– Ну, ты же знаешь почему. Это же пробник твоего детства. Ты сейчас как бы твоя мама, которая опутана обстоятельствами.
– Зачем я согласилась? Надо было сказать «нет» и не мучиться…
– Ну, в случае отказа ты бы лишила ребенка моря, а мужу как бы выписала вотум недоверия. Это не решение, Оль. Что ты плачешь?
– Слушай, ты же психолог. Психолог – это человек, который помогает мне найти «небольно» и зафиксироваться там. Ты как бы в моей команде и должна сделать все, чтобы подвести меня к мысли: «Ты у себя одна, люби себя, цени, оберегай от боли. А если больно тебе, дискомфортно, так сделай так, чтобы было небольно, откажись от этой путевки». Я вот такого от тебя ждала. А ты иначе говоришь, как бы оставляешь меня в этой боли, мол, ну а что ты хотела? А я много что хотела… Счастья, например, неболючего.
– А тебе туда, к ним, хоть на пару дней не вырваться?
– Вырваться, я уже все порешала. Но это тоже травмирует дочку – мама прилетела и улетела. Я помню, как это невыносимо – смотреть, как мама пакует чемодан, чтобы улететь.
– Оль, когда ты мне рассказывала эту свою ситуацию и я еще не знала развязки, я вся замерла. Возьмешь ты путевку или нет? А потом ты сказала: «Я согласилась взять путевку», и я испытала такую жгучую гордость за тебя. Такую яркую! Ты такая крутая, Оль, и твоя работа над собой.
– Я не крутая. Я согласилась только потому, что Миша был рядом. Если бы его не было и он не слышал этого разговора, я… не уверена, что согласилась бы. Возможно, отказалась бы и никому не сказала. Не думай, что я такая правильная. Внутри меня мои демоны гуляют.
– Но совесть твоя все равно была бы в курсе?
– Да, но с ней я бы договорилась. Мне было бы дискомфортно, но не больно.
– Но ты же согласилась, Оль, хотя сто раз могла отказаться.
– Это не моя сила, это… опять они, обстоятельства. Я умом понимаю, что поступила правильно. А внутри так… а-а-а-а-а.
– Оль, мы все пытаемся избежать боли. А ты вошла в «больно» и действуешь из этой точки. Это такая мощь, правда. Поверь мне. Ты просто пойми: больно не маленькой Кате твоей, а маленькой Оле. Это ее бросали, а Катю никто и никогда не бросал, понимаешь?
Не знаю, понимаю ли. Но чувствую, что психолог права. Я все сделала правильно. Мои любимые люди полетят на море. И я прилечу к ним на пару дней, а потом улечу. Потому что работа, обстоятельства и жизнь.
– Алло, это по поводу путевки. Там по вам отказ пришел. Извините. Ой, что вы плачете? Ой, ну не надо так расстраиваться… Ну не последнее это ваше море… Ну не расстраивайтесь…
– Спасибо большое. Вы не поверите, но я не расстраиваюсь. Это я от счастья…
– От счастья, что не получили путевку на море?
Да. Это сложно объяснить… Просто понимаете, это… обстоятельства…
Смирись
Лешу убил инфаркт. В 44 года.
44 года – это молодость и самый расцвет. У мужчин в это время обычно переоценка жизни, кризис самоидентификации: мол, кто я на жизненном экваторе, как тут, что тут.
Леша тоже, наверное, готовился к кризису, но инфаркт подоспел и выхватил его из списков живых.
«Как помолодел инфаркт», – говорили все на похоронах.
Надю эта новость потрясла безжалостной приземленностью.
ОНА КАК-ТО СМОТРЕЛА В ИНТЕРНЕТЕ ВИДЕО, КАК ЧЕЛОВЕК ШЕЛ ПО АСФАЛЬТУ И ПРОВАЛИЛСЯ В ЛЮК. ЭТО ВЫГЛЯДЕЛО МИСТИЧЕСКИ: ЧЕЛОВЕК ЕСТЬ – И ВДРУГ ЧЕЛОВЕКА НЕТ. ОКАЗАЛОСЬ, МОЖНО ВОТ ТАК ЖЕ ИДТИ ПО СУДЬБЕ – И ПРОВАЛИТЬСЯ В СМЕРТЬ. БЫЛ ЧЕЛОВЕК – НЕТ ЧЕЛОВЕКА.
Леша – муж ее лучшей подруги Софико, и на той неделе они еще виделись на детской площадке, болтали о будничном, пока дети носились вокруг.
А сегодня – гроб, венки, занавешенное платком зеркало в прихожей.
Надя пошла умыться.
Она у Софико уже двое суток, готовили похороны, организация, суета.
В ванной – бритвенные принадлежности Леши, зубная щетка.
Когда человек жив, он бреет щеки и чистит зубы. А если нет, то нет.
Надя хотела выкинуть все, что травмирует Софико воспоминаниями о муже, но, с другой стороны, – человека нет, но он же был.
Зачем прятать с глаз память о нем? Наоборот, надо прожить эту боль, проплакать, прострадать и проводить.
А если спрятать ее с глаз, это никак не поможет принятию новой жизни, в которой больше нет Леши.
Надя как-то готовила большую международную конференцию, очень ответственное мероприятие, тысячи гостей, сотни организаторов. И надо же было такому случиться – именно в этот момент у нее воспалился аппендикс, ее увезли на операцию.
В день мероприятия, спустя шесть дней после, она стояла в президиуме и улыбалась гостям. Под нарядной блузкой и пиджаком жил шов, под тональным кремом – нездоровая бледность. Надя терпела, а все говорили, что она отлично выглядит.
Надя понимала, что внутри Софико тоже живет боль, и сколько пиджаков ни надень, сколько улыбок ни нацепи – боль надо прожить, протерпеть, зарубцевать.
Софико тиха и подавлена. Лицо умыто светлой грустью. Остались дети, ипотека, куча проблем и обязательств. Непонятно, как решать.
Смерть близкого – это душевная авария. Ехал ты, ехал и вдруг – БАЦ!
Софико часто плачет.
Ей кажется, что она приманила Лешин инфаркт частыми ссорами. Они постоянно воевали шепотом на кухне, чтобы не слышали дети, а когда ты кричишь шепотом, то вся энергия скандала перекипает внутрь и осаживается на сердце.
Это как бульон: когда варишь мясной бульон, нужно дождаться момента и снять мясную грязную пену с кипящей воды. Если момент пропустить, то она утонет, и весь суп станет грязным.
Софико боялась, что инфаркт пришел на этот шепот.
– А я его любила… Я его так любила… – плачет Софико.
Надя смотрит в окно. Думает о том, что такое любовь.
Любовь – это такое отношение к другому человеку, когда ты принимаешь его абсолютно всего, до макушечки, и ничего не хочешь в нем менять, так как сквозь твою систему координат он, этот другой человек, – совершенный, потому что любимый.
Но это в теории.
На практике семья всегда обточена бытом, бессонными ночами у кроватки младенца, ненайденными компромиссами, раздражающими носками под диваном, обиженными поездками к маме.
КАК ЛЮБИТЬ, НЕ МЕНЯЯ ЧЕЛОВЕКА, А ПРИНИМАЯ ЕГО? ЭТО КАКОЙ-ТО ВЫСШИЙ ПИЛОТАЖ СМИРЕНИЯ…
– А еще у него работа была нервная очень, – всхлипывает Софико.
Она будто ищет соучастников, тех, кто вместе с ней накликал инфаркт. Вот, работа тоже виновата.
Леша работал телохранителем.
Слово «телохранитель» – благородное и брутальное, как тот чувак, который в фильме спас Уитни Хьюстон.
По факту Леша был охранником и водителем одного большого бизнесмена. Но ничего благородного в этом нет.
Это как грузчик, который называет себя инженером по перемещению грузов, так и охранник – телохранитель.
Леше хотелось подвига, он его ждал. Спасти шефа от пуль, предотвратить теракт, разоблачить шпиона. Но по факту он просто ждал хозяина после бани и доставлял его пьяненькое тело домой. От кого спасать? От женщин с низкой социальной ответственностью?
Никакой романтики… За 12 лет работы Леша подрался-то всего три раза, а огнестрел видел лишь в отпуске, где сосед по пьяни на охоте прострелил себе ногу…
– На все воля Божья. Просто смирись, – сказала Снежана, сестра Софико.
Она пересела на подоконник и закурила в форточку.
Надя поморщилась и с удивлением поняла, что разлюбила сигаретный дым. Все-таки эффективный антитабачный закон подействовал: прогнал курильщиков в свои зоны, и их траектории с некурящими перестали пересекаться. И она больше не пассивный курильщик, оказывается.
Снежана странная, противоречивая. С одной стороны, истово верующая, но при этом порывистая, громкая, яркая.
И вот курит…
Ну, то есть Бог не запрещает курить, наверное, но как-то все это не монтируется в праведность.
«Просто смирись». Надю раздражал этот совет.
Во-первых, Софико не могла: внутри жило яростное сопротивление, она бунтовала, отказывалась даже верить в это, не то что принимать.
Во-вторых, это такой теоретический совет, что ужас. Никто не давал алгоритма смирения: как? Как смириться-то?
Это как бросить в маленького ребенка большим двухколесным велосипедом и крикнуть: «Просто катись».
Софико не может смириться никак, тем более «просто».
Надя смотрит в окно. Думает о смирении.
Смирение – это тоже любовь, только не к человеку, а к мирозданию. Это жить в мире с тем, что есть.
А несмирение – это, по сути, невроз и маразм, ибо есть только то, что есть, и ничего больше.
Смириться с тем, что ты не блондин, – несложно, с тем, что твои окна выходят на стройку, – можно, а с тем, что в мире нет справедливости и молодые мужчины могут взять и умереть в понедельник от инфаркта, – почти невозможно.
Леша давно неважно себя чувствовал, сам себя диагностировал фразой «засиделся я» и прописал себе новую жизнь с регулярным бегом и турником.
С понедельника.
Новая жизнь началась, только без бега и турника.
– Он был удивительный, непохожий на других. Он словно никого не слушал, шел своим путем. Меня бесило, что он и меня не слушал. А он говорил, что каждый человек создан для своей миссии и не надо подсматривать в чужие судьбы, чтобы понять, куда идти самому…
– Это называется аутентичность, – подсказала Надя, хотя никто не спрашивал.
– Это называется «много свободного времени», – буркнула Снежана.
Софико хочется говорить про Лешу хорошее, как бы извиняясь за ссоры.
ЭТО ТАКОЙ ПОСМЕРТНЫЙ ИНТЕРФЕЙС ВОСПРИЯТИЯ: ОБ УШЕДШЕМ – ИЛИ ХОРОШО ИЛИ НИЧЕГО.
Леша в памяти был печальным рыцарем, непонятым временем и даже женой непонятым.
– Он будто чувствовал, – рыдает Софико. – Был такой молчаливый накануне…
– Завещание составил? – спрашивает Снежана.
– Нет.
– Значит, не чувствовал, – отрезает Снежана.
Софико встает, смотрит на сестру со злостью и порывисто выходит с кухни.