Потом она пожимает плечами, удивляясь странным порывам своих чувств, и, повернувшись, идет в сторону спуска. Этот день будет памятен многим, но чем кончится он, не составляет для нее секрета. У бессмертных иногда такие странные причуды. Из всех действующих лиц этой небольшой человеческой трагедии ее интересует сейчас седой старик, отец многочисленных сыновей, немало в своей жизни думавший о власти, а теперь одиноко ждущий в запертом на все запоры и ставни доме вестей с горгетской дороги.
Пройдя по улицам своего города, невидимая смертным сероглазая богиня находит большой дом, сложенный из крупных блоков необработанного камня. Хотя окружающий мир наполнен ярким солнечным светом, внутри дома тень и сумерки. По-прежнему невидимая, присев в углу, она задумчиво наблюдает за ждущим гонцов стариком. Пусть для других его душа заперта, как этот дом, для нее же, следящей, как он, тяжело вставая, начинает бродить из угла в угол или, утомленно опустившись в кресло, вздрагивает при каждом звуке шагов, эта душа как развернутый свиток не раз прочитанной книги.
Наконец происходит то, что должно было произойти. Кто-то стучит в наружную дверь. Тяжело дыша, входит гонец. Он приносит черную весть. И сероглазая богиня, не раз подававшая повод говорить о своей жестокой мстительности, с задумчивым любопытством следит, как без криков и слез находит себе выход человеческое горе.
Проходит время. Наконец старик Паллант зовет оставшихся при нем слуг. Они приносят черный плащ. В трауре и горе он идет к новому хозяину Афин просить выдать тела своих сыновей.
На закате дня загадочный путь сердца приводит дарящего безумие бога в укромную бухту на магнесийском побережье. Он видит корабль, вытащенный кормой на песок, а в людях, коротающих время у костров, узнает пользующихся недоброй славой уроженцев тирренского побережья. У самого большого из костров идет игра. Серебро и золото, дорогая посуда и оружие ждут своей судьбы на песке, а собравшиеся вокруг игроков матросы, то затаивая дыхание, то разражаясь несдержанными возгласами, переживают каждый бросок изогнутых костей-астрагалов. Одетый в леопардовую шкуру, бог в женской головной повязке приветствует собравшихся, и те отвечают, задержав взгляды и даже позабыв ненадолго о выпавших очках.
— Мне нужен корабль, — говорит он. — Идущий... Ну, скажем, пусть он идет на Наксос.
— Ты пришел туда, куда надо, незнакомец, — говорит один из сидящих у костра. — Я капитан Офельт. Если боги стихий даруют нам попутный ветер, завтра мы поднимем паруса. А у тебя есть чем заплатить?
Юноша поднимает раскрытую ладонь. На ней золото. Как может показаться, его очень много.
— Тогда садись с нами, выпей вина и раздели нашу игру.
Юноша садится и, дождавшись своей очереди, берет кости. Первые броски встречаются восторженным криками, последующие молчанием и тихим шепотом. Ему, не переставая, подливают вино, но он, не отказываясь и не пьянея, продолжает игру, которую никто не сможет играть нечисто, не глядя швыряя чужие кости. Взошедший лунный диск бросает серебристый свет на лежащие на песке сокровища, поменявшие за вечер хозяев, и теперь всецело принадлежащие чужаку в леопардовой шкуре. Однако капитан Офельт продолжает повышать ставки. Он надеется, что удача, в конце концов, изменит его пассажиру, ибо только свое счастье люди склонны считать постоянным, глядя же на чужое, они всегда ожидают неожиданного удара судьбы — и, в конце концов, редко ошибаются.
Тихо шепча ругательства на этрусском диалекте и теряя голову в приступе азарта, Офельт собирается поставить на кон свой корабль, от киля до клотика, когда его юный пассажир разочарованно бросает кости:
— Мне это надоело.
И слышит нестройный, но дружный рев:
— Не было уговора бросать игру!
— Да, конечно, — соглашается он. — Но зато я согласен отказаться от выигрыша, если вы не передумаете доставить меня на Наксос.
От такого предложения невозможно отказаться. Ночь и сон, пусть не сразу, но берут свои права. Случившиеся под покровом тьмы происшествия не стоят упоминания. На заре капитан Офельт, подняв своих людей, спускает на воду корабль, готовясь поднять паруса. Выпивший накануне немыслимое количество вина, бог удивлен:
— Однако, куда это нас занесет западный ветер? Надо дождаться, когда задует Борей.
Капитан Офельт ухмыляется:
— Да, это верно — для других. Но ведь каждый моряк имеет свои секреты, известные ему одному знания примет, смен течений и перемен ветров. Увидишь, ты будешь в подходящем месте еще раньше, чем думаешь.
Испытывающий похмелье бог не спорит. Когда же берег удаляется на три полета стрелы, капитан меняет свои манеры. Впрочем, не сразу:
— Да, ты ведь так и не назвал свое имя, юноша! — начинает он.
— Зови меня Сабазием, — отвечает бог, приведенный в себя брызжущим соленой влагой ветром.
— Ты часто играешь в кости, Сабазий?
— В них и другие игры — но только когда захочу.
— И постоянно выигрываешь?
— Каждый может неожиданно встретить более сильного противника.
Офельт кивает, кому-то при этом подмигивая:
— Дай-ка я погляжу на твой прошлый выигрыш, — произносит он, протягивая руку за сумкой пассажира в женской головной повязке.
Тот удивленно поднимает бровь:
— Однако! Такого уговора между нами не было!
— Да-да, конечно, — улыбаясь, вторит капитан, упиваясь собственным коварством. — Но постарайся понять меня правильно, Сабазий, во мне говорит естественнейшее человеческое чувство — любопытство.
И встречает лучезарную, не оцененную им по достоинству улыбку бога:
— Только и всего? Ну хорошо, я удовлетворю это твое чувство, но чуть позже. Когда придем в Наксос.
— Увы, славный юноша, нам не доведется быть там.
— Почему же?
— Течения и ветра не благоприятствуют такому курсу.
— Ты же упоминал о каких-то своих секретах, — все шире улыбаясь, капитан разводит руками. Юноша тоже улыбается ему. — Так и куда же мы идем?
— Сначала к берегам Дардании, а там, может быть, и дальше — в Лидию, в Карию, в Ликию. Ты увидишь мир, юноша!
— Я уже видел его.
Не встречая сопротивления, капитан Офельт завладевает сумкой гостя, тяжесть которой чуть не отрывает ему руку.
— Однако! — вырывается у него.
Сумка глухо шлепается о палубу, издав одновременно звон и плеск. Покачав головой, капитан пытается развязать туго затянутые непослушные ремни:
— Ты увидишь дельту Нила, — продолжает он тоном доброго наставника, вдохновенно поучающего внимающего юного ученика, — красоты Кипра или славные города Сидон и Тир. Может быть, будут тебе рады в Дамаске...
— Едва ли.
Старый моряк Офельт вдруг поражается, обнаружив, что не все тайны плетения узлов оказываются ему известны. Потом он находит незамеченный ранее кончик ремешка и вновь обретает надежду справиться с узлом без посторонней помощи.
— ...и везде, — продолжает он, — где имеют цену такие светловолосые и стройные мальчики с хорошо подвешенным языком, умеющие позабавить хозяев — хоть бы и игрой в кости. Мы продадим тебя, торгуясь умеренно, а последующие перекупщики нарастят цену. Быть может ты достигнешь даже той далекой страны, где течет река Ганг — там, говорят, в почете бездельники, умеющие бросать кости — и ты еще добром вспомнишь подаривших тебе такую судьбу.
— Да, там в цене такие люди! — спокойно подтверждает юноша. — Я сам мог бы рассказать тебе историю о семи братьях, имевших на всех одну красавицу-жену и ухитрившихся как-то за один день проиграть в кости целое царство.
— Великолепно! — злобно произносит Офельт, в своих попытках до отказа затянувший узлы и оборвавший кончики ремней. — Ты и расскажешь нам ее — во время пути!
— Однако! — продолжает юноша. — Я уже был во всех этих странах! И мое возвращение туда, да еще в таком качестве, было бы неправильно понято.
Бросив сумку на дно корабля, уязвленный Офельт поднимает на него багровое лицо:
— Увы, Сабазий! — заявляет он. — У тебя нет выбора! Выбор — это слишком грубая ноша для таких нежных рук, а свобода — слишком тяжкий груз для таких женственных плеч. Ты хорошо кидаешь кусочки костей, но ты слишком наивен, чтобы играть в игры взрослых мужчин — игры жизни, и поверь, что все случившееся с тобой случилось к лучшему, — Офельт повышает голос. — Так что держите-ка его покрепче и оденьте цепи, чтобы радость от перемен в судьбе не сказалась бы как-нибудь дурно на рассудке нашего пассажира!
Повторять приказ не приходится, но к всеобщему удивлению наложенные оковы вдруг спадают с рук юноши. И в этот момент забытая сумка развязывается — сама по себе. В ней оказывается вино, очень много вина — целый поток, целый водопад! — оно заполняет дно судна и растекается дальше, угрожая подняться на уровень скамей гребцов.
В поисках ответа капитан оглядывается на пассажира — и видит вместо него оскаленную львиную морду со стекающей с клыков слюной. Это не единственное животное на его судне. Целая стайка львов, тигров и пантер разгуливают по колено в вине, рыча и скалясь на людей, а недавно чистые снасти стремительно обрастают побегами плюща, сплетающими свои завитки со скоростью ползущих змей. Люди не выдерживают и один за другим прыгают за борт, смутно надеясь доплыть до берега — которого не достигает никто.
Один только из них остается на корабле. Продолжающий сидеть на кормовой банке кормчий вцепился в рулевое весло побелевшими пальцами. Его ужас велик, и он не нашел в себе сил даже утонуть. Теперь кормчий видит, как исчезают звери, как переливавшееся по днищу вино, скручиваясь в водовороты, утекает в невидимые щели, и как по мгновенно обсохшим доскам к нему приближается тот, кого он, подобно Офельту, очень недооценил.
— Из всех, бывших здесь, — произносит молодой бог, — только ты все время вел себя ко мне достаточно уважительно, хотя и не признал во мне бога. Впрочем, все это говорит только в твою пользу, ибо уважение, проявляемое людям к себе подобным, следует ценить больше, чем их обычно неискреннее почтение к богам. Поэтому ты и остался жив. Как тебя зовут?