– Здесь сложно разобраться, – вздохнула я. – Я вижу в ней симпатичную блондинку, такую же милую, как Дилан. Думаю, последняя сейчас должна быть довольно популярной, потому что дети стали совсем другими. В начале нулевых такие естественные девушки, как Дилан, думаю, не пользовались особой любовью сверстников.
– Откуда такие мысли?
– Я же девушка, знаю, о чем говорю. Нужно лишь посмотреть на фотографии Глории того же периода: эффектная, стройная, высокая, яркая, модная. Это поколение Линдси Лохан[4], тогда нельзя было быть серой мышью.
– Но жутко популярная Джинни Харди выбрала именно эту обычную девчонку в свои лучшие подруги, – резонно возразил Джей Си.
– Возможно, они сошлись еще до популярности Джинни.
– Но она всегда была богатой, – добавил он.
– Что ты хочешь сказать? Что если бы мои родители были живы, мы бы никогда не подружились? – расстроилась я.
– Вот еще, – буркнул Джей Си. – Но я все же не маленькая девочка, Мад, у вас там все сложнее, я вот тоже не вижу толпы подруг вокруг тебя.
– Да потому что ты с колледжа отбил у всех девчонок желание общаться со мной! – со смехом сказала я.
– Да-да, ужасный Джей Си. Но почему Мэри следила за Глорией? Думаешь, была ее сталкером? Хотела стать такой же модной и крутой девчонкой?
– Возможно, – с сомнением протянула я. – Попробую завтра все же с ней поговорить, заручусь поддержкой Дилан – и вперед.
Джей Си пожелал мне удачи и заставил пообещать, что я не покажу вечером носа из дома. И пока я собиралась, приводя себя в приятный, но не слишком кричащий о моем одиночестве вид, убеждала себя, что и не высунусь из замка Харди до завтрашнего дня, а Генри сам отвезет меня туда. «Так что то, – убеждал внутренний голос, – что я не осталась в “Кабане и хряке” в самый важный и опасный для себя вечер в Холмсли Вейл, было продиктовано соображениями безопасности, а не моим отчаянным желанием понравиться Генри».
Он приехал вовремя, я увидела его машину в окно. Сбежала вниз, стараясь не обращать внимания на любопытные взгляды посетителей и хозяина бара. Рита одарила меня убийственным взглядом, пройдя наперерез с подносом в руках. Но мне было все равно: начинался один из лучших вечеров в моей жизни.
В замке Харди я сразу почувствовала, что не одна готовилась к этому вечеру: в доме стояли свежие цветы, а Генри пригласил меня не на знакомую уже кухню, а в небольшую гостиную с камином, искусственной шкурой на полу и диванчиком. Напротив него стоял низкий журнальный столик, на котором был накрыт легкий, но изысканный ресторанный ужин, а в ведерке охлаждалась бутылка отличного шампанского. «Это было свиданием не только в моем воображении, но и в его совершенно очевидном стремлении», – я внутренне выдохнула.
Мы перекинулись несколькими ничего не значащими словами, хотя оба понимали, что рано или поздно тема его сестры и вчерашний мой паранормальный опыт неизбежно вторгнутся в нашу идиллию. Ужин оказался отличным, и я ревниво предполагала, что готовила его Рита, но не решалась уточнить это вслух. Поэтому выбрала относительно безопасную тему:
– Этот дом давно принадлежит вашей семье?
– Этот дом всегда принадлежал моей семье. – Генри смущенно улыбнулся. – Его построил еще один из моих прадедов.
– Он волшебный, – очарованно пробормотала я.
– Пожалуй. – Он пожал плечами. – Замок довольно замысловат в плане архитектуры, он даже входил в какие-то тематические альманахи. Но, боюсь, все это выглядит волшебно только в таком полумраке. Дом разваливается, и некоторые процессы в его разрушении уже необратимы.
– Неужели ничего нельзя сделать? – Я молилась, чтобы мой тон не выдал истинное: «А где же будут жить наши внуки?»
Генри встал и отошел к окну, вглядываясь в темноту или зеркальное отражение камина.
– По правде говоря, я не вижу смысла что-то с этим делать, Маделин. На моей матери и мне закончится род Харди. Мама никогда уже не вернется в замок. Я какое-то время прикладывал усилия, чтобы сохранить родовое гнездо. Но когда тебе уже под сорок, а ты по-прежнему живешь один в огромном доме, начинаешь понимать, что тратить все заработанные деньги на реанимацию дома с привидениями, который, скорее всего, сровняют с землей после твоей смерти, – чистый эгоизм. Несколько лет назад я понял, что можно не восстанавливать стекла в окнах в половине дома, если просто ее закрыть. Поэтому у меня есть роскошная половина замка Харди, – он обвел руками вокруг, – и его пыльная и разломанная половина.
Он медленно повернулся ко мне. Пузырьки в его бокале собрались на поверхности.
– Я люблю это место, люблю, несмотря ни на что. Да, наверное, местные считают меня из-за этого сумасшедшим…
Я опустила глаза в бокал.
– Но кому какое дело. Думаю, если бы бо́льшая часть деревни не зависела от меня, жители бы уже закидали замок камнями, превратив его в огромный курган. Нас от животных отделяет так мало – необходимость сохранять иллюзию цивилизации.
У меня похолодели руки от его слов, от тона, которым он их произнес.
– Как бы там ни было, я предпочел не тратить все средства, чтобы восстановить дом. В конце концов, он никому после меня не будет нужен. А то, что останется после меня, пусть лучше уйдет на благотворительность и развитие семейной породы.
Мое выражение лица, не понимающее, о чем речь, если Генри не планирует оставлять наследников после себя, было красноречивым.
– Наша фамильная порода лошадей, – пояснил он. – Мне бы хотелось, чтобы это дело продолжалось.
– Ясно. – Я смущенно отпила шампанского из бокала, но алкоголь дал знать, что время скромничать позади. – Генри, а вы никогда не думали завести собственную семью, возможно, уехать отсюда, оставить прошлое в прошлом?
Он улыбался так, что если бы я не сидела, ноги бы неминуемо подкосились.
– До сих пор у меня не было для этого настоящего повода.
Сердце стучало в ушах с такой силой, что я боялась оглохнуть. В поисках чего-то отвлекающего и обычного я рассматривала комнату и только теперь заметила на камине собственную книгу в последнем издании.
– О, Генри… Вы купили мою книгу…
Он подошел к камину и взял ее.
– Не только купил, но и уже прочел! Я посвятил ей всю ночь, это прекрасное произведение, Маделин. Мне кажется, я знаю вас теперь значительно лучше.
Он стоял так близко, что я видела ворсинки его свитера на фоне огня. Он находился на расстоянии вытянутой руки, и мне до ужаса хотелось ее протянуть, но при этом до ужаса страшно было это сделать.
– Рада, что вам понравилось, хотите, подпишу? – протараторила я и, не дожидаясь ответа, вырвала книгу из его рук и засуетилась в сумочке в поисках ручки.
Генри на несколько секунд застыл, глядя, как я суечусь, не говоря ни слова, но улыбаясь своей сдержанной улыбкой.
Я проклинала себя за абсолютно детское поведение и онемевшей рукой пыталась что-то написать на форзаце книги, нечто нейтральное, но при этом намекающее на мою симпатию. Выходила полная ерунда, этот текст словно писал человек с раздвоением личности. Я закрыла надпись рукой и зажмурила глаза, словно это могло помочь и стереть этот момент, как по волшебству.
Генри почувствовал, что меня нужно спасать от меня самой и сказал:
– Из книги я узнал, что у вас тоже есть большой и красивый дом. Вы живете на побережье?
– Да… Нет… В смысле, да, дом есть, и да, он на побережье. Но я там не живу.
– Почему?
– Не знаю. – Я задумалась. – Тени прошлого, наверное, не дают возможности там жить.
Осознание пришло в тот момент: смерть моих родителей, связанная с тем домом и произошедшая двадцать пять лет назад, не пускала меня жить в одном из красивейших мест на земле. А ведь я этих событий даже не помнила! А Генри жил здесь, продолжал жить здесь, каждый день видел балку, с которой свисала Джинни, может, заполнял налоговые декларации в кресле, в котором застрелился его отец. Или это было не в кресле?..
– Генри, ваш отец… он умер тоже здесь, в этом доме?
«Только бы не в этой комнате, пожалуйста…»
– Да, в доме, – спокойно ответил он.
– В своем кабинете? – Почему-то казалось, что миллионеры непременно стреляются в своих кабинетах, сидя в огромных кожаных креслах за массивными дубовыми столами.
– Нет. Это произошло в комнате Джинни. – Голос его оставался по-прежнему нейтральным.
Я понимающе кивнула.
– Хотите посмотреть? – неожиданно добавил он.
– На что посмотреть? – осторожно спросила я, чувствуя, как поднимаются волоски на руках.
Генри улыбнулся:
– На комнату. Бог мой, Маделин, вы тоже считаете меня свихнувшимся Харди, да?
Мне стало ужасно неловко. И хотя было темно, а Хэллоуин не позволял расслабиться совершенно, не хотелось показывать Генри, что я чего-то боюсь, а тем более что боюсь его.
Он поднялся и протянул руку, чтобы забрать мой бокал. Подлил в него шампанского, и мы двинулись на третий этаж.
Наступая на каждую ступеньку, я не могла отвести взгляд от места смерти Джинни Харди. Интересно, самоубийцы задумываются о том, какую травму наносят своим близким? Если бы Джинни знала, до чего ее смерть доведет родителей, поступила бы она так же?
Генри поднимался почти бесшумно передо мной и на злополучную балку не смотрел. В конце концов, он видел это место уже столько раз.
С первого этажа третий смотрелся в целом не очень высоко, но опоясывающие периметр центральной башни лестницы казались бесконечными. Чем выше мы поднимались, тем темнее становилось. Я уже скучала по полумраку каминной.
Генри внезапно свернул на площадке влево и сразу же открыл дверь. Выходило, Джинни совершила прыжок, находясь в нескольких метрах от своей спальни.
Я ожидала, что ее комната пустует или мебель в ней закрыта мягкими чехлами. Но то, что я увижу живую, теплую комнату девушки, стало для меня абсолютным сюрпризом.
Приглушенный, свойственным спальням свет наполнил розовую комнату. Не приторно-розовую а-ля Барби, а нежно-розовую, пастельную. Белая кровать с балдахином делала комнату еще более викторианской и еще более игрушечной. Покрывало на ней было стегано замысловатыми узорами. Вокруг на многочисленных поверхностях – комоде, тумбочках, подоконниках – стояли фигурки, баночки, флаконы и бутыльки. Мягких игрушек я нигде не увидела, что полностью вязалось у меня с образом Джинни, рано ставшей взрослой. Огромный, уходящий в высокий потолок ряд книжных стеллажей с красивой лестницей рядом с ним подходил ей гораздо больше.