– Хватит перемывать мне косточки, – раздается рядом голос Грир, и ее теплые ладони ложатся мне на плечи. Я даже не заметила, когда она вошла, и не знаю, слышала ли она что-нибудь из нашего разговора, но, судя по хитрой улыбке на ее губах, она меня просто дразнит. – Ты уже кончил грузить мою сестру? – спрашивает она Харриса, строго глядя на него.
Мы с Харрисом обмениваемся взглядами.
– Да, – говорит он. – Наш разговор окончен.
Соскользнув с табурета, я иду за сестрой в ее кабинет. Она пообещала мне, что сегодня будет работать только полчаса, максимум час, после чего мы отправимся с ней по своим делам.
– Я должна пожить с тобой в твоем шикарном номере. Могу поспорить, что он в два раза просторней моей квартиры, если не больше, – говорит она мгновение спустя, включая компьютер. – Не каждый день получаешь возможность увидеть, как живет один процент моих соотечественников.
Я закатываю глаза и качаю головой.
– Давай, если хочешь. Лично я не возражаю. Если не ошибаюсь, там есть раскладной диван.
Рассматривая всякую всячину в ее тесном кабинетике, я задерживаю взгляд на нашей детской фотографии на колесе обозрения в приморском парке развлечений в Нью-Джерси, которого, я почти уверена, больше не существует.
Она обнимает меня за плечи, и у нас обеих улыбки до ушей.
Тогдашний бойфренд матери сделал этот снимок своей навороченной камерой в попытке произвести на нее впечатление. По крайней мере, мне так кажется. Он вечно трепался о своем фотографическом бизнесе, о том, какой он талантливый, но я ни разу не видела, чтобы он ходил на работу. Он был постоянным украшением дивана у нас в гостиной и весь день, пока мать работала, смотрел спортивные передачи.
– Я помню этот день, – говорю я, снимая со стены снимок в серебряной рамке и поднося ее ближе к глазам.
– Ты помнишь свой конфуз? – спрашивает Грир, борясь с улыбкой.
– Еще бы, как такое можно забыть? – Я со стоном закатываю глаза. Она никогда не позволит мне его забыть. Даже когда мы будем старыми и седыми, сидя в доме престарелых, она наверняка спросит меня, помню ли я этот мерзкий, дурацкий конфуз.
– Фу, это было так отвратительно, – говорит она, высовывая изо рта язык. – Никогда не забуду эту вонь.
С животом, набитым мясным фаршем и жареным кукурузным хлебом, я забралась на самые быстрые американские горки в парке, на какие только пускали детей моего возраста. Когда мы слезли, Грир сказала, что я позеленела, и, прежде чем ответить, я обрызгала рвотой ее белое платье от Чака Тейлора. Но вместо того, чтобы распсиховаться, как большинство сестер-подростков, она отвела меня в туалет и придерживала мои волосы, пока меня рвало. А потом сказала, что мы можем уйти, если мне все еще плохо.
Мать закатила истерику, причитая, сколько денег она выбросила псу под хвост, чтобы добраться сюда на перекладных – на метро, поезде и автобусе, на что пришлось потратить почти целое утро. Но Грир встала на мою защиту, как всегда огрызаясь на мать и требуя, чтобы мы ушли.
День был жарким и влажным, но я дрожала и потела, а мой живот сводило болью. Как потом оказалось, это был не конфуз. Я заболела гриппом. Но мать настаивала, чтобы я взяла себя в руки и, как будто ничего не случилось, каталась на горках и каруселях и дальше. Она сказала, что если мы уедем всего через два часа, то уже никогда сюда не вернемся.
Грир взяла меня за руку и повела к выходу, и моей матери и ее бойфренду-фотографу ничего другого не оставалось, как последовать за нами.
– Ты всегда заботилась обо мне, – говорю я.
Сестра пожимает плечами: мол, подумаешь!
– Ты мой самый дорогой человек.
Я ставлю фотографию на место, обхожу стул и, обняв за плечи, зарываюсь лицом в шею Грир.
– Это еще за что? – спрашивает она, притворяясь, будто не поняла.
– За то, что я тебе небезразлична, – говорю я. – За то, что ты беспокоишься обо мне, когда остальным до меня нет дела.
– Можно подумать, у меня есть выбор, – говорит она. – Ты моя сестра. Беспокоиться о тебе – это моя работа.
– Я люблю тебя, Грир.
– А я тебя еще больше.
Глава 30Грир
– Джейк, где Харрис? – Я ожидала, что, войдя этим утром в кафе, застану Харриса за кассовым аппаратом болтающим с кем-то из наших завсегдатаев. Но вместо этого я вижу только Джейка, татуированного парня из колледжа, которого он нанял полтора года назад, после того, как я сказала, что ему нужен клон либо помощник, потому что нормальный человек столько работать не может.
Джейк берет у мужчины в кожаной шляпе десятидолларовую купюру, шепотом подсчитывает сдачу, после чего переключает свое внимание на меня.
– В каком смысле?
– Он в кабинете?
Джейк морщит нос.
– Ничего не понимаю.
– Нет, это я ничего не понимаю. – Я щурюсь и тычу себя в грудь указательным пальцем.
– Я подумал, что он был с вами. Вы искали свою сестру?
Я медленно качаю головой.
– Нет… он оставался на работе, заменял людей в других точках.
Джейк обслуживает другого клиента. Мое терпение вот-вот лопнет. Он подходит ближе, взбивает чайный латте и смотрит на меня.
– Он уехал дня четыре назад. – Джейк застывает на месте и задумчиво наклоняет голову. – Позвонил рано утром, назначил меня главным, сказал, что не уверен, когда вернется, но будет держать меня в курсе.
– Он выходил на связь?
– Нет. – Он подает чайный латте мужчине в шляпе. Тот высыпает в банку для чаевых горстку мелочи. Крохобор. – Но я следил за новостями, старался не отставать от событий. Сочувствую вам по поводу вашей сестры.
– Она жива. – Не хочу быть грубой, но почти для всех «пропавшая» равнозначна «мертвой», и пока точно неизвестно, жива она или нет, я не намерена делать скоропалительных выводов. – Я хотела сказать, что пока еще ничего не известно.
– А я хотел сказать, что мне жаль, что на вас свалилось это несчастье.
Теперь мне стыдно.
– Спасибо.
Он обслуживает еще двух посетительниц, пару платиновых блондинок в солнцезащитных очках от Карен Уокер и с ботоксными губами а-ля Кайли Дженнер. Такие к нам заходят редко, но мне наплевать. Заказав по огромному макиато со льдом и булочки с корицей, они спрашивают, может ли Джейк разменять стодолларовую купюру.
– Итак, помоги мне понять, что, собственно, произошло, – говорю я. – Харрис сказал тебе, что едет в Юту искать мою сестру? И с тех пор от него ни слуху ни духу?
Джейк стоит руки в боки, глядит в потолок и вздыхает.
– Он не сказал, куда собрался. Я просто предположил, но он уехал и не сказал, когда вернется. Я подумал, что он хотя бы позвонит и спросит, как дела или еще что-нибудь, но он так и не дал о себе знать.
– Это полная бессмыслица, – говорю я, но Джейк, похоже, не понимает всей серьезности ситуации. Впрочем, я его не виню. Он всего лишь бариста, чьего заработка хватает лишь на нижнюю койку двухэтажной кровати в дерьмовой квартире-студии в Нижнем Ист-Сайде. Ему не до тонкостей наших с Харрисом отношений. Откуда ему знать, что на прошлой неделе Харрис впервые за последние годы сказал мне, что любит меня, и что я была на все сто процентов уверена, что он по-прежнему в Нью-Йорке, управляет нашими кофейнями. – Он сказал бы мне, если бы собрался куда-то уехать.
Я вспоминаю утро, когда стояла под дверью его квартиры. Сочувствие в его усталых глазах. Слова извинения. Его объятие. Обещание, что он станет меня ждать.
Все то время, пока я была в Юте, он неизменно отвечал на мои звонки и никогда не спешил класть трубку первым. Давал мне высказаться. Давал поплакаться ему в жилетку. Давал с головой погрузиться в трагедию случившегося, всякий раз предлагая слова поддержки.
Неужели это была уловка? Я отказываюсь верить, но…
Выйдя из магазина, я на всякий случай набираю его номер.
Он не берет трубку.
Меня приветствует автоответчик, и я даю отбой.
Я останавливаю такси и называю его адрес. Приехав туда, я взбегаю по лестнице на третий этаж, не имея ни времени, ни терпения ждать медленный лифт, и когда подхожу к квартире 3F, колочу по двери обеими ладонями.
– Харрис! Харрис, ты дома? – Моя интуиция уже знает ответ на этот вопрос, но я не оставляю попыток.
Я пытаюсь во всех деталях вспомнить наш с ним последний разговор по телефону. Вдруг мне что-то показалось странным? Вдруг я проглядела красные флажки? Увы, мои мысли были в первую очередь заняты Мередит, и я не обращала внимания ни на что, не имевшее к ней непосредственного отношения.
Из двери чуть дальше по коридору выходит пожилой мужчина и пристально на меня смотрит, словно подозревает в чем-то нехорошем. Я его не узнаю, а это значит, что он переехал сюда уже после моего отъезда.
– Вы видели Харриса Коллиера? – спрашиваю я. – Это срочно. Я его знакомая.
У него прихрамывающая походка и неприветливое лицо.
– Нет, – говорит он, проходя мимо. – Никогда не слышал о нем.
Типичный нью-йоркский мудак.
Прежде чем я успеваю вытрясти из него хотя бы крупицу дополнительной информации, он исчезает за углом, направляясь к лифту.
Мне нужно попасть в квартиру Харриса.
Я бросаюсь к лестничной клетке и, перепрыгивая через две ступеньки, сбегаю вниз, где тороплюсь к квартире домовладелицы в конце коридора. Пусть я больше не живу здесь, но мое имя все еще значится в договоре аренды. Харрис, как истинный жмот, в свое время настоял на подписании почти трехлетнего соглашения, и все ради смехотворной скидки, которую тогда нам предложили.
Я стучу в дверь. С другой стороны доносится звук телевизора, вопли ее бесценных попугаев и голос мужа, орущего, что, как ему показалось, кто-то стучит. Спустя минуту дверь распахивается.
– Миссис Конуэй, – говорю я, запыхавшись. – Грир Эмброуз. Квартира 3Ф.
Она оглядывает меня с головы до ног, и я чувствую, как меня, словно невидимый туман, обволакивает вонь сигарет и птичьего дерьма.
– Вы все еще живете здесь? Мне казалось, что вы и ваш парень расстались.