Но кто прав — хитрый краснокожий или маленький аппаратик, такой хрупкий, но надежный?
Размышляя таким образом, Фортэн подумал о старой дружбе индейского охотника и папаши Лестанга. Нет, индеец не может обманывать. Ведь он не знал заранее о приходе старого приятеля и об их экспедиции. Но все-таки откуда у стрелки это упорство, почему она неумолимо показывает на место, от которого они удаляются с каждым шагом? Ученый решил, что после непонятной поломки в пещере компас заработал в «обратном смысле», показывая противоположное направление, как это бывает с обычными магнитными компасами после сильной бури.
Несколько часов изнурительной ходьбы заставили наконец экспедицию остановиться на отдых позади большой снежной гряды. Собак распрягли. Тем, что шли в первой упряжке, перебинтовали израненные лапы. Быстро поставили шелковую палатку и разожгли печку. Сраженные усталостью, едва отстегнув лыжи, путешественники повалились на спальные мешки. Конечно, все были голодны, но больше всего хотелось пить.
Блажен, кто не знает иссушающей жажды полярных широт! Она еще губительнее жажды песчаных пустынь, потому что на каждом шагу предлагает средство для ее утоления — снег. И горе не сумевшему совладать с собой! Поначалу испытываешь блаженство, но этот миг краток. На смену ему приходит ощущение жара во рту, горло немилосердно жжет, трескается язык. Невыносимые муки! Никто из компании не поддался искушению: все с нетерпением ждали горячего грога, который утолит жажду и восстановит силы. Потом путники поели консервов. Но какого труда стоило вскрыть и опорожнить окаменевшие банки, сварить замерзшую сушеную картошку и овощи…
В палатке вскоре стало вполне терпимо, светила лампа, и члены экспедиции, усевшись в кружок на спальных мешках, ели и вполголоса разговаривали. Все очень устали, страшно хотелось спать. Даже шутки Редона, пытавшегося взбодрить спутников, не вызывали обычного смеха. Пар от дыхания людей собирался под крышей палатки и постепенно осаждался на ткани в виде капель, которые быстро застывали, превращаясь в блестящие сосульки, бахромой покрывая потолок. Очень красиво при свете лампы, но что за украшение для спальни? Тем не менее каждый зарылся в меховой мешок, свернулся калачиком, чтобы сохранить тепло, и все заснули.
Печка была заряжена на двадцать четыре часа горения. Ее пламя и маленькая лампа смутно освещали лежащих. Снаружи спали собаки, сбившись в кучу в глубоком снегу, иногда повизгивая во сне и кусая соседа. Индеец, которому не по нутру был запах керосина, устроился прямо на снегу рядом с собаками. Он уступил просьбам и согласился завернуться в медвежью шкуру, но она его стесняла, и время от времени Серый Медведь вставал, чтобы освежиться. После восьмичасового сна индеец тихонько разбудил Лестанга и Дюшато. Те поднесли ему «рюмочку» и стали готовить завтрак. Процедура оказалась весьма шумной, так что сони стали один за другим потягиваться в своих спальных мешках. «Добрый день!», «Доброе утро!» — слышалось со всех сторон.
— Но послушай, Марта, может быть, лучше сказать «добрый вечер»? Мы ведь действительно не знаем, утро сейчас или ночь, — смеялся юный Грандье.
— Куда ты, братик?
— На улицу, обтереться снегом, как краснокожий. Пойдете со мной, месье Поль?
— Нет, этот мальчишка точно хочет моей смерти! Дорогой мой, я бы сейчас охотно согласился занять место на костре святого Лаврентия. Прекрасная вещь — раскаленные угли!
Через несколько минут Жан вернулся: грудь, плечи, руки горели огнем. Серый Медведь смотрел на юношу с уважением и крепко пожал ему руку:
— Мой молодой друг очень храбр, он не боится холода. Кто не боится мороза, тот не боится ничего. Он станет великим вождем.
Жана распирало от гордости, он по праву чувствовал себя героем.
Сели завтракать. Глядя на то, с каким усердием Поль расправляется с завтраком, Леон, сидевший рядом, со смехом заметил, что побаивается за свою жизнь.
— Этот мороз вылечит любое несварение, — парировал с полным ртом репортер. — В Париже мой бедный желудок был испорчен ужинами, аперитивами, тонизирующими таблетками и разными снадобьями. Я не ел, я щипал, клевал… медикаменты меня неминуемо угробили бы. А теперь у вашего покорного слуги волчий аппетит. Жаль только, что лекарство такое невозможно холодное!
Все хохотали; действительно, жалобная мина, которую Поль состроил, не переставая жевать, была уморительна.
Покончив с едой, снова нагрузили и запрягли нарты.
— Вперед! — раздался клич предводителя, и поезд тронулся.
Один час походил на другой, одна стоянка на другую, каждый день повторял предыдущие. Та же белая плоская равнина, те же тени и то же великое безмолвие. Три, четыре, пять дней протекли в густых сумерках, иссушающих душу и разрушающих волю и тело. Путники механически переставляли ноги. Шли, потому что опасно останавливаться, потому что уже невозможно вернуться, потому что нужно бороться с холодом, который коварно забирается под одежду и кусает кожу.
Леон снова вытащил компас. Стрелка по-прежнему указывала назад, на Медвежью пещеру, ни на йоту не поворачиваясь вперед, куда вел краснокожий вождь.
На шестой день, не выдержав, Фортэн поделился сомнениями с Мартой, попросив сохранить тайну. Девушка удивилась, затем обеспокоилась и заподозрила индейца в нечестной игре. В это время процессия проходила по местности, сплошь усеянной большими камнями, среди которых приходилось с трудом протискиваться. Марта заметила, что это было идеальное место для западни. Но поскольку нападения не последовало, молодые люди решили, что врет все же компас, а не Серый Медведь.
Прошло еще два дня. Препятствия на пути умножились. Приходилось взбираться на холмы и скалы, спускаться, сворачивать то вправо, то влево. Сани застревали на подъемах, стремглав летели на спусках, цеплялись на поворотах. Приходилось тащить, толкать, выбиваться из сил, помогая бедным собакам. Вскоре пошли настоящие горы. Канадцы ни на секунду не усомнились в своем проводнике. Индеец подбадривал отстающих и, как всегда, был уверен в себе. Наконец дорога привела в огромный тупик. Путь преграждала каменная стена, дальше двигаться было некуда. Индеец остановился, выпрямился во весь свой немалый рост и вытянул руку.
— Белые братья! Я выполнил свой долг, — торжественно произнес он. — Посмотрите, здесь страна желтого металла.
Северная заря, разгораясь, бросила на утесы кровавые блики. Фантастическая картина, представшая взору путников, накладывала на уста печать молчания. Однако через несколько минут все зашевелились.
— Фейерверк, пожалуйста, чтобы отметить г-р-р-рандиозный успех! — пробормотал верный себе Редон.
— «Золотое море», — благоговейно прошептал Дюшато.
— Я искал его двадцать лет! — Папаша Лестанг вытирал счастливые слезы.
— Богатство… наше счастье… свобода… — шептала Марта, прижимаясь к Леону.
И только ученый, который никак не мог забыть о стрелке, неколебимо указывавшей назад, покачал головой:
— Кто знает!
ГЛАВА 5
Опять золотая лихорадка. — Безумие. — Предвкушение. — Взрыв. — Разлетевшаяся скала. — Изумление. — Разочарование. — Медь! — Легенда об Эльдорадо.
Во второй раз за время пребывания на Севере всех охватила золотая лихорадка. Кроме, пожалуй, индейца, для которого ценность металла определялась только тем, что из него можно изготовить, а также Леона Фортэна, ученого и интеллектуала. Первый оставался равнодушен, потому что не знал ничего, второй — потому что знал слишком много. Остальных подхватил ветер золотого безумия. Все было разом забыто — усталость, опасности, лишения, даже ежеминутная пытка холодом. Полярная заря продолжала разгораться, и под ее пурпурными лучами в каменной стене поблескивал желтый металл, слой которого достигал полуметра. Словно дразня разгоряченное воображение, он ярко светился и казался очень чистым. Индеец говорил правду. Это была настоящая металлическая волна, застывшая здесь когда-то. Феноменальное явление! Залежи уходили метра на три вглубь и в настоящий момент были недоступны.
Папаша Лестанг подпрыгивал и вертелся от нетерпения. Дюшато тоже потерял голову. Он попробовал взобраться на стену, сорвался и топтался на месте, выкрикивая бессвязные фразы.
Жан и Поль, натуры более утонченные, предавались восторгу иначе. Юноша схватил винчестер и расстрелял в воздух все патроны. Когда они кончились, Жан, отбросив ружье, взялся с журналистом за руки, и они закружились на снегу. Один затянул тирольскую песню, а другой кричал во все горло: «Да здравствует Америка! Да здравствует золото! Да здравствуют все! Да здравствуем мы!»