– Хочешь взглядом продырявить чайник?
Он застал меня врасплох. Я резко обернулся на голос и ударился об открытую дверцу буфета. Чайник выпал из рук и покатился по полу. Лоб горел от боли, в глазах защипало.
Громкий смех Баэля разорвал тишину.
– Ты просто нечто, Коя! За столько лет ты не разучился меня веселить.
– Вообще-то, мне больно, – с обидой протянул я, поглаживая лоб.
– А я ведь еще подумал, умеешь ли ты заваривать чай. Ладно, садись. Сам сделаю.
Баэль ловко наполнил чайник водой и поставил на печку. Затем насыпал чай в кружки. Я внимательно наблюдал за его действиями, чтобы в следующий раз уж точно не оплошать, а затем вдруг осознал, что следующего раза может и не быть. Вновь накатила тоска.
Вскоре на столе передо мной появилась кружка чая, над которой белыми кольцами вился пар, а напротив сидел Баэль. В нос ударил знакомый запах шанилы. Оказывается, не только я жил прошлым.
– Об этой девочке ты мне писал?
– Да, ее зовут Элиза.
– Ее мастерство и правда не уступает твоему?
– Да. Разве ты не слышал, когда подошел к дому? Это она играла.
Я чуть не подскочил от удивления.
– Подожди, так это был не ты?
– Не я.
Мне стало совестно: из-за моего появления девочке пришлось прервать урок.
Баэль улыбнулся, внимательно наблюдая за мной.
– Твоя семья все еще купается в деньгах?
– Почему ты вдруг решил спросить?
– Я собираюсь отправить эту девочку в Эден. Хотел попросить тебя присмотреть за ней.
– На учебу?
Баэль кивнул и посмотрел во двор, где сидела на качелях Элиза. Взгляд его потеплел.
– Если она останется здесь, ее талант погибнет. Грустно, конечно, что я не смогу наблюдать за ее становлением, но и оставить Элизу здесь будет преступлением.
– Тогда, может быть, ты приедешь вместе с ней? Думаю, моя семья вполне осилит расходы еще на одного человека. – Шуткой я попытался скрыть надежду, затрепетавшую в душе.
На эту фразу ушел весь запас моей храбрости, но Баэль, не раздумывая, покачал головой.
– Мне нравится здесь. Я выращиваю шанилу и продаю местным. Они очень любят чай с этой травой.
– Значит, занимаешься разведением шанилы… Как-то не верится.
– Знаешь, мне тоже.
Мы рассмеялись в один голос, затем я вновь заговорил:
– Ледяного леса больше нет, тебя нет, и совершенной музыки тоже.
Баэль опустил чашку, и черты его лица исказились, когда он ответил:
– Если честно, я плохо помню тот день.
Я хотел спросить, что он имеет в виду, но его пронзительный взгляд остановил меня.
– Только спустя время я наконец-то осознал: мы до сих пор несем в себе последствия того, что случилось в Ледяном лесу. Но это не значит, что совершенной музыки больше нет.
Интересно, что он хотел этим сказать? Баэль, будто прочитав мои мысли, указал пальцем куда-то в угол. Я посмотрел туда и тихо вскрикнул: на стуле, окутанная серебристым сиянием, лежала Аврора, которую я каким-то образом не заметил.
– Однажды в Эден приедет гениальная девочка с пепельной скрипкой за спиной. Ее музыка затуманит разум, возможно, многих сведет с ума. Люди будут говорить, что не понимают ее музыку, что не могут услышать ничего, но девочка не станет тревожиться из-за этого. Ведь у нее уже есть истинный ценитель – она сама. Так что у этой истории будет хороший конец.
Я не знал, что сказать. Перед глазами снова замелькали отрывки из прошлого, слезы снова грозили брызнуть из глаз. Тишина давила на уши, и я осторожно поинтересовался дрожащим голосом:
– Местные дети не хотят играть на фортепиано? Думаю, что вполне могу их обучать.
– Надеешься занять мое место? – прищурился Баэль. – Нет, ты должен выступать на сцене Канон-холла, срывать овации. Работа учителя не для тебя.
На моих губах расцвела горькая улыбка.
– Я тоже больше не играю. Работаю переписчиком.
– Что? Переписчиком? – Глаза Баэля расширились от удивления.
Я кивнул, избегая его взгляда. Наверное, мне не стоило упоминать об этом. Баэль замолчал, подбирая слова, с силой сжимая и разжимая ладонь. Наконец с его губ слетел вопрос, который я не ожидал услышать:
– Скажи, а ты все еще надеешься стать…
– Да, я никогда не откажусь от этой мечты.
Баэль смотрел на меня сияющими глазами, крепко сжав губы. Я больше не отводил взгляд, чувствуя, как два темных омута затягивают меня с головой.
К счастью, прежде чем молчание между нами стало неловким, раздался скрип двери и в проеме появилось милое детское лицо. Девочка что-то спросила у Баэля, внимательно глядя на меня. Он ласково ей ответил, на ее лице снова отразилось недовольство. Я тут же встал из-за стола.
– Наверное, я пойду.
– Уже? Почему так скоро?
– Мне кажется, маленькой скрипачке пришлось не по душе мое появление.
– Она думает, ты приехал, чтобы забрать меня обратно.
– Ну, в какой-то степени она права.
Баэль поднялся вслед за мной, но я подошел к Элизе. Девочка с вызовом посмотрела мне в глаза, и я присел, чтобы лучше ее видеть.
– Привет. – Я протянул руку. – Не волнуйся, я ухожу, но когда-нибудь мы снова встретимся.
Она смотрела на меня своими темными глазенками, как будто даже не моргая, но руку не пожала. Я наклонился еще ближе и прошептал, хотя прекрасно понимал, что девочка не поймет ни слова:
– Когда этот день настанет, прошу, уговори своего учителя поехать с тобой. Уверен, он не сможет отказать, когда увидит твой молящий взгляд. Договорились?
Девочка, с изумлением разглядывавшая мое лицо, ничего не ответила. Я поднялся и, обернувшись, посмотрел на Баэля. Элиза тут же подбежала к нему и крепко схватила за руку. Я прощался с Антонио глазами, а он как будто раздумывал, остановить меня или нет. Не дожидаясь его решения, я покинул хижину.
«Рад, что ты не один», – промелькнуло в голове, пока я все дальше и дальше уходил от дома. Прощание далось мне на удивление легко.
Калитка осталась в сотне шагов, когда меня настиг чистейший голос скрипки. От удивления я замер на месте, боясь сделать вдох. Воздух наполнила нежная мелодия. Тихо, несмело я обернулся и бросил взгляд на маленькую хижину. Сначала мне показалось, что снова играет девочка, но знакомая мелодия тут же дала понять, что я ошибся.
«Тебе очень подходит эта мелодия».
В тот осенний день мы, еще юноши, смотрели на Канон-холл с холма, укрытого белым покрывалом. Я вспомнил, как беззаботно улыбался Антонио, сидя рядом со мной. В тот день, пусть ненадолго, мы смогли позабыть все наши ссоры и чувствовали себя свободными и счастливыми.
Горячие слезы обожгли щеки. Я поскорее вытер их и направился к деревне. Вслед мне летели переливы скрипки, постепенно затихая. Впервые за десять лет я слышал его игру, но не испытывал грусти. Его музыка будет жить внутри меня, в моем сердце. Всегда. Вечно.
Даже когда меня не станет, в его музыке будет звучать моя мечта стать его истинным ценителем.
Нельзя забывать еще одного человека. Возможно, многим его имя не скажет ничего, но в год расцвета таланта Баэля, в тысяча шестьсот двадцать восьмом, он заставил говорить о себе. Представитель одного из знатных родов Эдена – Морфе, он был, безусловно, выдающимся пианистом. Отец отправил его, младшего из трех сыновей, учиться в консерваторию, поскольку не собирался передавать ему свои дела. Любопытно, что такое решение Морфе-старший принял потому, что в их роду не было ни одного музыканта. К счастью, оказалось, что мальчик наделен талантом. Если бы он чуть больше времени проводил за инструментом, вместо того чтобы искать признания Баэля, то, без сомнений, именно он, а не его друг стал бы главным героем этой книги.
Интересно, что господин Морфе никогда не стремился к славе как музыкант, он хотел запомниться потомкам как сподвижник Антонио Баэля.
Наверное, поэтому во всех книгах, посвященных истории музыки Эдена, он значится как самый близкий друг Антонио Баэля или его самый преданный поклонник.
Но автор этой книги впредь будет называть их только так:
Антонио Баэль, бессменный де Моцерто, владелец великой Авроры,
и Коя де Морфе, его истинный ценитель.
Ледяной лесДополнение
Иногда даже в грязи рождается ослепительная красота.
С раннего детства он чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Не только потому, что с рождения воспитывался в сиротском приюте. И не потому, что более крепкие ребята отнимали у него те ничтожные крохи еды, что им выдавали. И даже не из-за суровой местной зимы, когда холод пробирал до самых костей. Нет, все обстояло куда хуже – каждый день был пыткой.
Любой, самый тихий звук причинял мучительную боль. Голоса людей, скрип пера по бумаге, капли дождя, стучащие по крыше, – звуки взрывались у него в голове, словно фейерверки. С раннего утра и до глубокой ночи он крепко зажимал уши ладонями, только бы не слышать ничего вокруг. Иногда он кричал, чтобы его голос заглушил все шумы, и все равно слышал то, что не могли распознать остальные.
Мальчик часто тайком убегал из приюта – не потому, что ему там не нравилось. Нет. Какофония звуков гнала его прочь. Его любимым местом была долина, раскинувшаяся за приютом. Он часто приходил сюда, чтобы побыть в покое и одиночестве, но и здесь не находил блаженной тишины. Звук издавало все, иногда даже громче, чем сам город. Как ни странно, от этого его слух не страдал. И только урчащий живот заставлял мальчика снова возвращаться в приют, в мучительный шумный ад.
Когда ему исполнилось семь лет, он смирился и стал ждать дня, когда его голова просто взорвется. Ждал без страха, наоборот, в надежде, что смерть избавит его от страданий. Он ждал покоя.