— Никого, княжна.
— Даже станционный колокол сняли.
Донесся паровозный гудок.
— Кажется, поезд идет, Пигулевский.
— Но интересно, чей?
— Лучше пойдемте на озеро.
— Идите, а я останусь. Поймите, не могу жить в слепой неизвестности.
— Тогда и я останусь, чтобы не показаться вам трусихой. Смотрите, Пигулевский.
Показался идущий бронепоезд.
— Это становится интересно.
— Смотрите, на нем красный флаг.
— Вижу, вижу, что красный. И понимаю, чей это бронепоезд.
— Пойдемте.
— Нет, теперь поздно. Нас могли с него увидеть. Двинемся. Откроют по нас стрельбу, а потому будем неподвижны.
Перед входной стрелкой бронепоезд остановился, но через минуту снова двинулся и, заскрежетав тормозами, остановился против помещения вокзала.
На бронированном вагоне надпись: «Вся власть Советам». Лязгая, открылся в вагоне люк, из него выскочили три бойца и коренастый матрос в черном бушлате, опоясанном лентами с патронами. В руках матроса карабин.
— Осмотреть помещения! По-быстрому.
Отдал приказание матрос бойцам, а сам, перешагивая через пути, шел к стоявшим на перроне Певцовой и Пигулевскому.
— Здравия желаю, граждане. Не ошибусь, если признаю не за местных жителей.
Матрос внимательно оглядел Пигулевского, задержав взгляд на Певцовой, спросил:
— И отсюда, видимо, все сбежали? Сами кто будете, барышня?
— Княжна Ирина Певцова. Простите.
— Напрасно извиняетесь. Княжна так княжна. В человеке ценна душа, а не звание. Не ошибусь, если признаю вас за питерскую барышню.
— Да, петроградка.
— Сколько же вас здесь?
— Четверо.
— В Выдрино тоже остался раненый полковник с семьей. Вас, не ошибусь, признав за бывшего колчаковца?
— Так точно.
— В каком чине?
— Поручик Пигулевский.
— Моя фамилия Денисов, граждане. Ну, что обнаружили? — спросил матрос бойцов.
— Ничего, кроме мусора.
— Ясно. Ступайте. Я сейчас.
Бойцы побежали к бронепоезду и скрылись в люке бронированного вагона.
— Вы, конечно, еще не слышали, что вчера утром по приговору Иркутского Военно-революционного комитета Колчак расстрелян. Так-то вот. А вам должен сказать, поступили резонно, что остались на родной земле, осилив в себе страх от колчаковской пропаганды. От родной земли нельзя пятки без разума отрывать. В земле наша истая сила. Ну, мне пора. До встречи в Питере, барышня…
Матрос за руки простился с Певцовой и Пигулевским, побежал к бронепоезду.
Прозвучал отрывистый гудок паровоза, и бронепоезд покинул станцию.
Возвращаясь в селение, Певцова и Пигулевский долго шли молча под впечатлением встречи с матросом и известием о расстреле Колчака. Певцова вспомнила глаза адмирала при последней встрече.
Пигулевский начал насвистывать.
— Прошу. Не надо.
— Извините. Все это машинально.
— Я уверена, Пигулевский, нам придется совсем по-новому осмысливать жизнь. Согласны?
— Не знаю. Пока ничего не знаю, кроме того, что хочу жить.
— А я уверена, что мы все поймем правильно. Уверена. И счастлива, что сегодняшнее яркое солнце наше. Счастлива, что мы легкомысленно, непродуманно не потеряли его будущее тепло…
Стояла торжественная тишина солнечного, морозного утра…