—А я?— вырвалось у Насти.— А как же я?
Джованни молча погладил девочку по голове. Он улыбался, но глаза его вдруг стали такими же красными и влажными, как у бабушки, когда та резала лук. Насте вдруг четко вспомнилась та ночь на кухне, разговор бабушки с матерью, и сердце болезненно сжалось в предчувствии новых ужасных перемен.
—А ты, девочка… А ты не плачь! Ты смейся, смейся, как всегда! Всем, кто тебя обижает,— в лицо. Враги этого не выносят. Смейся!
Он отвернулся и принялся складывать картины в большой тряпичный мешок.
—Какую тебе подарить?— спросил, не оборачивась.
—С гондолой. Венецию,— машинально ответила Настя, все еще переваривая новость и пытаясь принять ее. Итальянец, не разворачивая свертков, безошибочно вынул нужный и протянул его Насте.
—Правильно попросила. У тебя волосы цвета венецианского золота… На, сохрани на память о старом Джованни. Кофе будешь? Впрочем, некогда мне сегодня с тобой его пить. Сама видишь,— он обвел жестом комнату, которую девочка в этот день словно увидела впервые. Сегодня ее внимание не отвлекали картины, и она заострила внимание на обстановке. Джованни жил скромно, излишне скромно: из мебели тут был лишь узкий шкаф, софа, стол и два стула.
—Ты будешь рисовать?— спросил вдруг мужчина. И когда Настя подняла не него недоумевающий взгляд, сам себе за нее ответил:
—Нет, рисовать ты не будешь…
Он сунул уже в другой мешок, поменьше, ящичек с красками и кистями, который до этого растерянно держал в руках.
—Не годится это для тебя. Художник — это такая профессия, которая тебя не прокормит. Тебе другое надо…
С этими словами он покопался в куче вещей, сваленных рядом с картинами, и вытащил кожаный чехол.
—Ну и что, что ты — женщина. Женщине тоже будет интересно,— пробормотал итальянец, суя девочке в руки чехол.— На, на память о старом Джованни. Сохрани и пользуйся вместе с моими советами. Надеюсь, они тебе пригодятся.
Настя прижала к себе чехол с камерой. Шок постепенно проходил, и в ее душе медленно, как пятно по ткани, стало расползаться горе и отчаяние.
—Почему ты уезжаешь?
—Я же тебе сказал.
—Нет! Почему ты уезжаешь сейчас?!— в последнее слово она вложила все, что в тот момент испытывала — недоумение, боль, отчаяние, ощущение того, что ее предали.
—Девочка,— вздохнул пожилой мужчина.— Люди не все такие добрые, как ты. Да ты сама знаешь. Может, когда-нибудь поймешь… Впрочем, не надо. Говорю же, позвала меня дочь! И я подумал, что когда еще, как не на Рождество… Ты забирай, забирай подарок! Ну все, давай, иди. Обниматься не будем. Иди!
Он отрывисто махнул рукой, будто прогоняя гостью. И поспешно отвернулся. Настя вышла на улицу, потопталась на месте, не зная, что делать, куда идти. И вдруг, словно спохватившись, бросилась бежать. Она бежала так быстро, как никогда в жизни, потому что бьющий в лицо ветер высушивал слезы, тем самым создавая иллюзию того, что она не плачет. Она смеется.
На Рождество Настя наконец-то улетела в Москву на каникулы и больше уже не вернулась в Лондон. Бабушка без слов, только бросив на девочку взгляд, поняла, что та несчастна, и отвоевала у дочери право внучки жить и учиться в Москве.
А годы спустя, будучи уже взрослой девушкой, в одном случайном разговоре Настя узнала, что Джованни уволили тогда за «недопустимое поведение» — за показавшуюся подозрительной родителям и руководству лицея его дружбу с малолетней ученицей. Кто-то из ее врагов нанес ей последний удар: оклеветал старика.
А тот фотоаппарат, который Джованни подарил ей, Настя хранила до сих пор и иногда пользовалась им — когда ей становилось грустно. Ей казалось, что через эти снимки старик дарит ей улыбку и поддержку.
Полина вернулась через минуту и прямо с порога потребовала:
—Рассказывай!
—Что тебе рассказывать?— спросила Настя после паузы, в которую Полина терпеливо ждала.
—О том, что случилось в наше отсутствие. И не говори, что ничего не произошло: я тебя знаю и умею читать твои истинные настроения.
—Да так… Ерунда какая-то,— пробормотала Настя. Но под настойчивым взглядом подруги сдалась и вытащила из кармана джинсов телефон.
—Мне Франческо прислал сообщение.
—Погоди, появилась связь?— перебила ее Полина, машинально сунув руку в карман за своим телефоном.
—Нет. Или да. Не знаю. Я получила сообщение, но не смогла перезвонить: даже гудков нет.
—То есть хочешь сказать, что наши телефоны работают на прием?
—Похоже на то.
—Ладно, не это важно. Что тебе написал Франческо?
—Что он очень сожалеет, но не видит у наших отношений будущего. И как честный человек, который не желает мне морочить голову, прекращает наше общение. Вот так коротко и ясно. Вернее, ничего не ясно. Дозвониться до него я не могу.
—Не расстраивайся,— ответила первое, что пришло в голову, Полина. Что ни скажешь в этом случае — прозвучит банально. Поэтому она, ограничившись лишь этой фразой, просто протянула руки и обняла подругу, крепко прижимая ее к себе. Так они и стояли вдвоем долго-долго.
—Все хорошее когда-либо заканчивается,— удрученно пробормотала Настя Полине в плечо.— Не знаю, почему, но думала я сейчас не о Франческо, а о старике Джованни. Тогда я тоже чувствовала себя брошенной без объяснений. Как сейчас.
—Франческо, похоже, испугался сложностей. Поддерживать отношения на расстоянии не так просто,— задумчиво проговорила Полина.
Может быть, итальянец просто не готов сделать решительный шаг. За любовью нужно ухаживать, как за хрупким цветком: поливать его, холить. Но не все готовы быть прекрасными садовниками.
—Мне хотелось сказки. Мне казалось, что на той картине, что висит в моей квартире, нарисованы мы с Франческо. Ладно, проехали,— сказала Настя, отстраняясь от подруги.— Как-нибудь переживу. Расскажи, что вам удалось с Андреем выяснить.
Полина рассказала обо всем, что они видели и что случилось. Настя слушала ее, не перебивая, и только после того, как подруга закончила, воскликнула:
—Ей-богу, Полинка, будто в твой роман попали!
—Ну, если так, то мои герои не сидят сложа лапки и не горюют,— весело сказала Полина.— Они ищут, придумывают, анализируют. Давай сбросим снимки с твоей камеры в мой компьютер и как следует их рассмотрим.
—Запросто!
Полина включила ноутбук, и Настя подсоединила к нему через провод свою камеру. Когда все было готово, девушки сели рядышком за стол. Но как они ни всматривались в снимки, выискивая на заднем фоне фигуры или лица, так ничего и не углядели.
—Фотографии как фотографии,— разочарованно вздохнула Настя, настроившись на то, что снимки дадут им подсказки.
—А где та, которая нас напугала?
—Не знаю. Должна быть тут. Но почему-то нет,— Настя пролистала вновь все кадры на компьютере, затем просмотрела их на камере.— Похоже, будто я ее удалила. Но это не так.
—Чертовщина продолжается,— пробормотала Полина.
—Мне все это не нравится…
—Сделала открытие! Пошли уж к Андрею, мы договорились встретиться в столовой. Посмотрим, чем наши невидимки нас на этот раз порадовали.
Они спустились в столовую, в которой еще никого не было, и увидели там опять накрытые столы. Уже не удивляясь этому (пожалуй, сюрпризом стало бы отсутствие обеда), присели за один из столов, на котором стояла фаянсовая белая супница и две тарелки с макаронами и котлетами. Полина открыла крышку супницы и взялась за лежащий рядом маленький половник.
—Смотри, онисчитают, что мы остались в прежнем составе,— шепнула ей Настя. Два стола были накрыты, как и раньше: на одном находились приборы для двух человек, на другом — на одного.
—Или думают, что так и останемся,— сказала, помрачнев, Полина.— Хочу сказать, что считают, будто Геннадий вернется.
—Кто его знает… Может, он уже в поезде едет!
Когда они уже доедали суп, в столовую спустились Андрей с Никитой. Мужчина кивнул в знак приветствия и, игнорируя накрытый для него с сыном стол, присел к девушкам.
—Я суп не буду!— громко объявил Никита и в знак протеста сложил на груди руки. Андрей, видимо, был таким уставшим, что не стал спорить с сыном и уговаривать его. Просто подвинул ему тарелку с макаронами, разделил вилкой котлету на кусочки и пожелал приятного аппетита.
—Вкус детства,— сказал мужчина после того, как, доев первое, принялся за второе.— Когда я был пионером и ездил в лагеря, нас там так кормили. И уверяю вас, вкус этих котлет и макарон, которыми нас потчуют сегодня, практически не отличается от тех, что я ел в детстве. И суп тоже похож на тот.
Ответа он получить не успел, потому что дверь вдруг резко распахнулась, и на пороге предстал Геннадий. При виде его Полина тихонько пихнула Настю в бок локтем, словно желая сказать: «Ну, что я говорила!». Андрей отложил вилку, глядя на вновь прибывшего. Удивило и встревожило даже не столько появление молодого человека, сколько его внешний вид. Джинсы Геннадия оказались выпачканными в грязи и мокрыми, словно молодой человек долго полз на коленях по сырой земле. Прилипшая к груди влажная рубашка оказалась не чище, один рукав ее был разорван, словно мужчина зацепился им о сук. Волосы успели по дороге высохнуть и теперь топорщились неряшливым гнездом.
Мужчина обвел всех взглядом, в котором ярость смешалась с непониманием, и разразился потоком нецензурной брани.
—Геннадий, вы можете при ребенке не выражаться?— строго перебил его Андрей. Молодой мужчина осекся, но затем, обронив еще одно бранное слово, развернулся и ушел, захлопнув за собой дверь.
—Темпераментный малый,— с неодобрением качнул головой Андрей и подвинул стакан с компотом сыну.— Можно даже не гадать, что послужило причиной его гнева. Одно только его появление уже нам все объясняет.
—Скажу, что меня не слишком это удивило,— сказала Полина.
—Все же я надеялся, что он найдет выход, а значит — мы тоже. Я хотел вам после обеда предложить вновь отправиться в путь, не дожидаясь ночи. Но, вижу, затея бесполезна.