– Что вам угодно, сударь?
– Я ищу моего крестника, барона Александра Корфа, – объявил господин. – Он у вас?
– Да, – ответила Аделаида Станиславовна.
– Граф Андрей Петрович Строганов, – представился господин, прохромав в переднюю. – А вы…
– А я – хозяйка этого дома. – И, назвав гостю свое имя, женщина протянула ему руку для поцелуя.
Стоит сказать, что в молодости Аделаида Станиславовна обожала ставить несимпатичных ей людей в неловкое положение и вообще проказничать. А поскольку гость сразу же ей не понравился, она не стала колебаться. Впрочем, если граф и растерялся, встретив хозяйку вместо горничной, то только на мгновение, и ручку поцеловал, причем весьма учтиво.
– Значит, вы мать Амалии Тамариной? – спросил он. И улыбнулся: – Весьма рад нашему знакомству. Я приехал за Александром, крестника ждут у его невесты. Вы, должно быть, уже слышали о ней. Княжна Елизавета Гагарина, такая очаровательная девушка…
– В самом деле? – промямлила Аделаида Станиславовна, широко улыбаясь.
Она сразу же сообразила, куда ветер дует. Надо сказать, что в жизни мать Амалии придерживалась двух принципов. Первый заключался в том, что ее дочь – самая лучшая на свете, а второй – в том, что никто не смеет усомниться в пункте первом. И граф Строганов, с многозначительным видом роняющий легко расшифровывающиеся намеки по поводу какой-то посторонней княжны и к тому же невесты, сразу же перешел для нее в разряд врагов.
– Неужели вы не знали о ней? – довольно сухо спросил сенатор.
– О, я вовсе этого не говорить, – возразила Аделаида Станиславовна, которая как раз в это мгновение по неизвестной причине основательно подзабыла русский язык. – Я понятия не иметь, что она очарователен.
– Тем не менее вы должны согласиться, что все выглядит довольно странно, – после секундной паузы проговорил Андрей Петрович. – Александр слишком часто стал бывать в вашем доме. Могут пойти весьма нежелательные толки, которые губительно скажутся на репутации молодой девушки.
– Вы говорить о княжна? – с умным видом вопросила Аделаида Станиславовна. – О да! Свет безжалостен!
Граф Строганов весьма изумился тому, что его не поняли, и попытался объяснить, что имел в виду не Бетти, а Амалию. Но, на его беду, хозяйка окончательно забыла русский и перешла на смесь польского с французским, а потом и вовсе ускользнула, оставив его терзаться сомнениями – то ли она и в самом деле непроходимо глупа, то ли имела прискорбное намерение выставить дураком его самого.
Узнав от Аделаиды Станиславовны, что за ним приехал крестный, Александр извинился, попросил передать Амалии его наилучшие пожелания, получил от Даши обратно свою шинель и вышел в переднюю. Уже по лицу графа молодой человек понял, что тот крайне недоволен, но, пока они шли по лестнице вниз, сенатор сдерживался и дал волю своему раздражению, только когда сели в карету.
– Что за глупое мальчишество! И я должен от посторонних… от бог весть кого узнавать, что ты едва не погиб, спасая какую-то барышню! Нет, ты можешь мне объяснить, что на тебя нашло?
– Если вам угодно упрекать меня за то, что я спас человеку жизнь… – начал Александр.
– Вот как? А домовладелица сообщила мне, что ты чуть ли не каждый день бываешь в этом доме! В чем дело, Александр? Ведь если Бетти узнает…
– Но ей ведь необязательно знать, – уже сердито перебил крестник. Больше всего офицера выводило из себя то, что его заставляли оправдываться, хотя, в сущности, он не сделал ничего плохого.
– Если Бетти узнает, – упрямо гнул свое Андрей Петрович, – это может разбить ей сердце. Она станет задавать себе вопросы… разные вопросы! Нет, вот объясни мне как другу, что ты тут забыл?
Александр молчал, и сенатор перешел в атаку:
– Дядя – картежник, мать – полячка. Отец, правда, был достойный человек, но… Я уж не говорю о том, что они попросту нищие, их имение заложено и перезаложено! И из-за этой вертихвостки, между прочим, уже погиб твой знакомый!
– Мне неизвестны обстоятельства того дела, – отрезал Александр. – И я далек от мысли обвинять кого бы то ни было.
Что-то такое появилось в его тоне, отчего сенатор поперхнулся начатой фразой и пристальнее посмотрел ему в лицо.
– Послушай, – заговорил после паузы Андрей Петрович, – на своем веку я видел достаточно блестящих молодых людей, которые губили свою жизнь и карьеру из-за нелепого увлечения. Поверь: тебя просто завлекают. Я знаю людей, и я знаю женщин.
– Так же, как покойную княгиню Мещерскую, или лучше? – Александр увидел возможность нанести удар, и нанес его, не задумываясь.
– Щенок! – вспылил сенатор. – Как ты смеешь!
– Ваше счастье, – холодно произнес Александр, – что вы мой крестный отец. Любого другого я за подобные слова вызвал бы на дуэль.
И офицер отвернулся, показывая, что разговор окончен.
– Не понимаю… – помолчав, пробормотал сенатор. – Не понимаю, чем я прогневил господа? – Граф покачал головой. – Я всегда относился к тебе как к сыну, а теперь – тем более. Я переписал завещание, назначил тебя своим наследником. Я готов сделать все, что ты попросишь, при условии, конечно, что твоя просьба будет разумна. И что я получаю взамен? Дерзости! Да что там – прямое оскорбление! Неужели так трудно понять, что я радею только о твоей пользе, что у меня нет и не может быть никакого другого интереса? Скажи, почему ты обращаешься со мной как со злейшим врагом?
Это было неправдой. Александр вовсе не считал крестного врагом, но его задело то, в каком виде граф представил Амалию. Она храбрая, упрямая, с обостренным чувством справедливости, сказала ему, что хотела бы видеть его своим братом, – а Андрей Петрович изобразил все так, словно девушка была вульгарной мелкой хищницей, обыкновенной охотницей на женихов. Корф перебрал в памяти все свои встречи с Амалией. Нет, нет, та никогда не пыталась ему понравиться, да что там – похоже, вообще согласна была терпеть его лишь постольку, поскольку он ей не мешал. И еще Александр подумал, что ни разу не видел ее в непринужденной обстановке – на балу, на званом вечере. Интересно, а она любит танцевать? И какой ее любимый танец?
– Мы проехали особняк Гагариных, – проговорил молодой человек, по-прежнему глядя в окно.
Сенатор махнул рукой.
– Я просто хотел тебя увезти. Мне не нравятся эти люди. И мне не нравится этот дом.
Александр усмехнулся. Значит, вместо того чтобы мирно пить чай с родственниками Амалии под фамильными портретами, он будет скучать у себя на Офицерской. Спасибо, крестный, удружил!
– Льва завтра хоронят, – продолжал граф. – Надеюсь, ты придешь на отпевание. Оно состоится в той церкви, которая…
– Я знаю, – мрачно кивнул Александр, – мне Серж уже сказал. Да, конечно, я буду.
Сенатор шевельнулся, переложил трость из одной руки в другую.
– В городе неспокойно, а в тебя вчера стреляли… – В голосе крестного прозвучали непривычные для него умоляющие нотки. – Может быть, ты пока переберешься ко мне? Поверь, мне бы не хотелось, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Если даже не принимать в расчет, что жизнь под боком у сенатора сильно ограничила бы его свободу действий, все равно – находиться в том же доме, где умирал Лев, видеть те же вещи, которые видел он перед смертью… Александр содрогнулся и сказал:
– Благодарю вас за заботу, но я никого не боюсь.
– Я должен понимать твои слова как «нет»? – проворчал Андрей Петрович. – Но ты можешь хотя бы пообещать мне, что больше не будешь ходить на Невский?
– Не могу, – спокойно ответил Александр. – Невский проспект слишком велик и является главной улицей нашей столицы.
Молодой человек отлично понимал, что крестный имел в виду вовсе не улицу, однако не собирался уступать давлению. И граф, казалось, предпочел смириться.
– Хорошо, – вздохнул он, – будем надеяться, ты знаешь, что делаешь.
Глава 24Ссора
Александр собирался через день-другой заглянуть к Амалии, справиться о ее самочувствии, но получилось так, что его закружил водоворот обстоятельств, который не оставил времени для того, чтобы наведаться в дом с атлантами на Невском. Сначала хоронили Льва Строганова, потом наведался следователь, который сообщил ему о том, что он уже знал, – об убийстве матери Николая Петрова и служанки, и пришлось отвечать на множество вопросов, а при этом следить, как бы ненароком не выдать себя и не возбудить ненужных подозрений. Еще Александра вызывали к генералу Багратионову – уточнить кое-какие детали события 1 марта, а заодно спросили у него, не имеет ли он каких-либо сведений о часовом Зимнего дворца Тимофее Звякине, который бесследно исчез.
– Мы полагаем, – добавил Багратионов, – что он был заодно с террористами и поставлял им разные сведения. Скажите, вы не замечали в его поведении ничего подозрительного?
Но Александр ничего такого не смог припомнить, даром что хорошо знал Звякина (то есть, конечно, думал, что знал) и не забыл, что именно этот часовой стоял на посту в тот день, когда он во второй раз встретился во дворце с Амалией. Тем не менее Багратионов вызвал его еще раз – для проверки каких-то малозначительных обстоятельств. А потом состоялась церемония переноса тела убитого императора в Петропавловскую крепость, и Александр счел своим долгом в ней участвовать. От церемонии у него осталось крайне гнетущее впечатление, потому что поставили охранять мосты казаков с пиками, опасаясь нового покушения. Казалось немыслимым, что даже похороны царя не могут обойтись без усиленной охраны.
В крепости он впервые увидел престарелого графа Головкина, которому перевалило за сто лет и который, наверное, последним из живущих мог похвастаться, что мальчиком видел саму Екатерину. Крошечный согбенный граф, с головой даже не седой, а покрытой чем-то вроде белого пуха, стоял, опираясь на руку правнука, и его маленькие глазки без ресниц так и шныряли, не упуская ни малейшей детали.
– Распустили народец… – бормотал он себе под нос. – Попробовали бы при покойном государе Николае Павловиче бомбами кидаться… Распустили! Никакого порядка не стало! Эх…