Это заявление произвело действие взрыва и сразило троих друзей.
Первый свидетель назвал свои имена и прозвища, приложил губы к переплету Библии и громко сказал:
— С первого июня я посещаю каждый день заведение господина Ребена Смита и Джо Нортона. Утверждаю, что с первого июня видел того и другого по крайней мере два раза в течение суток.
— Не помните, видели ли вы их второго и четвертого июля? — спросил судья.
— Я только что сказал и повторяю — все дни без исключения!
— Хорошо! Другой свидетель!
Второй свидетель дал аналогичное показание. Он также часто бывал в заведении, в шесть часов и в полночь. Никогда Смит и Нортон не отсутствовали.
Третий, четвертый видели их каждый день, говорили с ними, пили в их компании, проигрывали деньги.
Остальные, вплоть до двадцатого, тридцатого и далее, подтвердили то же.
Ни Ребен Смит, ни Джо Нортон, обвиняемые в преступлениях, для совершения которых необходимо было несколько дней, не покидали даже на шесть часов Доусон-Сити.
Убитые этим, Леон, Поль и Тоби не верили своим глазам, своим ушам…
Конечно, свидетели говорили правду. Но трое друзей сохраняли, несмотря на это, уверенность, которую ничто не могло поколебать. К несчастью, это загадочное явление было необъяснимо, а одной уверенности, чтобы выиграть дело, недостаточно: требовались доказательства. Между тем бандиты, спасенные благодаря алиби, стали в позу оскорбленных. Устами своих адвокатов они принесли на обвинителей жалобу в преступном доносе, ложной клятве, незаконном аресте, оскорблении чести и т. п. и т. д… Обвинители стали обвиняемыми! Толпа свидетелей покрыла их руганью, а судья приказал взять под арест.
Таким образом, в тот момент, когда убийцы получили свободу, жертвы были заключены в тюрьму. Но и это было еще не все: Смит и Нортон, в которых наши друзья (более, чем когда-либо) видели Бернетта и Вильсона, потребовали компенсацию за моральный ущерб в двадцать тысяч долларов!
Тоби, Поль и Леон, бывшие только что героями дня, вооружили против себя общественное мнение. Голос народа, редко бывающий голосом Бога, осудил их единодушно.
Судья также осудил их, и причем жестоко, назначив каждому трехмесячное заключение в тюрьме и десять тысяч долларов судебных издержек в пользу Ребена Смита и Джо Нортона.
Затем он приказал немедленно отвести виновных в тюрьму и дал только три дня на сбор нужной суммы денег.
Леон и Поль с твердостью встретили страшный удар и не произнесли ни слова.
Тоби же повернулся к негодяям и, взглянув прямо в лицо, сказал на прощание:
— Не торжествуйте слишком скоро и слишком сильно! Мы еще встретимся!
Часть третья«МАТЬ ЗОЛОТА»
ГЛАВА 1
Восход и заход солнца. — Пятиминутный день. — При сорока пяти ниже нуля. — Ружейный выстрел. — Возвращение Жана. — Караван. — В пути. — В стране холода. — Жестокое разочарование.
— Ну что? Сколько градусов?
— Да всего сорок пять ниже нуля!
— Всего?! Вот это мило!
— А ты, дорогой Поль, не так уж болен и вовсе не такой уж мерзляк, как сам старался себя уверить. Скажи на милость, для чего ты вылез из своего спального мехового мешка?
— Все приедается, мой Леон, даже и сон, а я ведь проспал почти целые сутки и теперь захотел взглянуть на восход солнца. Только и лениво же оно здесь! Ну, поторопись, сонное светило, мы ждем тебя!
В ответ на это раздался звонкий молодой смех.
Стоявшие среди круга, образуемого рядом нагруженных саней на гладкой снежной полянке, Поль Редон и Леон Фортен обернулись.
В десяти шагах от них стояла заиндевевшая юрта, откуда вышли два человека, пол и возраст которых трудно было определить. Залитые красноватым светом багрового сияния, фигуры приближались к молодым людям.
— Здравствуйте, мадемуазель Марта, не правда ли, я угадал, что это вы?
— Ну да, на этот раз угадали! — отвечала Марта Грандье. Поль Редон и Жанна Дюшато также обменялись рукопожатиями.
— Не правда ли, мы теперь похожи на медведей, поднявшихся на задние лапы? — засмеялась Марта.
— Редон и я — пожалуй… но вы…
— Мы до смешного похожи на вас в этом полярном наряде, с поднятыми меховыми воротниками, доходящими до глаз, в шапках, надвинутых на самые брови, в меховых шароварах, заменяющих юбку, в синих очках, скрывающих глаза.
— Не желаете ли прогуляться немного? — предложил журналист.
— Охотно! — согласилась уроженка Канады. — Но надо надеть лыжи. Не бойтесь, я не буду смеяться, если вам случится разок-другой растянуться на снегу с непривычки. С моей помощью вы все скоро станете заправскими лыжниками, что необходимо в наших краях.
И обе молодые пары, надев лыжи, обошли круг, огражденный санями и охраняемый надежною стражей из упряжных собак, тоже проснувшихся и лениво потягивавшихся на снегу, в котором ночевали.
Такие встречи и прогулки происходили ежедневно во время восхода солнца, когда звезды постепенно бледнеют и затем исчезают, а утренние сумерки становятся все лучезарнее, и вдали выплывает из тумана безбрежная снежная равнина, окутанная идеально чистой и прозрачной атмосферой. В воздухе тихо, не ощущается ни малейшего дуновения ветерка — только благодаря этому и можно выносить здесь страшные морозы. Но вот над землей, показывая вначале лишь багрово-красный краешек, медленно выплывает громадный малиновый диск, окрашивающий своими лучами девственно-белый снег в нежно-розовый тон. Соприкасаясь нижним своим краем с линией горизонта, этот диск минуты две-три остается неподвижным, а затем постепенно начинает таять и, наконец, совершенно исчезает.
Внезапное исчезновение дневного светила невольно производит удручающее впечатление и на людей, и на животных. И хотя после того несколько часов длятся сумерки, все-таки день, в астрономическом смысле слова, уже прошел, и до следующего восхода остается ждать двадцать три часа и пятьдесят минут — не более и не менее.
Наши друзья готовили обед, снимали кое-что из верхней одежды, грелись у печки, затем опять выходили на двор кормить собак, а в промежутках между делом дрогли в юрте, на дворе, у печки, в постели, словом, повсюду и везде.
— Бр-р-р! Однако не сладко зарабатывать насущный хлеб в этом ледовом аду! — промолвил Редон.
— Не греши, мы получили сто двадцать тысяч долларов за клем. Разве это худо? Право, нам не так плохо живется здесь!
— О, ты неисправимый оптимист! По-твоему, все прекрасно!
— Да, потому что я счастлив! — сказал Фортен, кинув многозначительный взгляд Марте, опиравшейся на его руку.
— Да, конечно! Ты счастлив… но от этого теплее в Клондайке не становится. Вперед, мадемуазель Жанна, не то, я чувствую, сейчас превращусь в ледяной столб.
— Во всяком случае, ваш язык еще не замерз, месье Поль, это не подлежит сомнению! — отвечала девушка, и все трое весело рассмеялись. — Вы называете эту страну снегов и морозов Ледяным адом, господа? Но, право, грешники здесь — люди веселые, хотя иные и ропщут на свою судьбу!
— Как долго нет Жана! — проговорила вдруг Марта, слегка озабоченная продолжительным отсутствием брата.
— Не беспокойся о нем, — сказала Жанна, — ведь он уже не ребенок: ему шестнадцать, а в этом возрасте молодые канадцы предпринимают в одиночку экспедиции, которые продолжаются иногда целые недели.
В этот момент, как бы в подтверждение ее слов, в тощих кустарниках, росших на гряде небольших возвышенностей, тянувшихся к западу, раздался выстрел.
— Вот видите! — воскликнула Жанна. — Это его винчестер… а там вон и дымок от выстрела!
— Я решительно ничего не вижу! — произнес журналист. — И положительно не понимаю, как вы можете отличить выстрел из его ружья от выстрела такого же винчестера вашего батюшки или Лестанга!
— Выстрел — это голос ружья, и каждое имеет свой характерный, особый звук, который для нас, детей страны охоты, представляет ту же разницу, как и голоса людей! — наставительно проговорила канадка. — Что же касается отца или Лестанга, то они с индейцем, который обещает показать дорогу к Золотой горе, не могут вернуться раньше, чем через два дня.
— У вас просто на все имеются ответы, и мне волей-неволей приходится молчать! — отвечал молодой человек.
Между тем Жан на своих легких лыжах с удивительной быстротой приближался к ним. Чувствуя себя превосходно в наряде эскимоса, бодрый и румяный, юный лицеист казался сильным, здоровым мужчиной.
— Ну что? Какой была охота? — спросил Леон.
— Очень удачной, — весело отозвался юноша, — я уложил на месте двух зайцев, белых, как горностаи, и, кроме того, прелестное животное, которое по некоторым соображениям принял за вапити[1] оно ростом с жеребенка, с роскошными ногами. Я захватил с собой всего один окорок, но и тот весит не менее двадцати фунтов!
— Ну, да, конечно, это вапити, — подтвердила молодая канадка. — Вас можно поздравить: таким трофеем гордятся даже самые ловкие и смелые охотники моей страны.
— Нет, право, удивительный молодчина наш юный Немврод: по двадцати часов кряду проводит в снегах, без всяких путеводителей, кроме небесных звезд да своего компаса, спит под открытым небом на морозе, когда и белые медведи замерзают, — и все ему нипочем!
— Нет, месье Поль, прошу извинить, на этот раз я спал не под открытым небом, а в чудном гроте или, вернее, в пещере с песчаной почвой, где температура даже без костра и печей весьма высокая. Туда я стащил разрубленного топором на части вапити и, завалив вход снегом, явился к вам, чтобы захватить санки и отправиться обратно за мясом, которое, судя по всему, должно быть превосходнейшего вкуса!
— О, ваше открытие, Жан, неоценимо для нас! Мы превратим пещеру в склад для провианта и, если она Достаточно велика, сможем даже жить в ней, пока будем разыскивать «Мать золота».
— По всей вероятности, очень велика: над нею возвышается целый холм!