– Его гнетет страшное бремя. Вся судьба дренаев пала на его плечи. Дай ему время.
– Нет у нас времени. Послушайте, Хогун, пошлите меня к Хитроплету. Позвольте объяснить, как обстоят дела. Оррина надо сместить.
– Нет. Поверь мне, Эликас, ты ничего не добьешься. Он племянник Абалаина.
– Этому старому хрычу тоже за многое придется ответить! – рявкнул Эликас. – Если мы все-таки выберемся из надвигающейся переделки живыми, он рухнет как пить дать.
– Он правит нами уже тридцать лет. Это слишком долгий срок. Но если мы, как ты говоришь, и выберемся живыми, то только благодаря Хитроплету – и у власти, конечно, станет он.
– Позвольте мне тогда съездить к нему.
– Теперь не время. Хитроплет еще не готов действовать. Ну, хватит об этом. Мы выполним приказ и, если повезет, уберемся обратно незамеченными.
Но им не повезло. В пяти днях пути от Дельноха им встретились трое надирских разведчиков. Легионеры убили только двоих – третий, пригнувшись к шее своего низкорослого степного конька, умчался как ветер и скрылся в ближнем лесу. Хогун сразу приказал отступать – и они отступили бы, будь у них хоть толика удачи.
Эликас первым заметил зеркальные вспышки, перебегавшие от вершины к вершине.
– Что скажете, командир?
– Скажу, что остается положиться на судьбу. Все зависит от того, сколько псов-конников у них наготове.
Ответ не замедлил прийти. К полудню они заметили на юге облако пыли. Хогун оглянулся назад, позвал:
– Лебус! – И к нему подъехал молодой воин. – У тебя глаза, как у ястреба. Погляди вон туда – что ты там видишь?
Молодой солдат заслонил глаза от солнца и прищурился.
– Пыль, командир. Тысячи две лошадей.
– А впереди?
– Около тысячи.
– Спасибо. Вернись в строй. Эликас!
– Да, командир.
– Свернуть плащи. Встретим их пиками и саблями.
– Есть. – Эликас поскакал вдоль колонн. Солдаты сбросили черные плащи, свернули их и приторочили к седлам. Черные с серебром доспехи засверкали на солнце. Бойцы пристегивали наручни, доставая их из седельных сумок. Левую руку защищал круглый щит, снятый с луки седла. Подтягивались стремена, закреплялись доспехи. Уже можно было различить отдельных надирских всадников, но их боевой клич еще не был слышен за стуком копыт.
– Опустить забрала! – прокричал Хогун. – Стройся клином!
Хогун и Эликас стали в голове клина, и солдаты выстроились в установленном порядке – по сотне с каждой стороны.
– Вперед! – скомандовал Эликас, и конница двинулась – сперва рысью, потом галопом, с пиками наперевес. Расстояние сокращалось – кровь Хогуна бурлила, и сердце стучало в лад с громом подков вороных коней.
Он уже видел лица надиров и слышал, как они кричат.
Клин врезался в надирские ряды – громадные вороные кони с легкостью прокладывали путь, сминая мелких степных лошадок. Пика Хогуна пронзила надиру грудь и сломалась, когда тот вылетел из седла. Настал черед сабли: Хогун сшиб с коня другого надира, отразил удар слева и обратным движением рассек врагу горло. Справа Эликас с дренайским кличем поднял своего коня на дыбы, и тот передними копытами сокрушил пегого степняка, а всадник свалился под копыта коней.
Черные Всадники пробились и понеслись вперед – к далекому, ненадежному укрытию Дрос-Дельноха.
Оглянувшись, Хогун увидел, что надиры перестраиваются и скачут рысью на север. Погони не было.
– Сколько человек мы потеряли? – спросил он Эликаса, переходя на шаг.
– Одиннадцать.
– Могло быть хуже. Кого?
Эликас перечислил имена. Все они были славные воины, пережившие немало сражений.
– Мерзавец Оррин еще заплатит за это, – с горечью бросил Эликас.
– Перестань! Он был прав. Скорее случайно, чем по здравому расчету, но прав.
– В чем это он прав, хотел бы я знать? Мы ничего не узнали, а потеряли одиннадцать человек.
– Мы узнали, что надиры ближе, чем нам казалось. Эти псы-конники принадлежат к племени Волчьей Головы, из которого происходит и Ульрик, – они его личная гвардия. Он не стал бы высылать их далеко от основного войска. У нас впереди не больше месяца – в лучшем случае.
– Проклятие! А я уж собрался выпустить этому борову кишки – и будь что будет.
– Скажи, чтобы ночью не разводили костров, – велел Хогун и подумал: «Это твое первое мудрое решение, толстяк. Только бы оно не оказалось последним».
Глава 9
Вековая краса леса трогала суровую душу легендарного воина. Все здесь казалось зачарованным. Корявые дубы стояли в лунном свете молчаливыми часовыми – величественные, непреклонные, бессмертные. Что им до войн, которые ведет человек? Легкий ветерок шелестел в их сплетенных ветвях над головой старика. Лунный луч лег на поваленное дерево, придав ему неземную прелесть. Одинокий барсук, попавши в полосу света, шмыгнул в кусты.
Сидящие у костра разбойники грянули удалую песню, и Друсс тихо выругался. Лес опять стал просто лесом, а дубы – всего лишь громадными деревьями. Подошел Лучник с двумя кожаными кубками и винным мехом.
– Это вентрийское, – сказал он. – От него твои волосы опять почернеют.
– Хорошо бы, – ответил Друсс.
Молодой человек разлил вино по кубкам.
– Ты что-то загрустил, Друсс. Я думал, возможность еще одного славного сражения зажжет твое сердце.
– Хуже пения твоих молодцов за последние двадцать лет я ничего не слыхал. Только песню портят. – Друсс прислонился спиной к дубу, поддавшись расслабляющему действию вина.
– Зачем ты идешь в Дельнох? – спросил Лучник.
– А хуже всех были пленные сатулы. Знай тянули одно и то же. В конце концов мы их отпустили, посчитав, что этой своей песней они подорвут боевой дух своего племени за неделю.
– Старый конь, от меня не так-то легко отвязаться. Ответь мне – хоть как-нибудь. Соври, если хочешь, – но скажи, зачем ты идешь в Дельнох.
– К чему тебе это знать?
– Для меня это загадка. Даже кривому видно, что Дельнох падет – тебе ли этого не знать, с твоим-то опытом? Так почему же?
– А знаешь ли ты, паренек, сколько безнадежных дел я брал на себя за последние сорок лет?
– Думаю, что не так уж много. Иначе ты не сидел бы тут и не рассказывал о них.
– Ошибаешься. Из чего ты заключаешь, что сражение будет проиграно? Из численного или стратегического перевеса, из позиции, которую занимают войска? Все это плевка не стоит. Все дело в том, готовы люди на смерть или нет. Армия, превышающая числом другую, терпит крах, если ее солдаты менее готовы умереть, нежели победить.
– Риторика, – бросил Лучник. – Прибереги это для Дроса. Тамошние дурни как раз развесят уши.
– Один человек против пяти, да и тот калека, – с трудом сдерживаясь, сказал Друсс. – На кого бы ты поставил?
– Я понял, куда ты клонишь, старче. Этот самый калека – Карнак Одноглазый, так? Тогда я, само собой, поставил бы на него. Но много ли в Дрос-Дельнохе таких Карнаков?
– Кто знает? И Карнак когда-то был безвестен. Имя себе он составил на кровавом ратном поле. Прежде чем Дрос-Дельнох падет, он подарит нам много героев.
– Так ты признаешь, что Дрос обречен? – торжествующе усмехнулся Лучник. – Ну наконец-то.
– Будь ты проклят, парень! Нечего говорить за меня, – огрызнулся Друсс. «Где ты, Зибен, старый друг, – подумал он. – Как бы мне теперь пригодились твое красноречие и острый ум».
– Тогда не делай из меня дурака. Признайся, что Дрос обречен.
– Ты сам сказал – это и кривому видно. Но я, парень, плевать хотел на это. Пока меня не повалят окончательно, я буду надеяться на победу. А боги войны переменчивы. Ну а ты какого мнения обо всем этом?
Лучник улыбнулся и снова наполнил кубки. Некоторое время он молчал, наслаждаясь вином и неловким положением старика.
– Так как же? – спросил Друсс.
– Ну, вот мы и добрались до сути.
– До какой сути? – Друссу стало не по себе под беззастенчивым взглядом атамана.
– До причины твоего прихода в мой лес, – с открытой, дружеской улыбкой сказал Лучник. – Полно тебе, Друсс. Я слишком тебя уважаю, чтобы тянуть волынку дальше. Тебе нужны мои люди для твоего безумного дела. Я говорю «нет» – но ты пей.
– Неужто меня так легко раскусить?
– Если Друсс-Легенда разгуливает по Скултику накануне конца времен, ясно, что он пришел туда не за желудями.
– Значит, это все, чего ты хочешь от жизни? Ты спишь в плетеном шалаше и ешь, когда тебе попадается дичь – а когда не попадается, голодаешь. Зимой ты мерзнешь, летом тебе под одежду забираются муравьи, и вши тебя грызут. Ты не создан для такой жизни.
– Никто из нас не создан для жизни, старый конь. Это жизнь создана для нас. Мы проживаем ее и уходим. Я не отдам свою жизнь ради твоего кровавого безумства. Предоставляю геройствовать таким, как ты. Ты свои годы потратил на то, чтобы переходить из одной жалкой войны в другую. И что от этого изменилось? Думал ли ты о том, что, не победи ты вентрийцев при Скельне пятнадцать лет назад, мы вошли бы в могущественную империю – и пусть бы о надирах болела голова у нее.
– Свобода стоит того, чтобы за нее драться.
– О какой свободе ты говоришь? У души ее никто не отнимет.
– Ну а свобода от иноземной власти?
– Такую свободу мы ценим лишь тогда, когда она оказывается под угрозой, – стало быть, цена ее не столь высока. Нам бы спасибо сказать надирам за то, что они повысили цену нашей свободы.
– Будь ты проклят. Ты запутал меня своими хитрыми словами. Ты точно дренанские краснобаи – в них тоже треску, как в больной корове. Не говори мне, что я потратил жизнь зря, – я этого не потерплю! Я любил хорошую женщину и всегда был верен своим заветам. Я никогда не совершил ничего постыдного или жестокого.
– Но, Друсс, не все же такие, как ты. Я не оспариваю твоих взглядов – не пытайся только навязать их мне. У меня нет никаких устоев, и они мне ни к чему. Хорош был бы из меня разбойник с высоконравственными устоями.
– Почему же ты тогда не позволил Йораку меня пристрелить?