. Они представляют «совершенного человека» и Ветхого Деньми[295]. Как и Иоанн Креститель, Илия необыкновенно волосат, как будто животные в нем еще представлены довольно сильно. Такая же заметная волосатость еще раз представлена в Мерлине. Наша история рассказывает, что Мерлин унаследовал свой физический облик от своего отца, и те, кто присутствовал при его рождении, пришли в ужас от его волосатого тела. Далее он описывается как близкий к животным, потому что он все время возвращается в лес — по этой причине он известен как Мерлинус Сильвестр — и что он кажется пастухом диких зверей. Эта последняя черта особенно наглядна в Vita Merlini[296], в которой Гальфрид доходит до того, чтобы напрямую сравнить его с Орфеем[297].
Он живет в лесной обсерватории с тремя доверенными спутниками (четверица): своим учеником бардом Телгессином или Талесином, своей сестрой Ганиэдой и бывшим душевнобольным, который вылечился, испив из исцеляющего фонтана, который появился возле дома Мерлина[298].
Особенно хорошо известен смех Мерлина: это результат его более глубокого знания незримых связей. Например, он громко смеется, когда видит сидящего бедняка в лохмотьях, или когда видит юношу, покупающего себе пару обуви. Причина в том, что бедняк, сам того не зная, сидел на зарытом сокровище, а юноше была судьба умереть на следующий день[299]. Одиночество Мерлина можно понять. Его всеобъемлющее знание, которое дает ему возможность проникновения в бессознательные связующие процессы, изолирует его от обычных людей, которым его реакции должны были казаться бессмысленными. По этой причине он остается в лесу в добровольно выбранном состоянии бедности и отказа от любви и отказывается позволить себе быть вновь затянутым в мир блестящими искушениями. Ибо, как он говорит, «Ничто не может мне дать удовольствие из того, что может забрать меня отсюда, из моего Калидона, который в моих глазах всегда приятен»[300]. Калидон — это дубовая роща, в которой он живет и которая намекает на Вотана[301]. В этой роще он служит лишь Богу, а к излеченному от душевной болезни человеку он обращает важные слова: «Теперь ты должен колеблясь идти вперед к твоей встрече с Богом, который вернет тебя вновь тебе, и теперь ты можешь остаться со мной, для того чтобы, вновь в послушании Богу, искупить дни, в которые безумие похитило тебя»[302]. Талесин подобным же образом отказывается от своих научных призваний для того, чтобы следовать за своим учителем, и Ганиэда, сестра Мерлина, отказывается от своего романа, чтобы они могли жить вместе, вчетвером. В конце концов, в преклонном возрасте, известный своей святостью и окруженный духовными учениками, Мерлин удаляется от всего общества и уходит в вечное безмолвие[303].
Решающим фактором в лесной жизни Мерлина оказывается его полное религиозное подчинение, т. е. его кропотливое внимание к божественному, которое помогло ему воплотить что-то из божественного знания и тайны в себе. И таким образом живая реальность бессознательного получила возможность проявить себя через него. Словно бы часть бессознательного, (дополнительное бессознательное психическое) человека, которое объединяет его с животным миром и с Космосом[304], боится тисков сознания и может жить лишь тогда, когда человек до какой-то степени добровольно сдается коллективной адаптации и превосходству сознания и его собственной свободной личной воле, так что он может предложить возможность жизни этой более архаичной и в то же время более возможной части себя. При этих условиях такой акт подчинения дает ему предчувствие будущего, которое простирается далеко за текущий момент, так же как, например, мотивы легенды о Граале простираются за Средние века до нашего времени и, возможно, будут простираться и далее. Таким образом, Мерлин становится вплетенным в легенду образом цельного человека, homo quadratus или homo altus алхимии, в котором обычный человек стал одним с целостностью, превышающей его. Его отказ от суждений о самоуверенном, одностороннем сознании и от самопроизвольной эмфазы побуждает его временами появляться в качестве jocosus, дурака, который не так уж редко встречается со странными неудачами, такими, как погружение в воду после мести своему противнику. Эти странные неуместности со стороны Мерлина вызывают в памяти комментарии Юнга по поводу архетипического трикстера: «Трикстер — это примитивное „космическое“ существо божественно-животной природы, которое, с одной стороны, выше человека благодаря своим сверхчеловеческим качествам, с другой стороны — ниже него из-за своей глупости и бессознательности. Он не соответствует и животным из-за своей необыкновенной неуклюжести и отсутствия инстинктов. Эти недостатки — знаки его человеческой природы, которая не так хорошо приспособлена к окружающей среде, как животная, но, вместо этого, имеет перспективы более высокого развития сознания, основанные на заметном рвении к научению, как должным образом и подчеркнуто в мифе»[305]. Таким образом, архетип трикстера всегда появляется как фигура исцеляющая, когда коллективное сознание находится в опасности упрямого закоснения в односторонности. Вновь и вновь он держит открытыми подходы к божественно-животным слоям психики, и такой, очевидно была и задача Мерлина в средневековой культуре.
Наблюдение за звездами, которому он посвящает свои преклонные годы, также имеет значение. От Цезаря нам известно, что кельтские друиды наблюдали за звездами[306], и в этом отношении Мерлин воплощает этот тип целителя или священника. В те времена небесные тела были еще великими провозвестниками судьбы и будущего. Их астрологическая — т. е. символическая — группировка разрешала проекциям коллективного бессознательного быть воспринятыми, и в них можно прочесть многовековые «созвездия» архетипов, таким образом широко предвещавшие нашу культурную историю и духовную судьбу[307]. Через эту любопытную жизнь в лесной обсерватории Мерлин, как видится, слит с unus mundus, в союз с истоками всего космического и психического бытия, единство которого наиболее ясно предвещается в феномене синхронистичности, частью которого являются также, конечно же, и астрологические совпадения[308]. Наблюдая его, понимание иногда слегка затрагивает «абсолютное знание» бессознательного и потому наполнено предчувствиями, которые простираются далеко за пределы любой сознательной рефлексии и способны предвосхитить будущие возможности человеческого развития — именно это и есть то, что составляет суть пророческого дара.
Глава 22Мерлин и алхимический Меркурий
К легенде о Мерлине вскоре добавилось неимоверное количество литературы, разрабатывающей образ Мерлина с разных точек зрения. Начали появляться и «Пророчества Мерлина», которые в большей или меньшей степени готовили почву для политических или церковных конфликтов того времени[309]. Все выше и выше, как волны потопа, за следующие столетия поднимались потоки этой литературы, появившейся в Британии, Испании и Италии[310]. Последователи Иоахима Флорского опубликовали мысли своего учителя по поводу пришествия Антихриста (которого они видели в императоре Фридрихе II, 1194–1250) под заглавием Verba Merlini[311], а венецианский иоахимист опубликовал еще одну работу, озаглавленную Les Prophities de Merlin[312]. Эта работа, ортодоксальная по своему духу, содержит некоторые сильные критические высказывания о злоупотреблениях внутри Церкви. В Италии за этими работами последовали политические писания, которые затрагивали все возможные тенденциозные темы, так что Церковь постепенно пришла к выводу, что произведения, касающиеся Мерлина, опасны. Трентский собор (1545–1563) включил Merlini Angli liber obscurarum praedictionum (Книгу темных пророчеств Мерлина англичанина) в Индекс запрещенных книг[313]; после этого прилив литературы на эту тему на континенте стих.
Если образ, сам по себе довольно фантастический, вдруг оказывается до такой степени у всех на устах, естественно предположить, что он соответствует интенсивно формируемому содержанию коллективного бессознательного, и можно ожидать, что будут заметны и параллельные проявления. С фактической точки зрения, расцвет литературы о Мерлине совпал по времени с расцветом западной алхимии, а в последней мы видим персонификацию тайной субстанции, которая обладает удивительным сходством с Мерлином, а именно алхимический Меркурий. В алхимической литературе Меркурий персонифицирует prima materia и в нем античный бог откровений не только остался жить, но и обогатился многочисленными усилениями. Доктрина поздней античности о богоподобном Антропосе выжила, не в точности expressis verbis, но замаскированная тысячей форм, в рассуждениях алхимиков по поводу materia. Юнг собрал наиболее важные аспекты в своем эссе о «Духе Меркурия»[314], на которое мы должны ссылаться, поскольку невозможно описать множественные аспекты этого образа в нескольких строках. Скрытый бог природы