— Помню его. Львенок...
— Он вырос — и показал клыки.
— А я? Что было со мной? Я был...
— Безумен, — говорит она. — Кто-то из могущественных бессмертных ненавидит тебя.
— А где все? Мои друзья, воины, слуги?
— Ждут — те, кто не были убиты тобой в первом припадке. Приняв за врага, ты напал на своего оруженосца Иолая и, хотя тому удалось спастись...
— А ты?
— Я прибыла позже.
— И разожгла священный очаг?
— Да! И вытащила тебя из безумия.
Разбит в щепы древний трон Кадма, сломан жезл, обманчивый дар Дедала, раскиданы клочки чьих-то одежд. Обо всем этом надо будет подумать. Потом. Улыбнувшись, он протягивает ей руку — которая замирает на полпути. На ней...
— А эта кровь?
В первый раз Медея колеблется:
— Эта кровь... Это кровь твоих детей.
ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ
Настает день, когда несколько почтенных старейшин мессенского Трикка — но далеко не все — входят в опустевший дом, где поселился избавивший город от чумы Человек-с-гор.
— Посвятительные дары готовы, — говорит один из них.
— Благодарю вас, отцы, — произносит тот, встав им навстречу.
Его многое больше не удивляет. И он знает, что это лишь начало. Не для того они пришли, чтобы поведать о завершенной ремесленниками работе.
— Стрелы чумы скосили прежних царей города, — торжественно произносит один из старцев. — Срезан под корень их род. Получив оракул дельфийского бога, мы пришли предложить тебе корону царя Трикка.
— Дельфийский бог посоветовал вам это сделать? — с интересом спрашивает Человек-с-гор, слыша в ответ нестройное «да». — А что скажет народ Трикка?
— Народ будет рад видеть своим царем того, кто приведенный сюда рукой бога, спас его от чумы.
Недолгая пауза. Ему подают табличку, текст на которой выжжен раскаленным металлом.
— Что же, если таково решение старейшин, воля народа и совет дельфийского бога, я принимаю власть в Трикке...
Оставшись один, Человек-с-гор не может избавиться от странного чувства — все произошедшее было фальшивой игрой, в которой никто так не сумел убедительно сыграть своей роли.
Усадив гостя поближе к жаровне и подальше от сквозняка, Тесей подает ему чашу.
— Превосходное вино!
— Благодарю. У меня к тебе важное дело, Феак.
Темные глаза бывалого кормчего, видавшего, как вымеривают глубины нильские лоцманы, как сплавляют ливанский кедр, как промывают золото в реках Колхиды, как, суля перемену ветров, стелется дым над вулканами островов Эола, непроницаемы:
— Я весь во внимании, — подтверждает он.
— Никто лучше тебя, Феак, не проведет корабля в путанице Кикладского архипелага, не выберет наилучшего курса, не найдет пути по звездам...
Тесей делает паузу, достаточную для того, чтобы кормчий сумел блеснуть своей скромностью:
— Не такая уж хитрая штука. У меня нет секретов от наследника Эгея. Все просто. Есть в небесах созвездие, которое критяне называют Быком, прочие же народы — кто Повозкой, кто Медведицей, и созвездие это единственное, непричастное к купанию в водах Океана. Четыре звезды сложены в неправильный четырехугольник, остальные же подобны кривому хвосту, у кончика которого приютилась еще одна звезда...
— Ну хватит, Феак! — наследник Эгея улыбается. — Будь все так просто, в море мог бы выйти любой дурак. Однако я послал за тобой.
— Так что же нужно сыну Эгея?
И почему эти финикийцы — такой пронырливый народ? В их жилах до сих пор стучит кровь степных кочевников, носовые окончания кораблей украшены конскими головами, в поисках мест добычи пурпура они бросали якоря во всех концах Моря Среди Земель, их фактории торгуют со всеми народами Ойкумены — когда это выгодно, разумеется. Когда невыгодно, их просто грабят...
— Очень скоро я отправлюсь в плаванье.
— Подходящее время. Говорят, уже видели первую ласточку — так что скоро задуют западные ветра. Хотя, лучше всего...
— Мне нужен кормчий, Феак. Знающий море, отважный, решительный — и умеющий ждать. Я согласен довериться только тебе.
— От такого предложения невозможно отказаться.
— Тогда еще одна просьба — сказанное сегодня должно остаться между нами.
Тесей делает паузу.
— Клянусь Меликертом! — произносит Феак.
Тирский бог Меликерт в Афинах — клятвозаверитель редкостный. Впрочем, кем только не клянутся люди?
— Близится срок платить критскую дань, — говорит Тесей. — Жребий уже выбрал жертвы, так что осталось только столкнуть на воду корабль, укрепить весла в уключинах и развернуть черный парус. Пока очень немногие знают, что я отправлюсь в числе семерых.
— Жертвой?
— Нет! Избавителем. Подумай, Феак, еще не поздно. Принесешь новую клятву и уйдешь, оставив все узнанное при себе.
— К удаче или смерти — я намерен последовать за сыном Эгея!
— Поверь мне — этого я не забуду.
Говорят, финикийцем был и Кадм. Родом из страны Ханаан, причудами судьбы он оказался, в конце концов, занесенным в Беотию, где следуя пророчеству пифии, основал Фивы в том месте, на которое улеглась священная корова. Хотя, может быть, это и сказка. Города не строят где попало, а в корове, животном почтенном во многих отношениях, не стоит предполагать особой стратегической и коммерческой мудрости.
— Ты ведь бывал в Кноссе, Феак? Что знаешь ты о Лабиринте?
— То же, что и все — слухи, очень похожие на затейливое вранье.
— А именно?
— Говорят, что его выстроил Дедал, чтобы Минос имел куда упрятать от людей и света солнца Минотавра — жуткое порождение противоестественной связи царицы Пасифаи с белым быком Посейдона.
— Странно звучит, а, Феак? Как может женщина, да еще царица, воспылать страстью к быку? Не говоря уже о способе...
Улыбка Феака скрыта под ухоженной бородой:
— Но ведь женщина! А разве дано кому-нибудь понять причины женских причуд? Почему так часто они выбирают предметом своей страсти подлинные исчадия преисподней? Очевидно, их сладострастие, когда ему дается воля, требует, в конце концов, чтобы красота была униженна уродством. Что же до способа, то опять же, рассказывают, что изнывающая от страсти царица упросила Дедала изготовить деревянную корову, находясь в которой...
— Что ты знаешь о самом Лабиринте, Феак?
— Говорят, что это огромное, запутанное здание с множеством комнат и галерей, что незнакомый с его переходами человек должен неминуемо заблудиться в нем... Впрочем, то же самое, теми же словами, рассказывают о Кносском дворце — можно подумать, люди путают одно с другим.
— Кто был там? Имею в виду — был и возвратился?
Кормчий разводит руками.
— Подумай, Феак. Не может так быть, чтобы в Лабиринт не входил никто, кроме жертв.
— Не должно. Но...
— Ладно, оставим пока это. Что ты скажешь об этом предмете?
На ладони Тесея — отчеканенный кружок золота с отверстием для нити или цепочки.
— Насколько я вижу, этот медальон сделан из золота очень чистой пробы...
— Феак, ты заговоришь мертвого! Скажи лучше, что ты думаешь об изображении на нем.
Маленькая вещица ложится на загрубелую ладонь и неожиданно ловко переворачивается в толстых пальцах:
— Да, может быть. Если эти линии обозначают ходы Лабиринта... Хотя не думаю, что он так выглядит. Они сходятся к... ну это, конечно, серп молодой луны.
— Луна в Лабиринте, — говорит Тесей. — Ты видишь в этом какой-то смысл, Феак?
— Критяне почитают Луну, как божество, как Зевса, как Афродиту, как Артемиду. Это ночное светило, нарастая и убывая в своих фазах, загадочным образом может задержать или ускорить рост злаков, изменить нрав животных и даже поступки людей. Известно, что в пору полнолуния, когда ее сила особенно велика, они становятся порывистей и вспыльчивей. Благородные духом чаще обычного хватаются за мечи, не обладающие подобным величием души — за сосуды с хмельными напитками, женщины же в эту пору оказываются менее осторожными и более распутными, а... Критяне считают еще, что бык, это божественное животное, несет в изгибе своих рогов лунный символ.
— Бык, луна, лабиринт...— Тесей задумчив. — Ты знаешь, глупы люди, смеющиеся над священными изображениями. Они бывают лживы, но они никогда не бессмысленны.
Кормчий разводит руками:
— Тогда стоит поговорить со жрецами. Или отправиться за оракулом бога.
— Возможно, я так и сделаю.
Красивый, но до странности бледный юноша, будто месяцами не выходивший под солнце, вбегает в комнату.
— Леос из рода Агниев...— быстро говорит он и замолкает, выразительно посмотрев на Феака.
— У меня нет секретов от кормчего. Ну?
— Он сказал: двадцать пять родичей Палланта ждут тебя в засаде у Горгета.
— Так!
— Остальные со множеством слуг, домочадцев и челяди готовы войти в город со стороны Сфета — как только будет ясно, что ты мертв.
По лицу наследника Эгея пробегает недобрая улыбка:
— Я ждал этого. Сегодня они узнают, кто настоящий хозяин Афин!
Протянув руку за мечом, он встает. Потом оглядывается на Феака:
— У меня ненадолго появились дела. Чувствуй себя как дома, мой кормчий.
Затихают шаги. По-прежнему спокойный, Феак остается допивать вино в тепле и одиночестве.
В конце концов, она всегда возвращалась сюда, к этому куску суши, обточенному с трех сторон зубами морских стихий и огражденном с третьей хребтами гор. Иногда, впрочем, ей казалось, что что-то охладевало в ней, и тогда, с облегчением отбросив остатки былых привязанностей, она отправлялась туда, куда звали ее причуды, иногда очень далеко, к краям Ойкумены. И все равно она снова возвращалась сюда, к своему городу, к своему народу, к этой каменистой земле, на которой проросла однажды первая посаженная ей маслина.
Стоя на самом краю обрывистой скалы акрополя, глядя на пустынный ныне морской горизонт, на изломанную линию берега, на черные вспаханные поля, на зеленеющие древним лесом склоны холмов, на лежащий у ее ног нижний город, она думает вдруг о том, что где-то здесь навсегда осталась часть ее сердца.