Пыль расходилась медленно — каменный короб здания держал ее, все вокруг заволок серый колыхающийся сумрак. «А куда делся Музыченко? — спохватился Иванов. — Ведь только что был рядом».
— Филя! Музыченко! — крикнул он, но не услышал своего голоса — его заглушил новый разрыв.
Мимо, невидимый в пыли, полз кто-то из десантников, кирпичи, раскатываясь, гремели под ним.
Сквозь пыль Иванов увидел чью-то голову в пилотке.
Человек в пилотке как слепой ткнулся в него, зашарил руками, ощупывая. В оседающей пыли Иванов разглядел: лоб ползущего залит кровью. И вдруг узнал:
— Филя! Да куда ж тебя? Постой, перевяжу!
Нащупав в кармане брюк раненого пакет, Иванов начал бинтовать ему голову. Но Музыченко в полубеспамятстве все порывался встать, кричал, захлебываясь клокочущей во рту кровью:
— Пустите! За мной!
Грохот нового взрыва потряс здание. На руки Иванова хлынул крошеный камень. Только что распечатанный белоснежный бинт мгновенно посерел. Отряхнув его и кое-как наложив повязку на лоб Музыченко, Иванов оттащил товарища назад, в полузаваленный обломками угол подвального помещения — там безопаснее, — и оставил лежать. Как-то сразу Музыченко затих — не потерял ли сознание? Побыть бы с ним. Но если немцы подымутся в атаку?
Вернуться на свою позицию, к наружной стене, не успел: тугая горячая волна отбросила его на железные прутья арматуры, торчащие из раскрошенного бетона. К счастью, не напоролся, только больно ушибся.
Едва успел встать — опять все содрогнулось от грома, Иванова снова швырнуло на перекрученную арматуру. «Чем ждать, пока тут завалит, — на улицу, вперед!.. Но что ж я, в одиночку? А Филю как оставить?..»
В полутьме подвала, наполненного не успевающей оседать пылью, его взгляд не отыскал никого. Прокричал:
— Эй, кто тут есть?
Словно в ответ громыхнуло наверху, перекрытие над головой дрогнуло. Сейчас рухнет!.. Метнулся в сторону. «Уцелел…» Только в голове знакомый звон.
Снаружи прогремело еще несколько разрывов. Танк? Нет, посильнее… Да это ведь свои стреляют! Выручили артиллеристы! Спасибо, боги войны!
Все тише скрежещут гусеницы, урчит, удаляясь, танк.
Поблизости где-то в глубине здания послышались голоса. Десантники, во время обстрела укрывшиеся кто где, собирались вновь. Меж стен еще не улеглась пыль, она мешалась с дымом — что-то горело. Поднявшись, чтобы отыскать Музыченко, Иванов не успел сделать и двух шагов, как увидел, что тот из-за простенка сам идет ему навстречу. Идет пошатываясь, весь — от повязки на лбу до ботинок — серый от пыли.
Иванов бросился к нему:
— Отдышался, Филя?
— Порядок! — прохрипел тот в ответ. — Еще дам фрицам жизни!
Филя тяжело, как-то осторожно, присел, потрогал запасные диски на поясе, пустую гранатную сумку, задержал ладонь на ней:
— Придется теперь мне гранат подзанять. У фрицев…
По команде старшины десантники, уцелевшие после обстрела, выбежали из дымящихся стен и устремились через улицу. Иванов и Музыченко держались рядом.
Из развалин напротив, где несколько минут назад были немцы, не раздалось ни одного выстрела.
Перемахнули улицу. Музыченко не отставал — видно, собрался с силами, здоровяк. Бежит, только покряхтывает.
Кругом бесформенные груды камней, каменный пустырь. Куда делись немцы?.. Вперед!
— Полундра! — Иванов пригнулся, услышав зловеще-знакомый посвист летящей мины.
Перед глазами железная дверь, вся во вмятинах от осколков. С нее пустыми глазницами глядит пронзенный молнией череп. Трансформаторная будка…
— Филя, сюда!
Протиснувшись в чуть приоткрытую дверь, хотели захлопнуть ее, но она не поддалась.
В будке было темновато. Свет, падавший через узкие горизонтальные окна-щели под потолком, процеженный сквозь железные жалюзи, едва достигал пола. На нем почти до окон громоздились исковерканные остатки трансформаторов.
Разрывы мин стихли. Иванов выглянул в дверь:
— Пошли, Филя!
Музыченко не ответил. Иванов оглянулся:
— Опять сомлел? Вот беда!..
Он растерянно стоял перед Филей: тот сидит на полу, прислонясь спиной к измятому железу, болезненно морщится, держась за повязку на голове.
— Вот что! — не стал задумываться Иванов. — Отдышись да топай потихоньку назад. А диски с патронами мне оставь.
— И самому сгодятся! — Филя снял руку с повязки на голове. — Обожди, сейчас пойдем. Накатило на меня…
— А если опять накатит? И так от своих отстали. Как с тобой-то я?..
— Боишься — обременю?
— Да я не потому… — смутился Иванов. — Тебе в санчасть надо.
— Город возьмем — тогда. Где ее сейчас искать?
— И то верно. Скорее немца найдешь, чем доктора. Ладно, Филя, топаем вместе до победного.
Они спешили. Их подталкивал в спины страх. Нет, не страх перед врагом. Страх, что они, пока Филя приходил в себя, потеряли своих.
В незнакомых дворах, за глухими оградами, сложенными из камня, где они пробегали, трудно было понять, как разворачивается бой. Он гремел россыпью очередей где-то неподалеку, и было похоже — бой, только что катившийся от порта в город, теперь клокочет где-то на одном рубеже, не в силах перехлестнуть через него.
— Поднажмем! — торопил Музыченко, хотя сам едва поспевал за Ивановым.
— Боишься, твой старшина с довольствия спишет? — пошутил тот, как шутил когда-то над Василем.
Еще один разбитый дом на пути.
Проломы в стенах. Груды камней. Искривленные балки, ржавые водопроводные трубы, торчащие из каменного крошева. Это был нелегкий путь, особенно для Музыченко. Он не хотел признаваться, что опять ослабел. Все же пришлось сделать передышку. Но едва успели присесть, как где-то совсем близко послышалось многоголосое:
— A-а… Полундра-а-а! Ура-а!
— Полун…
Резкий, совсем близкий стук пулемета заглушил голоса.
— Наши! — вскочил Музыченко. — Наши атакуют. Давай к ним!
Вот и пройден весь дом. Угловая комната. Без потолка, вместо окон — бесформенные дыры. Присели возле одной из них, что зияла у самого пола. Осторожно выглянули. Глазам открылась улица, вся в ярком утреннем солнце. На противоположной стороне ее три-четыре белых домика. Стропила крыш обнажены, лишь кое-где чудом держится черепица. Шагах в двадцати от дома, на залитой солнцем мостовой, тело в полосатой тельняшке, бескозырка на голове. Вытянуты вперед руки, словно летел матрос да так и застыл, с грозной врагу «полундрой» на устах.
— Ваш? — шепотом спросил Музыченко.
Иванов всмотрелся:
— Лица не разгляжу… Может, и с нашего «охотника».
И вдруг матрос шевельнулся, не поднимая головы, подтянул руки к груди, как бы собираясь приподняться.
— Живой! — изумленно выдохнул Музыченко в ухо Иванову.
Тем временем лежавший на мостовой приподнял голову, глянул в их сторону и, тяжело повернувшись, пополз к дому, волоча ногу.
— Филя, поможем! — позвал Иванов и первым высунулся из пролома. Но в ту же секунду отпрянул обратно: по мостовой возле ползущего проплясали искры, высекаемые из камня пулями.
Матрос дернулся, ткнулся лицом в землю, затих.
— Вот гады, по раненому! — Иванов в ярости тряхнул автоматом.
— Может, не убили? — спросил Филя. — Вытащим?
Вместо ответа Иванов, пригнувшись, первым скользнул в дыру.
В тот момент, когда они, подхватив тяжело обвисшее тело, втянули его через пролом внутрь дома, позади них, по мостовой, снова прощелкали пули. Но пули уже не могли достать их.
Матрос не шевелился. Повернули его лицом вверх. Филя тронул лежавшего за руку:
— Пульса нет.
— А ты что, доктор? — усмехнулся Иванов. — Умеешь определить? Сердце надо послушать, — и припал ухом к груди лежавшего.
Но их надежды оказались напрасными.
Заправляя тельняшку убитого снова под ремень, Иванов пальцами натолкнулся на тугой, плоский матерчатый сверток. Флаг?
Да, это был флотский флаг — совсем небольшой, со шлюпки или с катера. Иванов потрогал его:
— Мечтал парень над городом поднять…
— Такой обычай у нас в морпехоте, — глянул на флаг Филя. — Дошел — поставил!
Иванов сунул свернутый флаг себе под фланелевку:
— Мы за него донесем. А он пусть здесь пока полежит.
Тело оттянули к стене. Бескозыркой накрыли лицо.
Тишина… Только где-то в отдалении перекатывается стрельба.
— Откуда срезали его? — взглядом показал Музыченко на убитого.
— Где немцы, где наши? Во нам задачка… Ой! — снова схватился за голову. — Дает знать, проклятая!
— Я подымусь, разведаю, — встал Иванов. — А ты посиди, отдохни.
— Посижу… — согласился Музыченко нехотя, покосившись на лежащее у стены неподвижное тело.
Через дверь с обугленными косяками Иванов вышел обратно в едва освещенный коридор. Прошел по нему, прислонился к стене, присматриваясь: где тут ход на второй этаж?
И вдруг совсем явственно где-то над потолком двумя короткими очередями простучал пулемет. «Наш или немецкий?»
Пулемет коротко простучал снова. «Немецкий станкач! — по звуку определил Иванов. — Или наши гвоздят из трофейного?..»
Снова тихо.
— Давай! — донеслось с улицы. — Вперед, това…
Го-го-го-го-го-го!.. — зашелся пулемет наверху, длинной очередью зачеркивая голоса.
«Немцы стреляют. Немцы в доме! Эх, Филю оставил… Вернуться! Или прежде отыскать наверху пулемет и по нему сзади?»
Где-то близко, позади, шаркнули шаги. Кто? Кто это?..
Попятился в ближнюю из дверей. Прижался спиной к косяку. Перехватил автомат за ствол: лучше без выстрела, чтобы там, на втором этаже, раньше времени пулеметчиков не спугнуть.
Шаги — медленные, все ближе… Ждал, до боли в пальцах Стиснув ствол автомата.
Почему немец остановился? Опять идет!
По следу крадется… Вот он, фашист, шагах в пяти, не больше. Сейчас получит. Только бы не промахнуться, свалить с первого удара.
Уже занес автомат, поджидая, пока преследующий поравняется с дверным косяком.
— Эй, Иван в квадрате! — окликнул его знакомый голос.
— Филя? — Иванов шагнул обратно в коридор. — Не сиделось тебе! — Он уже не стал говорить, что чуть не стукнул Музыченко, приняв за фашиста.