Таким образом, овладение сокровищем и раскрытие тайны предков оказывается по сути искупляющим фактором. Действительно, важно не столько избавление Короля Грааля от страданий, сколько его избавление от жизни как таковой. Кроме этого, даже в тех версиях, в которых есть два короля, один старый и другой больной, исцеленный король остается в живых всего на несколько дней. В этом смысле особенно интересная концовка встречается в «Короне» Генриха фон дем Тюрлина. Король Грааля говорит Гавейну, задающему вопрос о Граале, что делая так тот спасает множество душ, и ныне живущих, и уже умерших. Сам же король вместе со своей свитой — из числа умерших; они только представляются живущими, тогда как Девушка, Держащая Грааль и ее спутница — действительно живы. Это заслуживает нашего особого внимания. Видимо это означает, что в мире коллективного сознания старый король (соответствующий доминантной установке), живущий уже слишком долго, должен длить свое подобие жизни до тех пор, пока новая жизнь не сформировалась настолько, что смогла бы занять место старой.
Концепция передачи наследства и овладения им несет в себе нечто весьма архаическое. Она напоминает о времени, предществующем возникновению письма. В таких условиях знание, чтобы быть сохраненным, должно было передаваться от отца к сыну из уст в уста, бережно храниться отцом, и приниматься сыном только после достижения им зрелости. Почти ритуальная важность, которой облечено это событие, выражает огромное значение для человека, находящегося на первобытной стадии культуры, того факта, что он способен запомнить и передать знание. Непрерывность сознательного по сути является необходимым условием человеческого ментального и культурного развития. И это объясняет, почему искупление зависит от «задавания вопроса» по поводу предков. Нужно помнить, что в те времена сознательно было развито гораздо меньше, чем сегодня. Мотив старого короля удвоен; с психологической точки зрения это чаще всего указывает на неуверенность, как если бы нечто могло обозначать и то, и это. Удвоенный мотив заслуживает более тщательного рассмотрения. Некоторые исследователи сравнивали старого короля, лишенного возможности умереть, с греческим богом Кроносом. Свергнутый с трона Зевсом, он был усыплен и заточен на некоем острове в Англии. Как объясняет Жан Маркс, целая вереница таких «старых королей» может быть обнаружена в различных версиях истории о Граале.
В частности, в версии де Борона искупительная смерть старого короля получает особое освещение. Посещение Персивалем Замка Грааля описано в точности так же, как у Кретьена де Труа, за одним исключением — у де Борона три капли крови стекают с меча (что без сомнения является аллюзией на Троицу). Грааль снова появляется во время трапезы в замке Короля-Рыболова, «и с ним — бесценные реликвии» («des dignes reliques avec»). Персиваль задает пресловутые вопросы, и тут же Король исцеляется и преображается («tot muez de sa nature»). Персиваль раскрывает себя как сына Аллэна, дед радостно приветствует его, ведет его к Граалю и произносит: «Вот меч, которым Христос был поражен на Кресте, и вот сосуд, в который Иосиф Аримафейский собрал кровь, и который зовется Граалем». Затем он рассказывает Персивалю о Христе, об Иосифе и о Граале, и передает ему тайные слова, по поводу которых автор в очередной раз замечает, что не может и не смеет говорить.
Сосуд, который излучает чудесную мелодию и небесный аромат, передают в руки Персиваля. «На третий день», продолжает текст, «Бронс приблизился к своему сосуду, распростерся перед ним по форме креста и испустил дух. Персиваль узрел Давида с его лютней, и многих ангелов с кадильницами для вокурения, ожидающих душу Бронса, чтобы сопроводить ее к Всесильному Отцу, которому тот так долго служил. Персиваль остался на месте, и заклинание, наложенное на Британию и весь мир, было снято».
Во многих версиях старый Король Грааля принадлежит к более древнему поколению, чем больной король, и это может указать нам на его особое значение. Как мы уже объясняли выше, сам Король обозначает доминанту коллективного сознательного, и в то же время — воплощенный в человеческом сознании Бого-образ. Больной король соответствует imago Dei [образу Божию (лат.)], испытывающему страдания и распятому между противоположностей; в значительной мере это есть образ христианской эры, и в особенности — ее второй половины. С другой стороны, Король Грааля, «живущий лишь по видимости», должен персонифицировать еще более древний бого-образ; на самом деле это дохристианский, ветхозаветный и языческий образ Божий, фигура отца, в котором противоположности не объединены сознательно, но скорее лишь скомбинированы на бессознательном уровне. Так более бессознательный, архаический имаго (образ Бога в нашей психике) получает, благодаря своему внутреннему единству, преимущество перед бого-образом христианской эпохи, но в то же самое время он отражает отсталое, боле бессознательное состояние человеческого сознания. По этой самой причине его выживание не представлено в легенде о Граале в качестве благоприятного обстоятельства, а обретение им способности умереть обозначает избавление. Грааль служит этому королю поскольку, как мы уже объясняли, Грааль как principium individuationis [принцип индивидуальности (лат.)] — это инструмент для обретения целостности и единения с Богом. То, что старый Король поддерживается Граалем и потому не умирает — описывается не как счастливое стечение обстоятельств, но как причина страданий. Пока он жив — внутреннее единство бого-образа поддерживается на уровне отсталого состояния, не претерпевает нового воплощения на высшем и более сознательном уровне, в Персивале, который есть tierz hom [третий, или тройственный, человек (стар. — нем.)]. Единство бого-образа ретроспективно ищется в язычестве, которому все еще удается выжить, но не в дальнейшей дифференциации проблемы Христианства. Из-за этого смерть старого Короля Грааля и его искупление руками Персиваля обозначает цель поисков последнего. Это решение не может быть по настоящему понято без более глубокого исследования психологической значимости троичного бого-образа. Мы приступим к этом чуть позже, когда мы еще раз вернемся к проблеме двух королей Грааля.
Хотя в основных версиях именно то, что Персиваль задал правильный вопрос, приносит спасение Королевству Грааля, у Манессье это достигается актом мести по отношению к Партиниаусу. Это находится в созвучии с еще более радикальным подавлением внутреннего противоречия, и соответствующей спиритуализации и отрицания примитивной эмоциональной тени. Поэтому когда ставший Королем Персиваль завершает свою жизнь отшельником, а Грааль возносится с ним на небеса, это подразумевает не современное психологическое разрешение проблемы, а скорее решение религиозное, христианское, общепринятое в те времена. С другой стороны, у Вольфрама фон Эшенбаха рассказ приобретает резко выраженное психологическое звучание. Там Парцифаль до вступления на трон должен сразиться со своим черным и белым единокровным братом. Однако этот брат, Фейерфиц, вовсе не злодей — он всего лишь некрещенный язычник. Парцифаль не порабощает его, а напротив, признает его и устанавливает с ним братские отношения. И только после этого он может стать Королем Грааля. Так рассказ завершается апофеозом двух супружеских пар: Парцифаль воссоединяется с Кондвирамур, а Фейерфиц, его темный брат, соглашается на крещение и женится на Репанс де Шой, Держащей Грааль.
Формирование такой четверичной структуры (quaternity) завершает эволюцию Парцифаля. Он отвоевал свое королевство, достиг Замка, и нашел центр, в котором — Грааль и пылающее пламя.
Эта четвертичная структура иллюстрирует хорошо известный мотив marriage quaternio (кросс-кузенного брака), одного из самых важных символов индивидуации. В версии Вольфрама фон Эшенбаха, Парцифаль — часть этой quaternio. С другой стороны у Манессье просто создает такую структуру, когда он женит Держащую Грааль и ее спутницу, девушку с подносом, на двух своих рыцарях; сам он уходит в отшельники, а Блашефлор, для пущего соответствия аскетическому идеалу, все больше отодвигается на задний план. Более того — Грааль возносится на небеса, т. е. исчезает в бессознательном.
Здесь мы затрагиваем проблему несогласованности Христианства и алхимического символизма. Для Христианства, телеологическое ожидание «Бракосочетания Агнца» сохраняется в качестве концептуальной цели, а Христос — в качестве духовного владыки, приносящего себя в жертву ради благополучия своей паствы. Как жертвенное животное (агнец), он воссоединяется со своей невестой, Церковью. С другой стороны, Юнг объяснял, что ляпис алхимиков есть подчеркнуто индивидуалистический идеал, цель для одиночек. «Хотя его и сравнивали с Царем Солнцем и даже называли таковым, он не был ни женихом, ни жертвой и не принадлежал ни к какому коллективу; он был подобен „сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил“ (Мат. 13:44), или „драгоценной жемчужине“, для покупки которой человек „прошел и продал все, что имел“ (там же, 13:46). Это был хорошо охраняемый, драгоценный секрет индивида. И хотя старые мастера подчеркивали, что они не оберегали ревниво свой секрет и открывали его всем интересующимся, нет никакого сомнения в том, что камень оставался навязчивой идеей одиночки». Изъятие Грааля возможно обозначает нечто подобное — символ, наделяющий индивидуальное высочайшим значением; в таком качестве ему нет места в общине Церкви, и он живет в сокрытии, т. е. в бессознательном, где одиночки могут его отыскать. Не случайно, что жизненный путь лесных отшельников, через который выражался поиск индивидуального религиозного опыта, возродился в эпоху Крестовых походов. Это означало реализацию монашества на субъективном уровне, или его интеграцию, которая обозначила бы внутреннее индивидуальное разрешение коллективной тенденции и одиночества через личную внутреннюю жизнь и вытекающий из этого опыт. Но изъятие символа Грааля (напоминающее рассказ Апокалипсиса про взятого на небеса Спасителя, рожденного женщиной и увенчанного двенадцатью звездами) указывает, что интеграция этого символа и все с этим связанное не могли быть достигнуты в сознании средневекового человека. Несомненно с этим связано и то, что рассказ Кретьена де Труана так и не получил недвусмысленного завершения, и многочисленные эпигоны предлагали разные варианты продолжения, поскольку оставалось неясным — какой из финалов действительно был правильным. История Персиваля предвосхищает психические проблемы, уходящие так далеко в будущее, что они не могли быть полностью поняты в рамках средневековой установки. Первая из всех психологических попыток усвоения христианского символа должна была быть продолжена дальше. По этой причине Робер де Борон, современник Кретьена де Труа, действительно предпринял обработку материала в этом направлении. В частности, он намеревался теснее связать легенду о Граале и христианскую традицию. Поэтому в следующей главе мы более подробно обсудим его версию.