За это время он полностью потерял память о Боге и ни разу не вошел в церковь. Его интересуют лишь рыцарские подвиги и захватывающие приключения, в которых он столько выигрывает, что может отправить Артуру шестьдесят побеждённых рыцарей в качестве пленных.
Однажды во время своих странствий он встречает трех рыцарей с дамами, все пешком и одеты в покаянную одежду. Компания удивляется, что Парсифаль прогуливается вооружённый в святой день Страстной Пятницы. Разве он не знает, что в этот день никто не носит оружия? Рыцари и дамы только что вернулись от отшельника, которому они покаялись и от кого получили отпущение грехов. Узнав об этом, Парсифаль расплакался и тоже изъявил желание пойти к святому человеку.
Он находит отшельника в его часовне; тот собирается служить Мессу и вызывает Парсифаля на исповедь. Он признает, что за пять лет совсем забыл Бога и не делал ничего кроме зла. Когда отшельник спрашивает почему, Парсифаль говорит ему, что однажды посетил Короля-рыбака и там увидел кровоточащее копье и Грааль, но не спросил о них. Это упущение так тяготило его, что он отказался от своей веры в Бога, и освободил свой разум от Него. В итоге, он предпочел бы умереть. После этого отшельник спрашивает его имя, и услышав говорит со вздохом:
«Брат, неосознанный грех причинил тебе вред. Твоя мать умерла от горя, когда ты оставил ее. Ты виноват в ее смерти, и именно поэтому не смог задать вопрос о Граале и копье. Ты бы столкнулись с еще множеством неприятностей, если бы за тебя не походатайствовали. Тебе неверно посоветовали не спрашивать, откуда Грааль. Тот, кому Грааль благоприятствует, является моим братом, а богатый Рыбак — это его сын, и твоя мать была нашей сестрой. (Следовательно, Парсифаль двоюродный брат Короля Грааля.) Не думай, что в Граале содержится щука, минога и лосось, то есть рыба. Нет, только гостию Грааль предоставляет, и этим жив святой человек!»
«Tante sainte chose est li graaus Et il est si esperitaus, Qu'a sa vie plus tie covient Que I'oiste qui el graal vient».
«Таков Грааль,
И так духовен Король,
Что для его жизни ничего не нужно.
Спасает гостия, что Грааль даёт».
Пятнадцать лет Король-рыбак не покидал комнату, куда был принесён Грааль.
После приветствия Парсифаля, как своего племянника, отшельник отпускает ему грехи, и в качестве покаяния советует ему ходить в церковь каждый день и слушать мессу. Так он сможет снова достичь чести и в конце быть принятым в рай. Он дает ему дальнейшие наставления, которые Парсифаль обещает соблюдать, и также до его отъезда учит его молитве, прошептав её ему на ухо, но запрещая ему произносить её когда-либо кроме моментов наибольшей опасности:
«И отшельник вверил ему молитву на ухо,
Которую он закрыл, как только услышал;
И в этой благородной молитве
Было так много имен Господа нашего
Непроизносимых, ибо смерть
Наступала от их звучания.
Когда он научил его этой молитве,
Он запретил ему
Произносить её без особой надобности,
Лишь в минуту большой опасности.
„Да будет так, сэр“, ответил он».
После получения причастия на Пасху, Парсифаль отправляется дальше в путь.
В этом разделе мы узнаем, что Парсифаль потерял веру в Бога, которую привила ему его мать, и снова ему напомнили о ее смерти. Смерть матери можно истолковать символически, как «смерть души», т. е. полная потеря контакта с бессознательным. Но когда душа мертва, то и «бог мертв», ибо только в сосуде души божья деятельности становится ощутимой для человека. Не спросив о Граале, Парсифаль больше не понимает себя и теперь отрезан от источника своего внутреннего существа. Отшельник, который помогает ему на пути, олицетворяет тенденцию к замкнутости и к отречения от мира, как первый подготовительный шаг к решению проблемы Грааля. В своём религиозно-социологическом исследовании, «La Chretiente et l’idee de la Croisade» А. Дюпрон объясняет, что во время крестовых походов, идеал лесного отшельника был снова возрожден. В отличие от священнослужителей, чьё мировоззрение стало слишком мирским, отшельник олицетворял чистую духовность и все популярные эсхатологические и духовные тенденции того времени, когда ожидался приход антихриста и конец света.
Отшельник сообщает Парсифалю, что Грааль не содержат рыбу, но гостию, которой кормится Король. Таким образом, Грааль представлен, как чисто символический сосуд, обеспечивающий духовное, а не физическое средство к существованию. Можно сказать, что он явно означает тот этап в развитии человеческого духа, когда человек не может больше довольствоваться материалистическим взглядом на мир или эффективностью действующих вещей, но выходит за рамки этого и наделяет бетон символическим значением. Несомненно, что естественный человек также признает нематериальные свойства вещей. Но для него они не символические, а магические, а это значит, что они носят практический характер, столь же конкретный, как реальный объект. Способность создавать символические концепции — это нечто другое и предполагает несколько более высокую степень сознания. Этим достижением знаменуется чрезвычайно важный шаг на пути духовного развития: переход от природно-магического к духовному или мистическому мировоззрению (Weltanschauung).
В данный момент Парсифаль переживает этот переход, благодаря учению отшельника.
Разница между магической и мистической ментальностью, возможно, характеризуется тем, что в магическом мировоззрении эго выходит на первый план, в том смысле, что либо оно подвержено влиянию неведомых сил, либо само пытается воздействовать на эти силы. В любом случае, цель магии заключается в том, чтобы эго получило власть над этими неизвестными силами, а через них, над людьми и вещами. Мистическое же отношение к вещам не устанавливает никаких отношений с эго, но стремится выше и за его пределы, и даже достигает своей кульминации в растворении эго. Таким образом, можно сказать, что магическое мировоззрение соответствует тому уровню развития или уровню сознания, в котором эго еще не достаточно сознательно или целостно, и поэтому оно должно быть усиленно акцентировано.
Часто случается, что люди, которые ведут себя в значительно мере эгоцентрично, часто находятся в постоянной опасности быть поглощенными другими людьми или ситуациями, и в таких случаях эгоцентризм можно рассматривать, как своего рода защиту от этой тенденции. Несомненно, наличие эго важно. Иначе не могло бы быть ни роста сознания, ни любого другого духовного развития, и даже самость не мыслима без предварительного этапа эго. Мистическое отношение, с другой стороны, соответствует той стадии или фазе, когда эго уже достаточно укреплено, и когда задача состоит в выходе за грани эго и в достижении самости, «второго я» или чего-то запредельного. Речь не идёт, однако, лишь о стадии развития, досигаемой за все время существования человечеством или нацией; в единичных случаях этот постепенный переход также имеет место быть в жизни современных людей. Кроме того, две фазы часто существуют бок о бок в дополняющих другу друга отношениях. В общем и целом, вполне можно сказать, что природа религии и языческой древности, обладает более магико-эгоцентричным характером, тогда как христианству, с его духовной ориентацией, соответствует мистическое мировоззрение. Объединение этих двух подходов можно найти в алхимии, где на более высоком уровне воссоединились два аспекта: архаичная магия и чисто духовная мистика. Среди западных народов, переход от более конкретного к более духовному типу мышления стало особенно заметно во времена Карла Великого и привело, с двенадцатого по четырнадцатый век, к золотому веку мистики.
Ранним представителем духовного символического мировоззрения был Джон Скотт Еригена (около 877), писавший об Евхаристии по приказу короля Карла Лысого (823–877), римского императора и короля западных франков, и придерживавшийся мнения о том, что не конкретное, но символическое тело используется в Причастии и влияет на духовные чувства мистическим образом. Однако, эта точка зрения была признана еретической. Ратрамус, монах из Корби, написал свою знаменитую работу «De corpore et sanguine Domini» по просьбе того же монарха. «Ваше высочество желает знать», — таким образом он обращается к королю, — «является ли то, что принимают уста верующего в церкви, плотью и кровью Христа в действительности, или в мистерии, то есть, в мистическом смысле».
В своём изложении Ратрамус говорит: «Это тело Христово, но не телесное, а духовное, и это кровь Христа, но не телесная, а духовная. Поэтому здесь ничего не следует понимать в телесном смысле, а лишь в духовном».
Другой отрывок гласит: «То, что видно, не является тем же, чем именно оно могло бы быть. То, что мы видим, питает тленное тело и само по себе является тленным, но то, во что мы верим, питает бессмертную душу и само по себе бессмертно». И далее: «Из вышесказанного следует, что тело и кровь Христа, которые принимают уста верующего в церкви, являются видимыми образами: в их невидимом веществе, т. е. в силе божественного слова, они, однако, действительно являются телом и кровью Христа».
Особенно известным сторонником этой теории был Беренгар Турский (первая половина одиннадцатого века), чьи взгляды послужили поводом для диспута, известным под именем Второй Евхаристического Спор. Беренгар учил, что тело и кровь Господа не были «реальными» в Евхаристии, но конкретным образом или подобием («figuram quondam smilitudinem»). Он, таким образом, был предвестником реформаторов, особенно Цвингли. Его взгляды кардинально отличались, и были преданы анафеме церковью. Спор затянулся на много лет, и вызвал большую бурю особенно во Франции. В связи с этим диспутом вопрос Евхаристической концепции был вновь возрождён (книги были написаны об этом), и сообщалось о чудесах Евхари