—Ры-ыжая!— раздалось повторно. Только тогда девушка очнулась и оглянулась на торопившегося к ней через двор Вовку. На мгновение показалось, что сейчас он налетит, как в детстве, сзади, дернет за косу, вырвет сумку, вытрясет содержимое в лужу. На мгновение — и сердце болезненно сжалось: многое, очень многое Настя бы отдала за один момент из ушедшего навсегда детства. Оказывается, дни, казавшиеся несчастными, когда-нибудь могут показаться счастливыми. Вовка обижал ее, но дома ожидала бабушка. А сейчас — никто. Впереди лишь — тяжелые хлопоты, к которым Настя не знает, как подступиться.
—Ты чего одна в потемках ходишь?— спросил Вовка, за грубовато-небрежным тоном то ли маскируя беспокойство, то ли просто любопытство и скуку. Настя промолчала.
—Эй… Ты в порядке?— Вовка вгляделся в ее лицо, освещенное тусклым светом из окон квартир.
—Бабушки сегодня не стало,— выдавила она. Вовка отшатнулся и как-то по-бабьи охнул.
—Ох ты ж, черт возьми…— пробормотал он.— Как же так? А я еще вчера подумал, что давно не вижу ее. И мать о ней спрашивала.
—Болела она.
Слышала Настя себя будто со стороны. Она словно раздвоилась: вот одна ее часть стоит и разговаривает с Вовкой, отвечает на его вопросы хоть и тихо, но спокойно, без слез, истерик. А другая… Другая ее часть то ли взлетает в небо вслед за бабушкиной душой, то ли падает в бездну.
—А ну пойдем!— решительно сказал Вовка и взял девушку за руку.
—Куда?
—К тебе! Не оставлю же я тебя одну! Или хочешь к нам? Мамка тебе постелет в моей комнате, а я переночую у родителей в спальне или на кухне на полу.
—Нет, я останусь дома.
—Тогда я с тобой,— сказал Вовка таким тоном, что Настя и не подумала возразить.
Как так получилось, что в ту ночь, в самую страшную ночь ее жизни, когда от отчаяния, безысходности и непоправимости хотелось ходить по стенам и выть на луну, самую сильную поддержку оказали ей не родные люди, а тот, кого она с детства считала врагом? Вовка просидел с нею до утра, отлучившись лишь один раз: сбегал в круглосуточный магазин за бутылкой коньяка.
—Водки бы принес, да ты — девушка,— прокомментировал он, выставляя на стол темную пузатую бутылку и выкладывая нехитрую снедь в виде сырных и колбасных нарезок.
—Я не хочу есть,— бесцветным голосом отказалась от угощения Настя.
—Можешь не есть,— согласился Вовчик.— Но коньяк принять обязана. Как лекарство.
Она и приняла. Тепло разлилось по телу приятной волной, растапливая сковавшую душу ледяную корку. И Настя наконец-то расплакалась. Она рыдала на плече Вовчика, совершенно не стесняясь, а он лишь гладил ее по волосам и тихонько что-то шептал в утешение. Две рюмки коньяка, и она успокоилась, уснула прямо в одежде на диване. Вовка заботливо укутал девушку пледом и сам просидел рядом на стуле, охраняя ее сон, до утра. А когда Настя проснулась, сходил за матерью, и та привела с собой еще двух соседок. Все необходимые хлопоты, связанные с устройством поминок, взяли на себя эти женщины, хорошо знавшие Настину бабушку и ценившие ее доброту. А Вовчик сопровождал Настю в ее других печальных делах: получать все бумаги, договариваться о похоронах.
Она стала привыкать к нему — ее врагу, оказавшемуся в тяжелый момент самым близким другом. Стала привыкать настолько, что уже готова была пустить его в сердце. Да только Вовчик сам поставил точку в их так и не начавшихся отношениях. Однажды вечером он пришел к ней — без обычной шоколадки, которую приносил всегда к чаю, и не похожий на себя. К визитам к девушке парень всегда тщательно готовился: надевал свежую рубашку, причесывал на пробор светлые волосы, душился терпким одеколоном с хвойной отдушкой так сильно, что после его визита квартира еще три дня пахла новогодней елкой. Но в этот раз он нагрянул без предупреждения и в неряшливом виде: распахнутая куртка демонстрировала выбившуюся из брюк мятую рубаху, волосы растрепал ветер, лицо — красное, словно после пробежки. А в глазах — смесь решимости и отчаяния. И пахло на этот раз от Вовки не хвойным одеколоном, а коньяком.
—Собирался делать тебе на днях предложение,— начал он с порога оторопевшей Насте.— Знаешь, что я к тебе с детства… Да не об этом пришел сказать.
Он махнул рукой и, сделав вдох, на выдохе выпалил:
—Я женюсь, Настя. На Галке из второго подъезда. У нее уже живот виден, меня ее предки приперли — женись, или пойдешь под статью за совращение малолетней. А какая она малолетняя? Выглядит на все двадцать пять! Я даже не знал, что ей восемнадцати еще нет.
Настя, растерявшись от новостей, так и держала гостя на пороге, забыв пригласить пройти. Впрочем, Вовка тоже торопился выпалить свои новости и скорее уйти — не только из квартиры девушки, но и из ее жизни. Галю Настя знала: девушка и правда была физически развита не по годам, яркая, аппетитная и свежая. Неудивительно, что Вовка соблазнился ее прелестями.
—Мы немного с ней крутили еще до того, как я к тебе стал ходить. Потом расстались. Я думал на тебе жениться,— простодушно поведал о своих планах Вовка. Настя в неловкости переступила с ноги на ногу, но промолчала. Что бы она ему ответила, если бы Вовка и в самом деле сделал ей предложение? Согласилась или нет?
—Если ты только скажешь, что пойдешь за меня, я откажусь от Галки! Не люблю я ее! Только из-за ребенка… Вот… Скажи, скажи, а?— вдруг воскликнул он, беря Настю за руки. Но она невольно сделала шаг назад и убрала свои ладони из его. Непроизвольный жест, но давший ответ и ей, и ему. Вовка растерянно улыбнулся и кивнул.
—Ну… ясно. Ты это… береги себя! И будь счастлива.
Не успела Настя еще что-либо сказать, как парень уже сбежал по лестнице вниз, прыгая сразу через две ступеньки. Она услышала стук захлопнувшейся подъездной двери и ощутила вдруг такое невыносимое одиночество, что едва подавила шальное острое желание броситься вслед за Вовкой и позвать его.
В тот вечер она долго, до самой ночи, бродила в неосторожном одиночестве по району. Зашла в круглосуточный супермаркет и потратила там значительную сумму денег, покупая ненужные ей продукты и вещи — только чтобы не чувствовать себя одной и еще не зная, что именно в этот вечер, в который, казалось, все треснуло, она влюбится. Влюбится в зеленые глаза, в которых отчаяния и одиночества будет куда больше, чем в ее собственных. Влюбится в того, кто придет, чтобы остаться.
Когда Настя расплачивалась на кассе за свои ненужные покупки, из подсобки вышла продавец и спросила:
—Девушка, а вам случайно котенок не нужен?
—Котенок? Нет…— машинально ответила девушка и в этот момент увидела его — в коробке, которую ей протягивала женщина. Маленького, одинокого, взъерошенного, черного как вакса. И с такой надеждой в огромных зеленых глазах, что Настя, не раздумывая, протянула руки за коробкой.
—Принесите, пожалуйста, все, что ему нужно,— лоток, еду, матрас… Я оплачу.
—Так вы его берете?— обрадовались вместе кассирша и продавец. Вместо ответа Настя вытащила котенка из коробки и сунула его себе за пазуху. Так в ее жизни появился Берлиоз.
Вроде и не хотел спать, а как-то так вышло, что прилег всего ненадолго, прикрыл глаза и незаметно погрузился в глубокий сон. Даже не погрузился, а упал в него неосторожно, как в пропасть, и провел в его черноте, кажется, вечность. Разбудило Андрея смутное чувство тревоги, которое накрыло его отрезвляющим холодом. И, уже балансируя на грани зыбкой дремы и реальности, Андрей увидел Эльвиру — такой, какая она была еще до родов. Жена сидела с ним рядом на кровати и гладила его по лицу пальцами. От ее запястья исходил сладковатый запах духов, и, вдохнув его, Андрей чуть не сорвался в другую пропасть — ностальгии по моментам, которые нельзя вернуть. Коварная штука — запахи. Предательски заманивают в ловушки, в которые мы рады сами попадать. Дарят воспоминания, заключенные, словно джинны, в стеклянные флаконы. Стоит лишь нажать слегка на пульверизатор, и с легким пшиком вырываются наружу эти коварные запахи-ассоциации, которые туманят разум, вертят в хороводе воспоминаний, вызывают осеннюю горечь в душе, наворачиваются на глаза обжигающими слезами.
Эльвира провела в последний раз ладонью по его щеке и встала. Андрей рванулся за нею, чтобы схватить за запястье. Ему подумалось, что если он ее задержит, сможет пробудить от того кошмара, в котором она сейчас находилась. Но жена исчезла, словно призрак, едва он приподнялся на кровати.
—Эля,— крикнул Андрей, находясь еще во власти наваждения. И окончательно проснулся.
Он находился в комнате один. Сына, который уснул в кровати рядом с ним, не было.
—Никита?— позвал Андрей, решив, что сын вышел в туалет. Но в ответ не раздалось ни звука. Мужчина встал и распахнул дверь ванной. Пусто.
—Никита?— растерянно оглядел номер мужчина. Тревога коснулась легкой изморозью его души, но еще не сковала ее холодом. Вполне возможно, что сын проснулся раньше, ему стало скучно, и он ушел в соседний номер. Андрей торопливо зашнуровал кроссовки и выскочил в коридор.
—Полина!— затарабанил он в дверь девушек.— Полина, Никита у вас?
Спустя мгновение дверь распахнулась, и на пороге появилась одна из хозяек — с уставшим взглядом и растрепанной платиновой косой, перекинутой через плечо.
—Полина, Никита у вас?— вновь спросил мужчина, не извинившись за вторжение и уже понимая, что сына в комнате нет.
—Нет.
Андрей стиснул зубы и стукнул кулаком в дверной косяк.
—Ладно. Простите за то, что потревожил.
—Андрей!— понеслось ему вслед, когда он уже направился по коридору к номеру Геннадия. Сомнительно, что мальчик находится там, но проверить стоит.
—Андрей, Никита пропал?— бросилась за ним Полина. Следом за нею вышла и Настя, держа в руках какую-то толстую тетрадь. Он кивнул и вновь громко позвал: