Томас мотает головой:
— Лишь однажды. Очень давно.
Одна его рука лежит на рукоятке пистолета, что висит на поясе, другая держит закинутую на плечо винтовку. Томас не смотрит на меня. Не смотрит с тех самых пор, как попытался поцеловать вечером в коридоре.
— Кучка идиотов, — продолжает он. — Если они вскоре не отступят, командиры заставят их пожалеть об этом.
Я смотрю вверх, туда, где на балконе собрались несколько командиров Баталла-Холл. Командира Джеймсон среди них нет. Однако я знаю: она раздает указания через наушники, потому что Томас прикладывает руку к уху и внимательно слушает. Но что бы она ни говорила ему, я понятия не имею, о чем идет речь. Толпа внизу продолжает пробиваться к зданию.
Судя по их одежде, большинство пришло из бедных секторов у озера. Поношенные жилетки, босые ноги, грязные лица. Я стискиваю зубы. Втайне мне хочется, чтобы эти люди разошлись.
«Уходите с площади, пока все не стало намного хуже».
Томас наклоняется ко мне и кивает в центр толпы.
— Видите вон ту жалкую кучку? — спрашивает он.
Я прослеживаю взгляд Томаса. (Конечно, я заметила этих людей раньше, еще до него.) Группа протестующих окрасила пряди волос в ярко-красный цвет, подражая раненому Дэю, который выслушивал здесь приговор.
— Плохого героя они себе выбрали, — продолжает Томас. — Меньше чем через неделю Дэй будет мертв.
Я киваю, но больше ничего не говорю.
Из толпы доносится несколько криков. Один из патрулей сумел зайти с тыла и теперь оттесняет людей в центр площади. Я хмурю брови. Это не соответствует тактике подавления и ареста бушующей толпы. Я видела на экранах, как в бунтующих бросали пылевые бомбы или выпускали слезоточивый газ, и этого было достаточно. Но здесь я не вижу никакого намека на подобные действия. На солдатах нет противогазов. Тем временем другой патруль ринулся на совершенно безобидных протестующих, собравшихся за пределами площади, где улицы слишком путаные и узкие.
— Что вам говорит командир Джеймсон? — спрашиваю я у Томаса.
Он прижимает руку к наушнику. Его темные волосы падают на глаза, скрывая их выражение.
— Приказывает оставаться на месте. Патрульные окружат толпу. Она велела ждать ее команды.
Целых полчаса мы стоим без дела. Я держу одну руку в кармане, рассеянно потирая пальцем медальон Дэя. Почему-то вспоминаются уличные бои. Возможно, эти люди тоже здесь присутствуют.
И вдруг я замечаю бегущих по крышам солдат. Одни только готовятся занять позиции, другие уже выстроились в линии. Странно. Это не патрульные солдаты, таких солдат я вообще не видела в Лос-Анджелесе. У наших солдат черные аксельбанты и один ряд серебристых пуговиц на кителе. На рукавах голубые, красные, серебристые или золотые повязки. Но у этих на кителях нет пуговиц. По их груди наискось пробегает белая полоса, а повязки на рукавах серые. Спустя секунду я понимаю, кто они.
— Томас, — я касаюсь его руки и указываю на крышу, — палачи.
На его лице нет удивления, а глаза безразличны. Томас прочищает горло.
— Да, — отвечает он.
— Что они делают? — кричу я. Смотрю на людей с площади, потом снова на крыши. Ни у одного из солдат я не вижу пылевой бомбы или слезоточивого газа. У каждого за спиной автомат. — Они не пытаются разогнать их, Томас. Они загоняют их в ловушку.
Томас бросает на меня безжалостный взгляд. Я впервые вижу его таким.
— Стойте спокойно, Джун. Наблюдайте за толпой.
Я снова смотрю вверх и вижу, как на крышу выходит командир Джеймсон с группой солдат. Она прижимает руку к уху и что-то говорит в микрофон.
Проходит несколько секунд. У меня в груди появляется тягостное чувство. Я знаю, к чему все идет.
Вдруг Томас что-то шепчет в микрофон. Ответ на приказ. Я смотрю на него. На секунду Томас ловит мой взгляд, потом смотрит на патруль перед нами.
— Огонь! — кричит он.
— Что? Томас! — Я хочу сказать что-то еще, но в этот момент с обеих крыш и платформы раздаются выстрелы. Я бросаюсь вперед. Не знаю зачем… махать руками перед солдатами? Но прежде чем я успеваю сделать хоть шаг, меня хватает Томас.
— Назад, Джун!
— Прикажи своим людям остановиться! — кричу я в ответ. — Скажи им…
И в этот момент Томас хватает меня и бросает на землю так сильно, что моя рана в боку открывается снова.
— Черт, Джун! — кричит Томас. — Назад!
Земля удивительно холодная. В растерянности я припадаю к ней. Не до конца понимаю, что сейчас про изошло. Бок горит. На площадь со всех сторон дождем сыплются пули. Люди в толпе опадают, словно плотина, прорванная потоком. Томас, остановись. Что ты о себе возомнил? Мне хочется подняться, закричать ему в лицо, ударить его. Томас, будь Метиас сейчас жив, он убил бы тебя за это. Но Томас меня не слышит. Я зажимаю ладонями уши. Выстрелы автоматов оглушают.
Атака длится всего минуту, но кажется, что безжалостная стрельба не прекращается целую вечность. Когда Томас приказывает солдатам остановиться, выжившие в толпе падают на колени и закрывают голову руками. Подоспевшие солдаты надевают на них наручники и сгоняют уцелевших вместе. Я сажусь на колени. В ушах все еще звенит от выстрелов… Я смотрю на море тел и заключенных. Сознание сковано оцепенением.
Томас бросает на меня взгляд, а потом сходит с платформы и в окружении нескольких солдат направляется обратно в Баталла-Холл. Я не знаю, что сейчас написано у Томаса на лице, и отворачиваюсь, чтобы его не видеть.
Дэй
Мы поднимаемся на несколько этажей, потом раздается скрежет цепей, и лифт останавливается. Солдаты тащат меня по знакомому коридору. Думаю, они вернут меня в камеру, по крайней мере на некоторое время. Впервые после пробуждения на каталке я чувствую усталость. Глова склоняется на грудь. Должно быть, доктор сделал мне какой-то укол, чтобы я не метался во время операции на колене. Голова кружится, словно кто-то ударил меня о стену.
Но солдаты останавливаются на полпути к моей камере. От удивления поднимаю голову. Мы стоим перед одной из виденных мной ранее комнат, с окошками из чистого стекла. Камера для допросов. Я сжимаю зубы. Вот оно что. До казни они хотят выжать из меня больше информации.
Из наушников одного солдата доносятся помехи, а затем чей-то голос. Солдат кивает. Убирает руку от уха и указывает на камеру.
— Вводите его, — говорит он. — Скоро придет капитан.
Проходят минуты, я жду. У двери стоят солдаты, безразлично смотрят перед собой, невозможно понять, о чем они думают.
Эта камера должна быть более или менее звуконепроницаемой… но я все равно слышу отрывистые пулеметные очереди, далекие крики, исходящие откуда-то снаружи.
У меня сжимается желудок. Наверняка патрули открыли по собравшимся на площади огонь. Неужели они умирают из-за меня? Неужели это я отправил их на смерть?
Проходит еще некоторое время. Выстрелы становятся редкими, а потом и вовсе затихают. Теперь я слышу лишь тишину. Жду. Веки тяжелеют. Больше всего мне хочется свернуться калачиком в углу камеры и заснуть.
Наконец в коридоре раздаются шаги. Мое сознание вновь оживает. Дверь открывается, и на порог ступает молодой человек с короткими темными волосами, которые падают ему на глаза. С головы до ног он одет во все черное. На плечах — серебристые эполеты. Другие солдаты щелкают каблуками.
— Смирно!
Человек жестом отдает команду «вольно». Теперь я узнаю его. Это тот ублюдок, который застрелил мою мать. Джун упоминала о нем. Томас. Должно быть, его прислала командир Джеймсон.
— Мистер Уинг, — обращается ко мне Томас, подходя ближе и поправляя перчатки. — Какое удовольствие встретиться с вами лично. Я уже стал беспокоиться, что такого случая мне не представится.
Я заставляю себя промолчать.
— Хочу задать вам несколько вопросов. Мы предпочитаем, чтобы все прошло хорошо, но, конечно, при неблагоприятных условиях наша встреча может стать несколько неприятной.
Не дожидаясь ответа, Томас достает из-под плаща маленький серый пульт управления и направляет его на пустую стену камеры.
На ней появляется изображение. Какой-то полицейский отчет с фотографией незнакомого мне парня.
— Это широко известные Патриоты, — поясняет Томас. — Можете сколько угодно отрицать связь с ними, но тем не менее пересекаться с ними вы могли и, возможно, поможете нам их найти. — Он бросает взгляд на фотографию. — Знаете этого человека?
Я мотаю головой:
— Никогда прежде его не видел.
Томас щелкает пультом. Появляется еще одна серия фотографий.
— А этого?
— Нет.
Еще фотография.
— Как насчет этого?
— Нет.
На стене появляется еще одно незнакомое лицо.
— Видели эту девушку раньше?
— Никогда в жизни.
Еще несколько незнакомых лиц. Томас меняет фотографии, не мигая и не оспаривая мои ответы. Пока мы продолжаем, я искоса наблюдаю за ним и понимаю: Томаса что-то беспокоит. И это никак не связано с Патриотами. Он держит меня здесь по иной причине.
Еще фотографии. Еще больше незнакомых лиц. Томас не оспаривает ни один из моих кратких ответов.
А потом на фотографии появляется лицо, которое я знаю. Мне приходится постараться, чтобы не выдать себя выражением лица. На нечеткой фотографии изображена девушка с длинными волосами — они длиннее той стрижки, которую помню я, — и бунтарской усмешкой на губах. Тогда у нее еще не было татуировки в виде виноградной лозы. Значит, Каэдэ из Патриотов.
— Никогда ее не видел, — отвечаю я.
Томас показывает мне еще несколько фотографий, затем выключает экран и поворачивается ко мне.
— Что ж, теперь, когда свои обязанности я выполнил, — говорит он, — перейдем к более интересной теме. Я ведь не могу проверить, говорите вы мне правду или нет, верно? Но все хорошо. На это я и рассчитываю.
Я прищуриваю глаза:
— Что ты хочешь?
— Что ж, если я не смогу добиться от вас честных ответов, я просто скажу своему командиру, что вы отказались с нами сотрудничать. И что мне пришлось принять некоторые меры. — Томас не улыбается, однако в его голосе слышится веселье. Он снимает с пояса тонкий нож. — У меня имеется разрешение делать все, что мне захочется, если только это не отправит вас обратно в больничное крыло, ведь мы не хотим расходовать на вас еще больше средств.