и божества, как, например, у древнеегипетских богов-королей. Таким же образом в мире алхимического символизма Король и Королева празднуют кровосмесительный hieros gamos (божественный брак). В то же время алхимический символизм стремиться к цели, на службе которой находится эндогамный градиент энергии. Это уже не семья, а внутренние психические компоненты индивидуума, объединённые вместе, т. е. стремление к индивидуации. В отличие от дизинтеграционного проявления душевной общности, эндогамный импульс работает в направлении психической консолидации личности, символизируемой алхимическим ляписом. Поэтому, когда племянница или дочь Короля Грааль, который сам является братом матери Парсифаля, приносит Грааль в замок, или, по другим версиям, дарит Парсифалю меч и плащ, она как бы олицетворяет эндогамный аспект анимы и, следовательно, относиться к полному развитию той функции анимы, которая способствует процессу индивидуации. По этой причине Бланшефлор, которую он покинул из-за тоски по матери, можно рассматривать в качестве представителя противоположного, т. е. экзогамного аспекта анимы. Главным образом благодаря ей Парсифаль освобождается от матери и погружается в мир опыта и переживаний, и тем самым находит свою собственную сущность. Благодаря ей он раскрывает в себе мужественность, и в то же время приобретает опыт с настоящей женщиной. Но если бы он остался с ней, он бы не смог встретиться с другим внутренним аспектом анимы, а именно с хранительницей Грааля. Если образ анимы не будет познан отдельно от внешней женщины, возникает опасность вышеупомянутого accidie (несчастья), в более глубоком смысле, возникнет опасность застрять в проекциях и планах на будущее и не выполнить процесс индивидуации. Надо отметить, что, покидая Бланшефлор, Парсифаль не осознавал это, а просто был ведом желанием действий, которые вызвали его на дальнейшие приключения. По этой причине три капли крови на снегу напомнили о Бланшефлор, и он вынужден был размышлять о ней.
Подобно тому, как он покинул Бланшефлор, не понимая глубокий смысл своего поступка, он упускает возможность спросить о значении Грааля, который несла фигура эндогамной анимы и, как следствие исключается из царства Грааля.
Девушка с покойником на коленях также передает идею pieta. Она олицетворяет страдающую мать, оплакивающую своего божественного сына-любовника, то есть тот аспект Парсифаля, который квалифицирует его как «божественного сына матери», как прообраз Христа или образ Спасителя. Через собственную смерть в реальности Грааля — в мире будущих прообразов архетипических идей — Парсифаль, как человеческое существо, в котором впервые проявилось сознание, теперь на самом деле родился в этом мире, мире круга рыцарей Артура, с которого он начал путь. И, хотя он был изгнан из мира Грааля как грешник, он все-таки получил кое-что из этого мира, и мысли об аниме, как о внутреннем образе, направляющим его к процессу индивидуации. Конечно, он не связан с ней постоянно, и она является ему лишь в переходные моменты, меняя формы, то полезная и привлекательная, то антагонистическая и зачастую даже опасная, она соблазняет и направляет его к своей цели.
Это нейтральное, все еще далекое и не очень личное отношение к аниме, соответствует более ранней стадии, чем та, когда существует сильная и долговременное связь с Леди Анимой, например такая, как между Данте и Беатриче и у других известных пар. В историях Бретона есть аналогичные влюбленные пары, такие, как Тристан и Изольда, Ланселот и Гвиневер. Но эти образы меньше отражают отношения, чем неквалифицированное мистическое участие, выражающееся, к примеру, ситуацией, когда рыцарь мгновенно теряет рассудок из-за гнева своей дамы и убегает в лес, где превращается в животное и остаётся в этом состоянии пока, совершенно случайно, не воссоединяется со своей любовью. Такие катастрофические события являются результатом общей проекции анимы. Поскольку анима эквивалентна душе, которая, как известно, представляет жизненный принцип, разлука с объектом проекции анимы естественно приводит к потере души и жизни. Поскольку анима настолько полностью проецируется, душа тоже принимает материальную форму, и по этой причине человек находится под угрозой. Культивирование индивидуальных отношений, как было принято в Minnedienst, было связано с преодолением этого состояния участия и заменой более сознательными и личными отношениями. Но вместе с этим более сознательным отношением, как мы знаем из нашего понимания современной психологии, должно быть сделано различие между настоящей женщиной и анимой, как архетипическим образом души; и в то же время необходим инсайт на функции анимы, как на руководство к повышению внутренних сил целостности на пути к сознанию.
Девушка с мертвым человеком на своих коленях упрекает Парсифаля из-за того, что он упустил шанс спросить, куда несли Грааль, и кто был подвержен его заботе. Тем же тоном, полным упрёка, она сообщает Парсифалю, что его мать умерла от страданий, вызванных его отъездом, и что из-за этого греха, который он не осознавал, он не смог задать вопросы, касающиеся Грааля. Таким образом он осознал совершенное им преступление. Он вдруг озвучивает своё имя, которое он знать не знал. Он осознает себя как личность.
В этом заключается очень древнее и глубокое осознание: рост сознания себя происходит одновременно с осознанием вины. Это понимание уже было изложено в библейском повествовании о Рае, где говорилось о концепции первородного греха, а также в Восточной вере в карму, где грех приравнивается к долгу, который должен быть оплачен, что человек уже рождается с ним.
Теперь Парсифаль уже не сыночек и красотуля, а Парсифаль Несчастный, осознавший свою вину. Конечно, он не вкусил от Древа Познания, как Адам и Ева. Наоборот, его ошибка заключается в том, что он не вкусил, не спросил, не осознал тайну увиденной вещи. Таким образом, он становится своего рода компенсационным образом Адама, и мы увидим, что эта роль была ему предначертана.
Таким образом, Парсифаль испытывает двойное чувство вины: он не был рядом со своей матерью, и он не спросил о Граале — и этот проступок на самом деле является следствием первого. Таким образом, можно сказать, что так как он не спросил о своей матери, он также не задал вопрос о Граале. Это становиться понятно, поскольку основным образом Грааля является образ матери, так что в более глубоком смысле — это тот же самый грех. Аналогичный проступок в отношении женского начала упоминается в более позднем этапе истории. Говорят, что злой Espinogre, чьи призрачные руки связаны с тайной Грааля, убил его мать в часовне Черная Рука. При первом появлении Парсифаля при дворе Короля Артура Королева переживает возмущение из-за того, что на неё пролили вино из украденного кубка.
У Вольфрама тоже есть отрывок, который имеет значение здесь, где нечто подобное выражается более библейским языком. Тревризент рассказывает Парсифалю об Адаме и Еве, и как один из их сыновей, словно хищник, лишил свою бабушку девственности. На возражения Парцифаля о том, что это вряд ли могло случиться, Тревризент продолжает:
«Земля была матерью Адама,
Он был вскормлен её плодами;
Она достойно называлась девственницей.
Когда сын Адама брата своего убил
Безжалостно, с презрением к добру
И окрасил чистые колени земли
Кровью головы Абеля,
В тот момент её лишили девственности.
Беспорядки возникли среди людей,
И с тех пор так было всегда».
Это преступление Парсифаля против женского начала, как оказалось, повлекло за собой четыре несчастья. Во-первых, была женщина, у которой он украл кольцо и насильно поцеловал, что навлекло на неё несчастье. Затем смерть его матери, потом он не смог задать вопрос о Граале и, наконец, воспоминания об оставленной им Бланшефлор. В определенном смысле он совершил один и тот же проступок: вёл себя чересчур несознательно. И дело было не в том, что его поступки были настолько плохи, а в том, что он не думал о тех, кто был в этом задействован. Подводя итоги, мы видим что, конечно же, нет греха в том, что он должен был оставить свою мать, поскольку, как мы видели ранее, он должен был оставить ее, чтобы идти дальше по жизни; но он больше не думал о ней после того, как они расстались. Поскольку он не знал, что делает, он даже не допускал того, чтобы быть отягощенным страданиями по поводу возникшего в нём конфликта — остаться со своей матерью или покинуть её. Поцелуй девушки в шатре был ничто иное как бесхитростная наивность, и он даже не подозревал, что ее друг, один из его собственных теневых аспектов, так превратно это поймёт. Оставляя Бланшефлор, чтобы не быть виновными в accidie, он не понимал, какие эмоциональные страдания таким образом он возлагает как на нее, так и на себя. Его настоящий проступок на самом деле заключается в примитивной недвусмысленности его поведения, которая вытекает из незнания внутренней проблемы противоположностей. Дело не в том, что он сделал, а в том, что он не был способен оценить то, что он сделал. Его односторонний подход согласуется с идентификацией с мужским принципом логоса, когда эмоциональная и чувственная сторона анимы, конфликт и страдания, переживаемые в результате такого отношения, не получают достаточного внимания. Именно поэтому он сейчас сталкивается со страдающим образом анимы, и кровь раненой птицы напоминает ему о Бланшефлор. В связи с этим образ диких птиц, преследуемых соколом, имеет более глубокое значение. В поэзии Миннезингеров сокол является символом влюбленного, действующий как хищная птица, охотящаяся за своей добычей. У Вольфрама, например, когда Гамурет видит Королеву Уэльскую, говорится, что «благородный герой приподнялся, как сокол, наблюдающий за своей добычей».
Утка, с другой стороны, довольно часто появляется в сказках, как аналог невесты. Так в русской сказке отец говорит сыну: «Поезжай в Москву. Там есть пруд. На пруду есть сеть. Если утка попала в сеть, бери её, если нет, то вытягивай сеть». Сын возвращается домой со своей предопределённой невестой. Во многих других сказках утка является символом невесты или жены, заколдованной ведьмой. Здесь описывается анима, находящаяся еще под влиянием образа матери, не принявшая ещё человеческую форму, и появляется она лишь ненадолго в виде животного, которое затем внезапно исчезает.