Я прищуриваюсь:
— Ты думаешь, что Республика намеренно отравляет бедняков? Дэй, ты говоришь опасные вещи.
Но Дэй не реагирует на предостережение. Его глаза лихорадочно горят.
— Поэтому им и понадобился Иден, верно? — шепчет он. — Чтобы посмотреть на результаты мутировавшего вируса. Зачем еще им нужен мой брат?
— Правительство хочет предупредить распространение новой болезни.
Дэй усмехается:
— Это бред собачий. Они его используют. Они используют его. Они используют его… — Дэй дважды моргает. Разговор его вымотал.
Внезапно я испытываю к нему жалость. Меня тошнит от прикосновений Томаса, но здесь, сидя рядом с Дэем, я не чувствую никакого отвращения. А ведь должна. Но оно все равно не появляется.
— Ты бредишь, — говорю я. — Такая ложь считается государственной изменой. Кроме того, с чего бы Конгрессу заниматься подобными вещами?
Дэй не сводит с меня глаз.
— Что ж, милая, взгляни на это по-другому. Откуда правительству знать, какие именно прививки делать вам из года в год? Они всегда действуют так идеально. Тебе не кажется странным то, что им удается произвести вакцину, которая точно подходит под тип чумы, возникающей в этот год? Откуда они все о ней знают?
Я отстраняюсь. Я никогда не задумывалась над нашими ежегодными прививками… у меня никогда не было причин в них сомневаться. Да и с чего бы? Мой отец работал за этими самыми двойными дверями, упорно трудился, отыскивая способы убить новый вирус. Нет, я больше не могу этого слушать. Я поднимаю с земли свой плащ, зажимаю его под мышкой и собираюсь подняться.
— Еще кое-что, — шепчет Дэй. Я замираю и смотрю на него сверху вниз. Глаза Дэя меня прожигают. — Ты думаешь, провалившихся детей отправляют в трудовые лагеря? Джун, единственными лагерями являются морги в подвалах больниц. Нас убивают.
Больше я не смею задерживаться. С ничего не выражающим лицом я поворачиваюсь и иду прочь от платформы, прочь от Дэя. Но сердце в груди громко стучит. Ожидающие у дверей солдаты, заметив мой злой взгляд, вжимаются в стену. Я не могу сдержать раздражения.
— Расковать его, — с отвращением приказываю я одному из солдат. — Отведите его в больничное крыло, пусть позаботятся о колене. Накормите его и напоите. Иначе он не переживет эту ночь.
Солдаты отдают честь, но я не смотрю на них и закрываю дверь лифта.
Дэй
Мне снова снятся кошмары. На этот раз они о Тесс.
Я бегу по улицам Лейка. Далеко впереди я вижу, как Тесс тоже бежит, но не знает, где нахожусь я. В отчаянии она вертит головой налево и направо, пытаясь разглядеть в толпе мое лицо, но видит только прохожих, уличную полицию и солдат. Я стараюсь догнать ее. Но мои ноги еле двигаются, словно я шагаю в киселе.
«Тесс! — кричу я. — Я здесь, прямо за тобой!»
Она меня не слышит. Я беспомощно наблюдаю, как Тесс врезается в солдата, а когда пытается убежать, он хватает ее и швыряет на землю. Я снова что-то кричу. Солдат достает пистолет и нацеливает его в Тесс. А потом я вижу, что это не Тесс, а моя мать, которая лежит на земле в луже крови. Я пытаюсь подбежать к ней, но вместо этого, как последний трус, остаюсь прятаться за трубой на крыше. В смерти мамы виноват я.
И вдруг я снова оказываюсь в лаборатории, где доктора и медсестры нависают над моим телом. Я щурюсь от ослепительного света. Ногу простреливает жгучая боль. Они снова вскрывают мне колено, тестируют его скальпелями, отодвигают мышцы, оголяя кости. Я выгибаю спину и воплю от боли. Медсестра пытается меня унять. Я дергаю рукой и сбиваю со стола какой-то поддон.
— Лежи спокойно! Черт возьми, парень, я не собираюсь делать тебе больно!
Мне требуется минута, чтобы проснуться. Туманные видения больницы пропадают, и я понимаю, что смотрю в похожий потолок с электрическими лампочками, а надо мной наклоняется врач. На нем защитные очки и марлевая повязка. Перчатки выпачканы в крови. Я кричу и пытаюсь вскочить, но меня удерживают два ремня, которыми я пристегнут к каталке.
Доктор вздыхает и снимает марлевую повязку.
— Взгляните на меня. Я лечу преступника, вместо того чтобы помогать нашим людям, прибывшим с фронта. Гадость.
Ничего не понимая, я оглядываюсь по сторонам. У стен этой операционной стоят солдаты. Несколько медсестер у раковин смывают кровь с медицинских инструментов.
— Где я? — спрашиваю доктора.
Он бросает на меня нетерпеливый взгляд.
— Ты в больничном крыле Баталла-Холл. Агент Айпэрис приказала вылечить твою ногу. Нам ведь приказано не дать тебе умереть до казни.
Я поднимаю голову как можно выше и смотрю на свою ногу. Рана перевязана свежими бинтами. Пахнет лекарством. Немного шевельнув ногой, с удивлением отмечаю, что теперь она болит гораздо меньше. Я бросаю взгляд на доктора:
— Что вы сделали?
Он лишь пожимает плечами, стягивает перчатки и моет руки.
— Тебе очень повезло, что заражение только началось. Нога заживет, и ты сможешь стоять на казни. — Доктор замолкает и начинает смеяться. — Не знаю, это ли тебе хотелось услышать.
Я откидываюсь на каталке и закрываю глаза. Боль уменьшилась, и это стало таким облегчением, что мне хочется насладиться моментом, но сцены из кошмарного сна все еще стоят перед глазами, слишком свежие, чтобы забыть их сразу. Где сейчас Тесс? Сможет ли выжить одна, без меня, всегда прикрывавшего ее спину? Кто поможет ей уцелеть среди ночных теней?
А мама… У меня нет сил выбросить ту сцену из памяти.
В дверь громко стучат.
— Открывайте, — раздается мужской голос. — Командир Джеймсон хочет видеть заключенного.
«Заключенного». Хочется улыбнуться. Солдатам не нравится называть мое прозвище.
Охранники еле успевают открыть дверь и разойтись. Командир Джеймсон раздраженно влетает в операционную и щелкает пальцами.
— Отстегните этого парня с каталки и закуйте в цепи, — рявкает она и тычет пальцем мне в грудь. — Ты! Ты еще почти ребенок… ты не учился в колледже, ты провалил Испытание! Как у тебя получалось перехитрить наших солдат на улицах? Почему ты доставляешь столько проблем?! — Командир скалит зубы. — Я знала, что с тобой придется возиться больше, чем ты того заслуживаешь. У тебя просто талант тратить время моих солдат. Я уже не говорю о солдатах других командиров.
Я скриплю зубами, чтобы сдержаться и не ответить. Несколько солдат поспешно отстегивают ремни каталки. Доктор, который стоит рядом со мной, наклоняет голову.
— Извините, командир, — говорит он, — что-то случилось? Что происходит?
Командир Джеймсон прожигает доктора яростным взглядом. Тот весь сжимается.
— Перед Баталла-Холл собралась кучка протестующих, — бросает командир. — Жалкая нищета из самых бедных секторов. Они бросаются овощами и нападают на уличную полицию.
Солдаты поднимают меня с каталки и ставят на ноги. Я вздрагиваю от боли в раненой ноге и выдыхаю:
— Протестующие?
— Да. Протестующие. — Командир Джеймсон обхватывает мое лицо ладонями. — Повстанцы, которых мои солдаты должны сдерживать, а затем арестовать, а значит, все мое расписание летит к чертям. Но ты, мой милый мальчик, не волнуйся. Этот сброд долго не протянет. Уж я об этом позабочусь. — В отвращении командир убирает руки от моего лица и поворачивается на каблуках. — Ведите его, — приказывает она солдатам, которые меня держат. — И побыстрее.
Мы выходим из операционной. По коридору в обе стороны снуют солдаты. Командир Джеймсон время от времени прижимает руку к уху, внимательно выслушивая доклады через наушник, и выкрикивает приказы. Когда меня, прихрамывающего, вытаскивают к лифтам, я замечаю несколько огромных мониторов и даже останавливаюсь в восхищении, ведь в секторе Лейк никогда таких не было. Мониторы показывают в точности то, о чем говорила командир Джеймсон. Я не слышу голоса за кадром, но ясно вижу текстовые заголовки: «Беспорядки у Баталла-Холл. Даем отпор. Ждать дальнейших указаний». Я понимаю, что трансляция не массовая. На экране площадь у Баталла-Холл, где собралось несколько сотен людей. Я вижу цепочку солдат в черной форме, которые пытаются оттеснить повстанцев. Я рассматриваю их, когда мы проходим мимо последнего экрана.
Некоторые выкрасили пряди волос в кроваво-красный цвет.
Потом мы подходим к лифтам, и солдаты заталкивают меня внутрь. Протестующие собрались здесь ради меня. Мысль наполняет меня радостью и ужасом. Военные этого так просто не спустят. Они запечатают все бедные секторы и арестуют каждого мятежника.
Или убьют их всех.
Джун
Когда я была маленькой, Метиаса иногда вызывали на работу, когда требовалось подавить какой-то бунт, а потом он обо всем мне рассказывал. История всегда повторялась: около дюжины отморозков, недовольных карантинами и высокими налогами, устраивали погромы в каком-нибудь секторе. Несколько пылевых бомб, а потом арест и суд.
Но такого бунта, как перед Баталла-Холл, когда сотни людей рискуют жизнью лишь ради того, чтобы выплеснуть гнев на солдат, я не видела никогда.
— Да что с этими людьми? — спрашиваю Томаса. — Они с ума сошли.
Мы с Томасом стоим на высокой платформе перед зданием Баталла-Холл. Перед нами расположен усиленный патруль, еще один патруль пытается оттеснить толпу с помощью щитов и дубинок. На экранах, которые транслируют происходящее на мониторы внутри Баталла-Холл, происходит нечто невообразимое. Сегодня я заглядывала к Дэю, когда доктор оперировал его ногу. Интересно, он сейчас в сознании? Видит ли этот хаос на мониторах в холле? Надеюсь, что нет. Не нужно сейчас тешить его эго… или причинять еще большую боль, ведь Дэй сознает, что сам положил начало бунту. Воспоминание о нем — его обвинениях в адрес Республики, о том, что Республика создает новые формы вирусов, убивает детей, которые не проходят Испытание, — злит меня так сильно, что я вытаскиваю из кобуры пистолет. К тому же, не исключено, он мне скоро понадобится?
— Когда-нибудь видели такое? — спрашиваю я.