[91]. Поскольку он преодолел эмоции, нападавшие на него изнутри, их витальность и энергия теперь находятся в распоряжении эго, которое таким образом укрепляется и обретает большую значимость. В то же время следует ожидать от Парсифаля всплеска безжалостной маскулинности, которая приведет его к неприятностям. Это другая характеристика того незрелого и глупого поведения, в соответствии с которым он не стал сражаться с Красным Рыцарем, чтобы вернуть кубок, а просто убил его же копьем, потому что красные доспехи пробудили его жадность. Чаша для него имеет второстепенное значение. Он посылает ее к Артуру с одним из его оруженосцев, не утруждая этим себя и не подозревая, что мотив, который в дальнейшем станет главным — чаша, Грааль — по случайности впервые появился уже сейчас. Чаша — широко распространенный объект в легендах и сказках и часто играет судьбоносную роль, либо из-за своего содержимого, как в истории Тристана и Изольды, либо из-за тесной связи с жизнью ее владельца или жизнью того, кто пил из нее[92]. На этой стадии развития Парсифаль, судя по всему, не подозревает о значении чаши.
Другой важный фактор — это доспехи, которые Парсифаль снял с мертвого рыцаря и взял себе. Мародерство не свойственно рыцарям, так что с этим эпизодом связывается и некоторая вина. Важно отметить, что Парсифаль одевает доспехи поверх своего грубого уэлльского белья, с которым он не расстается. С одной стороны это значит, что он чувствует доспехи важной частью себя, с другой стороны он еще не вполне рыцарь, каким хотел бы быть, а только выглядит по-рыцарски. Это соответствует концепции, которая в аналитической психологии называется «персоной» (маской)[93]. Слово «маска» указывает, что она не присуща природе индивидуума, который скрыт за внешним, а впечатление производит только внешний облик. Таким образом, персона в некотором смысле лишь фасад и часто устроена так, чтобы вписываться в общество, в которой живет индивидуум; по этой причине Юнг считает ее частью коллективной психе[94]. Это значит, что человек кажется лишь членом расы, клана, профессионального класса и т. д., а не человеческим существом с уникальными особенностями. Персона появляется более или менее автоматически, поскольку человек принадлежит определенной нации, семье или классу, особенности характера и стиля жизни которых он разделяет. Изначальное психическое положение ребенка является таким соучастием или идентичностью с окружающими, а дифференциация от окружения приходит лишь с взрослением сознания. Сначала он должен просто принять роль, которая ему выпадает в семье или обществе, которым он принадлежит. Последовательно он является ребенком, сыном, дочерью, юношей, девушкой, отцом семейства, женой, матерью, представителем определенной профессии и так далее. Соответственно важно, что Парсифаль не знает своего имени, он знает себя как cher filz (милый сын), beau filz (прекрасный сын) или beau sire (прекрасный сударь) — все это слова, с которыми к нему обращалась мать.
С другой стороны, часто можно наблюдать, как ребенок в первые четыре или шесть лет жизни демонстрирует индивидуальные особенности и отличия, которые позднее, например, с поступлением в школу, он утрачивает, потому что должен адаптироваться к коллективному шаблону. Это часто прискорбно, но коллективная принадлежность важна. Человек не может столкнуться с миром как сын природы или ребенок матери. По этой причине не следует считать персону только лишь маской, желанием притвориться кем-то другим; это один из важных и необходимых способов адаптации. Жизнь в обществе невозможна без соблюдения общественных форм поведения, кои присутствуют даже в примитивных культах в виде обычаев, табу, брачных ритуалов и т. п. Развитие этих форм — одно из свойств культуры; но чтобы оно продолжалось, необходимо пожертвовать частью врождённых первобытных установок, которые и символизирует Красный Рыцарь. Именно поэтому ритуалы совершеннолетия, позволяющие мальчику стать полноправным членом племени, зачастую сопряжены с крайне жестокими и болезненными обрядами. Персона вырождается в простую маску, когда перестаёт выполнять своё предназначение и лишь скрывает пустоту или нечто похуже, а значит, искажает истинную природу личности. В то же время подобная персоне «оболочка» позволяет уязвимой личности защититься от мира. Нередко она представляет собой некий идеал, которого человек надеется достичь. Но если идеал выбран неверно, если он недостижим или неподходящ для личности, то стремление к нему может привести в заблуждение.
Для юного Парсифаля таким идеалом стало рыцарство. Он ещё не рыцарь, пока он всего лишь завладел доспехами — внешним атрибутом рыцарства — но ещё не «сросся» с ними. В те времена рыцари, как воплощение высшего человека, пользовались всеобщим почтением и, благодаря развитию феодального строя, стали характеризующим явлением для той эпохи. С XI по XIV век рыцарство играло очень важную роль. Рыцари были представителями мирской власти, тогда как священники представляли духовные ценности и взращивали духовную власть (которая, впрочем, вскоре тоже стала мирской). Духовенство и рыцарство стали высшими сословиями, в противовес мещанству и крестьянству.
Рыцарь представляет собой — по крайней мере, в идеале — высшую, видоизменённую форму воина, хотя, конечно, каждый рыцарь в отдельности не был сверхчеловеком. Значение идеала рыцарства для тех времён выражено поэтами в образах короля Артура и рыцарей Круглого стола: рыцари были возвышеннее, благороднее и порядочнее обычных людей. Требования к ним были немалые: сила и мастерство владеть оружием, отвага, доблесть и преданность, но не только феодалу (хотя ему в первую очередь), но и друзьям; благородное отношение распространялось и на врагов. За этими требованиями кроется глубокая религиозная идея. Круглый стол короля Артура можно рассматривать как символ развивающегося христианского сознания первого тысячелетия. В те дни распространение христианства было важнейшей цивилизационной задачей, нужно было подавлять первобытную бессознательную жестокость языческих народов. Это придавало высшее значение агрессивной мужественности христианских рыцарей, поставленной на службу благородным идеалам и высшей степени сознательности.
В XII веке христианство достигло наивысшего расцвета, и особого смысла продолжать религиозные завоевания вроде бы не было. Христианство было преобладающей религией, его авторитет поддерживался оружием, и его принятие уже не было результатом глубочайшего внутреннего убеждения, как во времена гонений на христиан. Нередки были случаи, когда вслед за королём или правителем крестились и все его вассалы, как нечто само собой разумеющееся. Обращение гораздо чаще происходило из соображений практических, а не религиозных: например, из надежды, что новый бог окажется сильнее и полезнее в трудных ситуациях, чем старые. Именно по этой причине, например, в 496 году крестился франкский король Кловис I. Немецкий монах Цезарий фон Гейстербах[95] писал, что многие обратились благодаря божественному зову, иные через проповедь и набожный пример, тогда как другие были побуждаемы злыми духами или неосмотрительностью. Бесчисленное количество людей стремилось вступить в орден из-за тех или иных болезненных обстоятельств, таких как болезнь, бедность, пленение, стыд за прошлые ошибки, угроза жизни, страх перед муками ада или тоска по небесным землям. Следует также принять во внимание, что хотя англо-саксы были христианизированы уже в шестом и седьмом столетиях, это не относилось к норманнам. Ролло, первый герцог Нормандский, был крещен в 912 г., согласно истории Нормандии Ордерика Виталия[96] а на его похоронах все равно были сделаны жертвоприношения старым богам. Это было за сто с половиной лет до завоевания Британии Вильгельмом Завоевателем и за два с половиной столетия до написания нашей истории. Таким образом, в XII и XIII столетиям англо-норманнский мир был все еще близок к язычеству.
Религия столь духовная, как христианство, не могла быть быстро ассимилирована примитивной ментальностью западных и северных народов того времени. Это было ясно уже Григорию Великому, который отправил Августина с миссией к англо-саксам: он советовал Августину действовать постепенно и не уничтожать старые святилища, а чтить их, чтобы люди могли собираться с привычных местах, хотя теперь и для службы истинному Богу. «Ибо очевидно, что невозможно сразу же очистить грубый и некультурный дух, подобно тому, как взбирающийся на высоты двигается шаг за шагом, а не прыжками и скачками». Рассмотренная под таким углом, великая духовная задача по реализации христианского идеала падает на христианское рыцарство.
Путь Парсифаля приводит его к учителю, Жорнеману де Гоорту (Гурнеманцу, согласно Вольфраму фон Эшенбаху), который наставляет его в боевом искусстве и рыцарских добродетелях и говорит, что тот уже взрослый, чтобы все еще держаться за материнский передник. Он также внушает ему, что юноша не должен задавать много вопросов — совет, который будет иметь судьбоносные последствия. Так Парсифалю дано понять, что он уже не ребенок и должен вести себя соответствующе. После этих инструкций Жорнеман посвящает его в рыцари[97]:
«Et dit que donee li a La plus haute ordre avuec Vespee Que Deus etfeite et commandée C'est Vordre de chevalerie, Qui doit estre sanz vilenie».
«И сказал, что дал ему мечом, который создал и посвятил Господь, величайшее звание. Это звание рыцаря. И оно не должно быть посрамлено».
Достигнув своей первой цели — став рыцарем — Парсифаль готовится покинуть своего наставника, представляющего отцовскую фигуру, который с радостью оставил бы мальчика при себе. Но Парсифаль решает двигаться дальше по пути в мир, чтобы найти свою мать, потому что вспоминает, что во время его отъезда она упала на мосту. Это тонкий психологический момент, вставленный Кретьеном и которого нет у Вольфрама.