До фортепиано оставалось совсем чуть-чуть, когда я почувствовал непреодолимое желание посмотреть на судей. Отец всем своим видом показывал, насколько гордится мной. Я кивнул ему и перевел взгляд на графа Киёля. Он тоже подарил мне улыбку, но я сделал вид, что не заметил ее. Баэль, я ненадолго позаимствую титул, по праву принадлежащий тебе. Пока ты снова не вернешь его себе.
Овации зрителей – радость для меня. Признание – огромная честь.
Неужели тебе этого было мало? Зачем искать того единственного…
Я подошел к инструменту. Его черная лакированная поверхность красиво переливалась в свете канделябров, и фортепиано будто парило над сценой. Краем глаза я видел, как сияет золотом большая буква «Д», рядом красовался росчерк «Канон». Передо мной было Ночное сияние, один из четырех Имтуриментов – последнее фортепиано, сделанное Джеем Каноном. Инструмент, на котором играли лишь величайшие маэстро.
Я сел за фортепиано, дыхание от волнения участилось. Банкетка была отрегулирована идеально. Дрожащими руками я поднял крышку и, прекрасно понимая, что сейчас не время и не место, не удержался и провел рукой по клавишам.
Пальцы ныли от желания играть. Все во мне кричало, что сегодня я продемонстрирую свое лучшее исполнение. Моя музыка позволит мне завоевать титул де Моцерто, сделает меня самым известным пианистом и… будет жить вечно.
Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Все мысли, роящиеся в голове, моментально исчезли. Снова я оказался в пучине темноты наедине с инструментом. Все сделалось неважным: отец, моя мечта, поклонники, Хюберт и Лиан, Тристан, Баэль и его истинный ценитель.
Баэль… И его истинный ценитель.
Я вдруг почувствовал, как накатывают слезы, и растерялся. Эмоции, которые я так пытался спрятать, вырвались наружу. В голове стало пусто. С каких нот начинается мелодия? На какие клавиши ставить пальцы? В каком темпе играть?
А затем, словно издалека, до меня донеслись звуки скрипки, и я резко открыл глаза. Фортепиано исчезло, как и привычная мгла. Теперь меня окутывала белизна, ослепительная до рези в глазах.
Я узнал место. Передо мной раскинулся Ледяной лес. Мистический, живущий лишь в легендах, добраться до которого невозможно. Там, где боль наполняет душу.
Среди деревьев я увидел Баэля. В руках он держал Аврору. Скрипка блестела, будто сделанная изо льда. Казалось, она принадлежит этому месту. В воздухе плыла волшебная мелодия, выводимая рукой Баэля.
По щекам побежали слезы. Я протянул руку, желая прикоснуться к Баэлю, но его фигура стала удаляться. Мелодия становилась все тише. Нет, это мой слух не воспринимал ее. Сердце сжалось от боли. Почему я не понимаю его музыку? Я ведь так хочу услышать ее…
– Господин Морфе?
Я распахнул глаза. Передо мной, словно в дымке, виднелось черное фортепиано, а по правую руку находился зрительный зал. Взгляд задержался на судейской ложе: отец взволнованно смотрел на меня. Я с опаской коснулся своей щеки. Слез не было.
На душе стало легко.
– Я отказываюсь от участия, – громко произнес я в зал и под громкий шепот зрителей покинул сцену.
Выбежав в фойе, я направился к черному ходу. К счастью, по пути мне никто не встретился, лишь голос Тристана звучал где-то позади. Я сделал вид, что не слышу криков друга, и побежал к холму, возвышавшемуся за зданием театра.
Земля, укутанная снегом, казалась воплощением чистоты. Еще никто не успел разрушить эту белоснежную гармонию. Я первым вторгся в снежную сказку, взбираясь на холм. Именно здесь недавно произошла дуэль. Я уселся на землю, где, возможно, стоял победитель. Брюки быстро намокли, но меня это совершенно не волновало.
Передо мной как на ладони лежал город, завернутый в белое одеяло, а сбоку возвышалась громада Канон-холла, похожая на средневековый замок. Оттуда доносились еле различимые звуки музыки: страстная мелодия виолончели, растапливающая печаль. Она единственная сегодня звучала искренне и очень понравилась мне. По-настоящему желая музыканту победы, я упал на спину в холодные объятия снега и по-детски рассмеялся, вспомнив свой побег.
Теперь меня ничего не волнует. Эти три года не станут для меня непосильной ношей.
Вдруг щеку обожгло холодом: лицо облепил снег. И сразу последовал новый удар.
– Глупый Коя де Морфе!
Кто-то с силой бросил снежок. Щека горела.
– Эй, прекращай, – прокричал я, счищая снег и прикрывая лицо руками. Но теперь огромный ком ударил в живот.
– Глупый, никчемный, жалкий, – воскликнул задорный голос, и сразу последовала новая атака.
– Прекрати, прошу, – завопил я, вскочив на ноги.
Глаза слезились из-за снега. Я быстро вытер их рукавом и начал лепить снежок. Но заминка не прошла даром: еще два снежка попали мне точно в лоб.
– Веселишься, точно дитя малое! Тебе не стыдно, Баэль? – крикнул я, целясь ему в голову, но он легко увернулся от моей атаки.
Баэль довольно рассмеялся и стал забрасывать меня снегом.
– Всегда хотел тебе всыпать по первое число!
– Ты так меня ненавидел?
– Да, ненавидел.
Антонио плюхнулся на землю недалеко от меня, вытянув ноги. Я сел рядом. На лице юного гения сияла широкая улыбка. Довольное выражение его лица причиняло боль. Я поинтересовался:
– Так рад, что я отказался от участия?
– Очень рад. Просто безумно!
– Да уж, такта тебе не занимать.
Баэль захохотал, запрокинув голову.
Происходящее со мной в тот день совершенно не воспринималось как реальность: ни видение, посетившее во время выступления, ни поступок Баэля. Недавняя с ним ссора, его наказ участвовать в конкурсе и наше расставание казались такими далекими, будто с тех пор прошло лет десять.
От его улыбки в моей душе проснулась надежда, что ничего еще не кончено. Ведь мы сидели и разговаривали как ни в чем не бывало.
– Веришь, что снег растает, да? – усмехнулся Баэль.
Сидя рядом с ним и беззаботно болтая, я был готов разрыдаться от счастья, но сдерживался, опасаясь получить новую порцию насмешек. Увидев мои слезы, он бы снова назвал меня ребенком.
– А тебе вообще можно двигать рукой? Снежки ты бросал изо всей силы. Я прямо чувствовал твою ненависть.
– Можно или нельзя – мне уже все равно. Я ведь не могу играть.
– Не говори глупости. Как только рука заживет, сразу начнешь.
– Пока я буду восстанавливаться, он уже уедет.
Все слова испарились из моей головы, осталась лишь неприязнь к человеку, о котором говорил Баэль. Граф Киёль приехал в Эден ради конкурса. Как только праздник музыки закончится, он тут же вернется домой.
– Смогу ли я снова встретить его? Или другого такого ценителя? – глухо спросил Баэль.
В его голосе слышались сожаление и обезоруживающая искренность. Я сломался под их натиском и предложил единственное, что пришло мне в голову:
– Ты можешь поехать за ним.
Но ни во сне, ни наяву я не хотел, чтобы это случилось.
Баэль грустно улыбнулся:
– Могу. Я уже думал об этом.
Его признание ошеломило меня. Я пытался что-то сказать, но никак не мог подобрать слов. Видимо, замешательство отразилось на моем лице, потому что Баэль опять громко рассмеялся.
– Ты выглядишь как побитый щенок, которого бросил хозяин. – Затем добавил, внимательно рассматривая меня: – Не переживай, я не уеду. Не смогу оставить то, что мне дорого.
Повисла тишина, и в этот момент из Канон-холла донеслись звуки фортепиано, – красивая мелодия повторялась снова и снова.
– Что же, видимо, имя нового де Моцерто уже известно.
– …Извини, что не выполнил твою просьбу и не выиграл.
– Не извиняйся. Так даже лучше. Я смогу пережить победу любого. Но не твою.
Отчаяние и неприязнь смешались в моей душе, а Баэль, разглядывая крышу Канон-холла, спокойно продолжил:
– Они все мне безразличны. А ты – нет.
– Не понимаю…
– Я никогда ни у кого не просил прощения, не люблю все это. Вместо этого я подарю тебе…
Он поднялся и отошел на несколько шагов. Возле небольшого камня лежал футляр для скрипки. Быстро открыв его, Баэль достал Аврору. Она неизменно притягивала мое внимание, а сейчас, на фоне снежного пейзажа, пепельно-белая скрипка выглядела еще волшебнее.
– Сегодня ты услышишь ее, – сказал Баэль, прежде чем смычок коснулся струн.
Я кивнул в ответ, хотя не до конца понял, что он имел в виду.
Баэль закрыл глаза и заиграл. Нота одна за другой рождали чувственную мелодию, которая кружилась в воздухе над снежной пеленой. Из-за травмы Баэль не использовал виртуозную технику, но сдержанное и плавное исполнение нравилось мне куда больше. Я отчетливо слышал каждую ноту. Мелодия звучала настолько трагично и прекрасно, что я не сразу осознал – он играл детскую песенку.
– Вот это да! – воскликнул я.
Антонио был совершенно серьезен. Даже не верилось, что еще несколько минут назад он играл колыбельную.
– Тебе очень подходит эта мелодия.
– «Наш щенок»?
– Да. Вылитый ты, – засмеялся Баэль, убирая скрипку.
Я метнул еще один снежок, и в этот раз он угодил точно в цель. На лице Баэля появилось раздражение, и я отбежал на несколько шагов, опасаясь его возмездия. Но он даже не догадывался, что, убегая, я пытался скрыть от него довольную улыбку. Не хотел показывать, насколько был счастлив. Баэль наконец-то сыграл только для меня!
Вдруг на фоне пейзажа мой взгляд выхватил фигуру, приближающуюся к нам со стороны Канон-холла. Сначала я подумал, что это Тристан, но, приглядевшись, понял, что это кто-то другой, ростом намного ниже. Он выкрикнул какую-то фразу. Слов я не разобрал, но наконец-то понял, кто это: Дюпре, переписчик, работающий в театре.
– Интересно, зачем он идет к нам?
– Не знаю.
Баэль, сжав поврежденную руку, нахмурился. Вскоре рядом с нами появился запыхавшийся Дюпре.
– Я… фух… увидел вас издалека, решил подойти. Маэстро Баэль. – Он склонился в почтительном поклоне. – Господин Морфе.
Я тоже был удостоен поклона. Сейчас Дюпре не заикался, а говорил чисто, без единой запинки.