Угол, поворот коридора… Снова наверху заливистая пулеметная очередь.
Еще несколько шагов вдоль стены. Проем. Тут! Выщербленные ступеньки вверх.
Сзади баском охнул, видно рана дала себя знать, Филя.
— Сядь, отдышись! — оглянулся Иванов на ходу. — Потом догонишь!
Музыченко обессиленно опустился на ступеньку:
— Кажись, котелок у меня треснутый. Паять надо…
Шаг, два, три… Иванов крался по ступеням вверх бесшумно, даже сам не слыша собственных шагов. Пулемет молчит. Но теперь и без того понятно, где он. «Не стреляете?.. Ждете, пока наши снова покажутся?.. Ну, дождетесь!..»
Еще ступенька вверх. Последняя!
Лестница вывела на второй этаж. Такой же коридор, как на первом. Две-три двери, в которых не осталось даже косяков, торчат углы оббитых кирпичей.
«В которой?»
За одной из дверей близ лестницы слышался слабый шорох.
Прижимаясь к стене, вплотную подобрался к двери. Осторожно, одним глазом, выглянул из-за косяка и сразу же бесшумно отпрянул. Успел увидеть: три спины в немецких шинелях, три каски, за ними тупорылый пулемет на четырехногом станке нацелен на улицу из окна, в котором не осталось и следов рамы.
«Поджидаете наших?.. Дождались! Мы уже здесь».
Под ногой хрустнул какой-то камешек. Но немцы не успели оглянуться: Иванов нажал на спуск…
Он хотел подбежать к пулемету, возле которого, теперь уже недвижные, лежали три фашиста. Но снизу, оттуда, где остался Музыченко, докатилась гулкая автоматная очередь.
Скорее к Филе!
В два прыжка достиг лестницы, сбежал по ней. Увидел: Музыченко, полулежа на нижних ступеньках, короткими очередями бьет вдоль полутемного коридора. Дал очередь туда же, присев рядом.
— Быстро, Филя!
Подхватил Музыченко под руку, потащил вверх по ступеням, по которым только что сбегал. А Филя снова стал грузный, пошатывался — видать, на него опять навалилась слабость, временами отпускавшая его.
Второй этаж… Подтолкнул Музыченко в первый же дверной проем на пути, вбежал за ним — и только тогда увидел: от комнаты, что когда-то была за этой дверью, остался лишь пол да часть внутренних стен. Почти со всех сторон открыто… Эх, не сюда бы!
В дальнем конце коридора гулко затопали кованые сапоги. Немцы бегут следом по лестнице!
Толкнул Филю в угол к стене. Бросил взгляд вниз. Не прыгнешь на камни со второго этажа… Да и как с Филей? На ногах не держится…
Но Музыченко, перемогаясь, поднялся. Топот немецких сапог за стеной. Рядом!
Может быть, не заметят? Оба замерли, прижавшись к стене.
Топот и голоса у двери. Сейчас немцы увидят…
Не сговариваясь, оба разом из автоматов ударили в дверной проем, наискосок, чтобы пули летели вдоль коридора.
Тихо за дверями… Немцы убежали или притаились?
Музыченко заменил опорожненный диск, другой, снаряженный, из своего запаса, молча протянул Иванову.
Сменили опорожненные магазины. В коридоре со стороны лестницы слышалось какое-то шуршание. Подкрадываются… Из автомата за стеной их не достать. Была бы хоть одна граната…
— Рванем! — шепнул Музыченко. — Единственный шанс. Наши близко!.. Проскочим…
— А сможешь?
— Смогу.
Иванов поднял с пола кирпич:
— Брошу и давай. Оба враз. — Шагнув к двери, гаркнул: —Полундра!
Кирпич вылетел в дверной проем.
Выиграть секунду, пока враги не поняли, что брошена вовсе не граната.
Выскочив в коридор, Иванов чуть не споткнулся о двух немцев. Оба, раскинув полы шинелей, пятнистых от пыли, лежали ничком, охватив головы руками. Ждут разрыва…
Ствол автомата вниз, короткая, наскоро, очередь по обоим.
— Филя, жми!
И вдруг один из лежавших немцев, вскочив, бросился на Иванова. Это оказался здоровенный и ловкий фашист. Ударом в грудь он сбил Иванова с ног, да так, что у того вылетел автомат. Но и у немца в руках не было оружия — наверное, уронил, когда кидался на пол, спасаясь от кирпичной «гранаты».
Пальцы немца, словно железные, вонзились в шею Иванова. Он попытался освободиться от них, но не смог. Перехватило дыхание, перед глазами все стало багровым. Сквозь эту кровавую пелену разглядел: второй немец наставляет на него винтовку, что-то кричит тому, который вцепился в горло. Пока этот вцепившийся немец вплотную — тот из винтовки не выстрелит, чтобы не попасть в своего. Но если не оторвать железных пальцев от горла — конец! В глазах уже все потемнело, воздуха нет… Воздуха! Воздуха!
Отчаянным рывком Иванов крутнулся из-под немца, но тот вновь прижал его к полу. Прямо перед своими глазами, через пелену красного тумана, застлавшую их, Иванов увидел: по кускам штукатурки суетливо топочут два рыжих немецких сапога, припудренных известковой пылью. И рядом, сшибаясь с ними, так же яростно топочут солдатские ботинки с обмотками. Филя! Ослабевший от раны Филя и здоровенный немец.
«Одолеет Филю — нам обоим конец!»
Сознание этого увеличило силы, и ему удалось вывернуться. Вскакивая, увидел: Филя, свирепо ругаясь, пытается вырвать винтовку у второго немца. Но тот силен…
Страшный удар в челюсть. Иванов рухнул на бугристый от обломков пол и покатился куда-то вниз…
Придя в себя, схватился за щеку: «Ух, как меня этот немец… Со второго этажа!.. А что с Филей? Он ведь там остался…»
Хотел подняться, но резкая боль в лодыжке правой ноги бросила обратно на землю. От этой боли, а главное — от неожиданности ее у него пот выступил на лбу: «Вывихнул? Сломал? Только этого не хватает… А Филя, Филя где?»
Стиснув зубы, поднялся. Держась за стену, побрел к лестнице, при каждом шаге вздрагивая от боли в ноге.
Мимо по коридору и вверх по лестнице, по ступенькам которой он только что свалился, пробегали бойцы в темных от пота и пыли гимнастерках.
«Эх, досадно! — вспомнил Иванов о спрятанном под фланелевкой флаге. — Сам хотел…»
— Ставь наверху! — крикнул он пробегавшему мимо солдату.
— А ты что, ранен? — не останавливаясь, спросил солдат, подхватив флаг. — Поставим!
Уже все бойцы пробежали по лестнице вверх, а Иванов медленно преодолевал ступеньку за ступенькой. Было больно, но, прислушиваясь к этой боли, он говорил себе: «Ничего, разомнется!»
Кое-как взобравшись на второй этаж, он сразу же, неподалеку от лестницы, увидел Музыченко и обрадовался: «Жив Филя!» Над Музыченко, сосредоточенно накручивая ему на голову свежий бинт, хлопотала девушка-санинструктор в синем берете и с якорьком — знаком морской пехоты на рукаве гимнастерки.
Иванов задержал взгляд на девушке: не Маша ли? Если бы она!
— Все в порядочке! — засиял Музыченко, увидев Иванова. — Старшине доложился… А я уж загоревал по тебе! Как тебя тот фриц шибанул!.. Ты что, хромаешь?
— Ничего, пройдет. — Иванов сел, чтобы перевести дух.
— Смотри, ставят! — вдруг закричал Филя.
Там, где голубело небо сквозь перекошенные обломки стропил, два парня в солдатских гимнастерках, но с матросскими бескозырками на головах, помогая друг другу, карабкались все выше. Они тащили с собой длинный шест. Вот они добрались до места, выше которого лезть уже некуда — там прямо в небо упирались две сходящиеся углом балки. Уцепившись за них, оба бойца подняли шест — и на верхнем конце его полыхнуло бело-голубое с красным. Легкий ветерок, летящий откуда-то с моря, развернул его. В памяти Иванова промелькнуло недавнее: бурлящая от осколков и пуль, темная, с багровыми отблесками вспышек, вода, на ней — головы в пилотках, касках, бескозырках, впереди — серые камни причала, развороченного торпедами, позади — мачта его «морского охотника», его корабля с перебитыми обвисшими фалами. Она медленно уходит в воду. Под гафелем колышется бело-голубое полотнище. Еще мгновение, и оно коснется воды… Боевые корабли погибают, не спуская флага. Но корабль — это не только железо. Это и люди. Флаг ведет тех, кто, расставаясь с кораблем, продолжает бой. Ведет, даже если с ними и нет флага…
В коридоре останавливались солдаты и матросы, запрокидывая запыленные, довольные лица, смотрели на флаг, плещущий в прозрачном сентябрьском небе.
— А наш-то, наш поставить! — засуетился Филя, чуть не вырвал бинтуемую голову из рук сестры. — Что ж ты? — показал он на фланелевку Иванова. — Доставай скорее!
— А это наш и поставлен! — улыбнулся Иванов.
Кто-то из бойцов, смотревших на флаг, проговорил:
— И над Севастополем так подымем!
— И над Берлином клятым! — отозвался другой.
Откуда-то из глубины здания раскатисто прогремел властный голос:
— Всем — вниз!
Бойцы, топоча, пробежали мимо. Музыченко улыбнулся Иванову:
— Слышал — наш старшина команду дал? Жми! А я — на текущий ремонт.
— Сейчас добинтую — и в медпункт его, — подтвердила девушка.
Иванов попросил:
— Да уж постарайтесь! Герой!
Девушка улыбнулась:
— Знаю… У нашего Музыченко и черепная кость геройская. Повышенной прочности.
Уже все бойцы сбежали по лестнице.
— Кончим бой — наведаю тебя, Филя! — пообещал Иванов. — Сегодня к вечеру разыщу! — И, хотя боль в ноге еще не утихла, заторопился вниз — не отстать бы снова!
Не знал он, что еще четверо суток продлится бой, пока из города не выбьют последних фашистов, что к тому времени Филя будет уже далеко, в госпитале.
БЕСКОЗЫРКА НАД ГРАФСКОЙ
Торпедный катер шел полным ходом, чуть подпрыгивая на встречной волне. В лицо Иванова, стоящего у турели с двумя крупнокалиберными пулеметами, вихрем летели брызги, подхваченные боковым ветром. Они мешали видеть: водяная солоноватая пыль била в глаза, в щеки, проникала под плотно застегнутый кожаный штормовой шлем, под брезентовую куртку. Немного познабливало.
Был тот час, когда ночь еще неотторжима от утра. Еще несколько минут назад трудно было различить впереди, где проходит черта, отделяющая небо от моря. Сейчас же эта граница определялась все более ясно. Небо было уже совсем светлым, хотя солнце еще не показалось. Но его скорое появление угадывалось в части горизонта, лежащей справа по ходу корабля, — там, где за туманной далью скрыт крымский берег. Где-то там, справа по борту — Севастополь. Ночью, когда катер вместе с другими находился в дрейфе — в засаде, поджидая немецкие транспорты, в той стороне, в нижней части ночного неба, временами были заметны красноватые отсветы. Что-то горело в Севастополе, который вот уже несколько дней наши войска штурмуют со всех сторон.