Узнаешь себя, девочка? В этом папе узнаешь? В этой ситуации?
Оказывается, в моем школьном классе был как бы отдельный чатик. Без меня. Незримый, неочевидный, но он был, и я ощущала себя будто за прозрачной стеной. Мне было неуютно в классе, я пряталась в книги – там было гораздо спокойнее.
Я не знала, что травля бывает такой… нежной и как будто незаметной.
Вот почему так триггернул меня этот папа. Жизнь кинула в меня бумерангом. Ох, больно-то как! В самую макушечку.
Мне кажется, если я сейчас что-то правильное сделаю, то как бы вернусь в прошлое и спасу ту маленькую Олечку, которая живет в эпицентре незаметной травли. Прямо достану ее оттуда, подарю самые модные джинсы и кивну на раздевалку: «Иди переоденься…»
Если в вашем детстве не было велосипеда, а сейчас у вас есть «Бентли», в вашем детстве все так же не было велосипеда… Это моя любимая фраза.
Мне кажется, что если я сейчас спасу этого папу, то на самом деле спасу себя там, в прошлом. Хотя, конечно, нет. Это не так. Той Олечке в прошлом уже не помочь. Нельзя вернуться туда, назад, и перепрожить определенный участок жизни иначе. В мире, гармонии и джинсе.
А что можно? Можно научиться замечать сорняки и пропалывать их. И, проживая этот сценарий вновь, сделать это иначе.
Мне почему-то важно как-то отреагировать на эту ситуацию. Нельзя пройти мимо травли, знать, что это она, и ничего не предпринять. Это будет значить, что ты ее полноправный участник!
Но что я могу сделать?
Папа тот по-прежнему не в запросе. Он ни разу не написал что-то вроде: «Вы что, не хотите со мной общаться?» Он пишет и пишет, как ни в чем не бывало. Есть ощущение, что ему не очень-то и нужен собеседник, только иллюзия аудитории.
Предположим, я решу с ним поговорить. Как бы раскрыть глаза. Что мне надо ему сказать? «Знаешь, папа, мы создали отдельный чат без тебя». Так сказать?
Это звучит как пощечина, которая его точно ранит. А ведь есть шанс, что про новый чат он так и не узнает, через год дети наши уйдут в школу, и все садовские чатики умрут сами собой.
Тогда как тут быть? Чью я проблему решаю? Точно не этого папы – у него их нет. И больше ни у кого в чатике – ни в новом, ни в старом – нет.
Это только моя проблема, выходит, так… И решать ее надо только внутри меня.
Заметить сорняк (я про такие ситуации, про «нежные» травли). Понять, что это точно он. И в своем будущем не допускать сорняков, выполоть их.
Чтобы не прорастали больше сквозь время, не заглядывали в сны и не мешали жить свою взрослую жизнь, населенную такими разными людьми.
Пожар
Разговор с подругой на грани развода.
Оль, можно я поговорю с тобой? А ты просто послушай. Можешь даже не говорить ничего, я сама. Я когда тебе рассказываю, почему-то больше себя понимаю. Отражения моих слов будто возвращаются ко мне с новыми смыслами…
Я решила развестись. Ты не спорь только, не возражай. Я объясню. Понимаешь, Оль, мой муж все эти годы будто подсовывает мне имитацию счастья. И думает, что я не замечу. А я замечу. Я же не дура…
Мы познакомились пять лет назад в деревне, куда оба приехали летом. Я к бабушке, он к брату. Вечером пошли гулять. Что-то вроде первого свидания. Он спросил:
– Какие твои любимые цветы?
Я ответила:
– Герберы. Или пионы.
Ну еще бы, я же городская девчонка. Люблю все красивое, нарядное, в слюде. Ну, не сирень, знаешь. И не одуванчики.
Он кивнул и принес мне букет… борщевика. Знаешь, сорняк такой, цветочный.
– Это что? – спрашиваю я.
А он:
– Это пионы. Или герберы.
Мы смеялись тогда. Ужасно смешно было, да.
Вроде такая шутка, обоим понятная. Что раз тут мы в условиях деревни, то вот тебе борщевик в качестве пионов.
Но потом мы вернулись в город. В городе есть пионы и герберы, можно дать мне то, что я хочу. А не то, что тебе проще достать, не вставая с дивана.
А у меня ощущение, что он мне всю жизнь борщевик дарит. И смеется, ожидая ответного смеха взамен.
А мне вот не смешно больше. Вот совсем. Хочется встряхнуть его за плечи и крикнуть: «Эй, ты! Что смешного?»
А теперь у меня от него ребенок.
Вот сыну нашему четыре года. Он, маленький, думает, что весь мир крутится вокруг него и создан для него. То есть, если он хочет что-то сказать, он подходит и говорит. Ему все равно, чем я занята, могу ли я выслушать. Потому что мама, папа, собачки, кошечки, люди вокруг – все созданы для него.
Вот муж такой же, только старше на 30 лет.
Мы на днях решили поехать на дачу. Сели в машину, пристегнули сына, поехали. А ребенка укачало и стало тошнить. Он уделал машину и автокресло. Пока мы возвращались домой, мне позвонил начальник и попросил срочно выручить с отчетом. Все один к одному, как всегда.
Мы примчали домой, я за комп, у меня работа, а муж сказал: «Я все уберу, не переживай».
Он домой взял автокресло – его надо было аккуратно счистить и отстирать.
И он все сделал, в принципе, но… по телику, когда мы вернулись, начался его любимый фильм, и муж бегал застирывать и отмывать в рекламных паузах. То есть, понимаешь, в ванной стоит и воняет кресло, в машине – вонь и кучи, надо идти убирать, а он… смотрит кино.
Фильм закончился, квартира и машина провоняли, муж пошел и все убрал.
И вроде – убрал же, какие к нему вопросы. А с другой стороны… блин, мы та самая семья, выходит, ради которой можно не напрягаться. И в вони посидим, пока папа фильм досматривает… И борщевиком обойдемся…
Вот вроде ерунда, Оль, да? Ну какой это повод для развода? Никакой.
Он же убрал? Убрал. Ну найди в себе этот спасительный компромисс.
ТАМ КОМПРОМИСС, ТУТ КОМПРОМИСС. ВСЯ ЖИЗНЬ – КОМПРОМИСС. Я ХОЧУ ПРОСТО ЖИЗНЬ. В КОТОРОЙ КОМУ-ТО, КРОМЕ МЕНЯ, ИНТЕРЕСНО, ЧТО ХОЧУ Я.
Разве это какое-то невыполнимое требование, Оль? Мне кажется, это очень важно – жить с тем, кому не все равно. Не просто важно, а обязательно. Разве нет?
Летом было жарко. Очень жарко. Почти под сорок. А у нас сын под кондеем простывает мгновенно, поэтому мы его не поставили дома. А вентиляторы – целых два – на даче.
Я говорю мужу:
– Сгоняй на дачу, за вентиляторами, я спать не могу от жары.
Он согласился. В тот день я на работе была, а у него выходной. Я думала, он съездил давно.
Прихожу вечером, а он говорит:
– Ты уверена, что ехать стоит?
Это мы разговариваем, а температура «спала» до 35, духота страшнейшая, все как сонные мухи…
Я психанула, собираюсь.
– Ты куда? – спрашивает.
– В магазин.
– Зачем?
– За вентилятором.
– Не надо. У нас два.
– Где? Где они два? Я умираю, ты видишь? Ты замечаешь меня вообще?
– Я сейчас съезжу…
«Я сейчас съезжу» – только после моей истерики.
Пока собрался, пока уехал… Нам спать пора, а его нет. Засыпаем опять в духоте. Я злюсь, не могу просто!
А он звонит:
– Тут, на даче, дел миллион, может, лучше я тут переночую, а утром с колодцем разберусь и покошу… Приеду завтра вечером.
Наверное. Наверное, это важно. И колодец, и покос.
А то, что я не сплю неделю, задыхаюсь, – это ничего, это подождет. И вот я лежу, а по щекам слезы текут…
Слишком много слез в этом браке, Оля, слишком много тошнотной вони и борщевика. Слишком много компромиссов и слишком мало спасительной прохлады…
Вот мы с ним ссоримся. И я злюсь. Очень злюсь.
Внутри буря, нет – вулкан, нет, даже пожар, это ближе.
Пожар сметает все на своем пути, сжигает гневом – и его, и меня. Он говорит обидные слова, я говорю обидные слова, но все они – топливо для этого пожара.
Как можно потушить пожар?
Вылить на него воду – внезапную, спасительную, бодрящую. Чтобы задохнуться на секунду от неожиданности, а потом… Пожар зашипит и потухнет.
А ЧТО САМОЕ ВНЕЗАПНОЕ В ССОРЕ? ВОТ КОГДА ЗЛОСТЬ, ЯРОСТЬ, ГНЕВ? ВНЕЗАПНОЕ – ЭТО НЕЖНОСТЬ И ЛЮБОВЬ. В ПЫЛУ ССОРЫ ЭТОГО НИКТО НЕ ЖДЕТ.
Сказать разъяренной мне: «Какая ты красивая!» Или: «Господи, что мы творим, я же люблю тебя!»
И все. Нет пожара. Угольки опыта.
Я так делала много раз. Обнимала его, кричащего. Говорила «люблю» в ответ на его словесные пощечины.
Да, это не просто, но когда любишь, то сквозь любой пожар подумаешь: «Просто подойди и обними. Вместо казни». Но он так не делал никогда.
Он выбирает другой способ погасить пожар – забрать кислород.
Огонь не сможет гореть без кислорода – это, вероятно, очень действенный способ его потушить…
Он говорит безжалостные, страшные вещи. Ну, вот те, которые я уже не смогу забыть. Те, которые раздробят жизнь на «до» и «после». Те, которые застрянут во мне осколками обид на всю жизнь.
И он гасит пожар. Молодец.
Но я тоже, видишь ли, дышу кислородом. И он отобрал его не только у огня, но и у меня.
Да, ссора закончилась. Потухла. Пахнет сгоревшей любовью и туманом безразличия. Вся моя жизнь – огарок Вселенной…
Может быть, разведемся мы не завтра, но прямо сейчас во мне обживается спасительное безразличие, которое больше не допустит пожара.
Понимаешь, какое дело. Мне теперь все равно…
Даже тот факт, что моя жизнь – один большой компромисс, больше не имеет значения. Пожар потух, и в нем сгорело все, ради чего имело смысл сохранять этот брак.
А за герберы спасибо.
Даже ты, чужой человек, помнишь, что я их люблю.
Мелочи не мелочи
– Эй, кто-нибудь, сделайте мне кофе! Я заключил суперсделку! – закричал миллиардер в шесть утра в своем офисе.
Но никто не услышал: откуда в офисе люди в это время?
Хотя один мальчик на побегушках слышал. Он учился у этого миллиардера, потому что сам хотел в будущем стать миллиардером (у него получилось).
– И ты пошел и сделал ему кофе? – спросили мальчика, который рассказывал эту историю.
– Нет…
– Нет?
– Нет, он не пил офисный кофе. Я сбегал за кофе для него в кофейню. Он пил сладкий и слабый кофе.