Все моментально замолчали и посмотрели на нее. Минни протянула к ней руки так, словно Мэри была единственной, способной понять ее язык, и, сдерживая рыдания, проговорила:
– Хоуп. Кто-то украл малышку Хоуп. Джинни Харди забрала мою Хоуп!
Отобрать надежду – наверное, одно из наиболее жестоких наказаний. Именно это стало ударом, который добил даже тех, кто еще сохранял самообладание. Если смерть Гарольда оглушила, то исчезновение грудного ребенка попросту убило жителей Холмсли Вейл.
Утром второго ноября Натали Джентли не нашла дочь в кроватке. Она подумала, что ее взял на прогулку отец. Но скоро он вернулся домой выпить кофе после раннего похода на ферму и сказал, что к дочери с утра не заходил. Дальше все превратилось в кошмар наяву и распространялось по Холмсли Вейл, как снежная лавина.
Несмотря на то что Минни обвинила в исчезновении Хоуп Джинни Харди, никаких писем в их почтовом ящике не обнаружилось, а детективы первым делом проверили почту Мидов и Джентли. Конечно, родителям Гарольда тоже пришло письмо со стихами Джинни, это уже никого не удивляло и выглядело почти естественным.
Да, Гарольд Мид был убит с особой жестокостью, а его тело – вывешено на виду у всей деревни, и это произошло лишь накануне. Но на следующий день это казалось уже каким-то щадящим и терпимым вариантом на фоне исчезновения младенца.
Хотя связь в Холмсли Вейл была доисторической, новость о пропаже маленькой Хоуп разнеслась по округе со скоростью и силой торнадо. И если после исчезновения Гарольда жители единым фронтом выступили на его поиски, а после его обнаружения впали в глубокое уныние и скорбь, то исчезновение Хоуп внушило всем невиданный до сих пор первобытный страх. Все те, кто раньше мог объяснить пропажу ребят несчастными случаями, непредумышленными убийствами, совершенными на пьяную в честь праздника голову, самоубийствами подростков или их побегами из родного дома на поиски лучшей жизни, теперь вынуждены были признать: в Холмсли Вейл прочно поселилось зло и чем дальше, тем более уверенно оно себя чувствовало.
Бо́льшую часть дня я провела у Генри: ему было спокойнее рядом со мной, поэтому он приехал в «Кабана и хряка», как только узнал о несчастье в доме Джентли. Один раз к нему (а заодно и ко мне) приходили с вопросами детективы, интересовались, где мы провели предыдущую ночь и утро. Ни у меня, ни у Генри не было алиби: каждый из нас или даже мы вместе могли украсть крошку Хоуп и спокойно вернуться домой. Только где же она находилась сейчас, этого никто не мог сказать. И чем больше проходило времени, тем сложнее было не думать о том, кто сейчас ухаживает за маленьким ребенком, если он еще жив, ведь он нуждался в постоянном присмотре и заботе. Все сидели по домам, со слов Питерса, никто из деревни больше не пропал, отчего еще страшнее было за судьбу Хоуп: если все на месте, никто не сбежал с ней, значит, ей уже не нужна ничья помощь.
Детективы сообщили, что первым делом проверили водонапорную башню, но там не оказалось ни следов девочки, ни каких-либо намеков на того, кто убил Гарольда Мида.
Вернее, намеков там было хоть отбавляй, потому что в башне действительно любили тусоваться все, кому на улице было слишком ветрено или слишком людно. Конечно, я вызывала устойчивое подозрение, ведь если бы не моя инициатива, Гарольд мог просидеть в башне очень долго. Кстати, детективы развеяли мои сомнения и опасения, которые чуть не съели меня за сутки: парень был уже мертв, когда мы с полицейскими ворвались наверх и вытолкнули его на обозрение родителей и половины деревни. Его закололи в живот, предположительно обычным кухонным ножом, что тоже список подозреваемых не сужало.
И так как Гарольд, конечно, не имел очевидных врагов, детективы внимательно смотрели на городскую писательницу, жаждущую неожиданных происшествий для создания своего романа, и на хозяина всего и вся вокруг, который только что узнал, что его сестра – уже много лет хэллоуинская страшилка всей округи.
Сам Генри был сдержан, как айсберг, но выражал готовность оказать помощь полиции. Детективы же настоятельно попросили нас им не помогать, а постараться оставаться дома. Причем дом Генри они сочли вполне естественным местом для нас обоих.
Они сообщили о связи смерти Гарольда с исчезновением Бобби и Микки: письмо со стихами Джинни кричало об этом. Конечно, ни Генри, ни я не могли сообщить им на эту тему ничего нового: то, что это последнее стихотворение Вирджинии Харди, было известно и без этого.
По всем признакам, следствие находилось в тупике и искало козлов отпущения. А больше всего на эту роль подходили симпатичные и обеспеченные я и Генри.
Сам Генри, конечно, тоже это осознавал, поэтому на вопросы отвечал четко, но чаю детективам не предложил и никаких сверхинициатив в предоставлении информации не демонстрировал.
Питерс и Майлз ждали письма, которое должно было прийти уже сегодня от Джей Си, и я внутренне хотела и боялась его получить. Чем оно могло мне грозить, до проведения экспертизы я не понимала, но детективы ухмылялись по этому поводу довольно плотоядно.
Когда они ушли и мы с Генри остались вдвоем, он не прошел сразу в каминную, где проходила встреча с полицейскими, а отправился на кухню и поставил чайник. Хотя мы не ссорились, натянутость наших отношений с того момента, как мы узнали об исчезновении Гарольда Мида, была очевидна.
Он стоял у плиты, доставал чашки и заварочный чайник, не оборачиваясь ко мне и не произнося ни слова. Если бы он не пригласил меня к себе сам, я бы прочитала его поведение как прямой намек, что мне пора идти.
– Генри, – позвала я, – что происходит?
От звука своего имени он вздрогнул и замер, но не обернулся ко мне, продолжая манипуляции с баночкой чая.
– А действительно, – я услышала, как он усмехнулся, – что происходит, да? Всего-то два трупа за два дня. Но что это для городской жительницы Маделин Стоун, да? Даже не вечерняя сводка ночного патруля.
Я молчала: его слова были очень несправедливы, но оправдываться не хотелось.
Генри шумно выдохнул.
– Простите меня, Маделин, я срываюсь на вас, хотя во всем этом вы, конечно, не виноваты. Все происходящее сводит меня с ума, я словно снова нахожусь в кошмаре, который пережил много лет назад.
– Как в готическом романе… – вырвалось у меня.
– Что-что?
– Цикличность, дети… Наследственное возмездие, знаете, один из признаков готических романов…
– Считаете, родители этих детей заслужили такое? – Он обернулся и смотрел на меня так, словно не верил своим ушам.
– Я – нет. – Я выдержала его взгляд. – Но это не значит, что так не может подумать кто-то другой.
– Что же такое сделали Натали и Роберт Джентли, что оба их ребенка погибли с разницей в два года?
– Мы не знаем, погибла ли Хоуп, – встряло мое обсессивно-компульсивное расстройство.
Генри чуть заметно усмехнулся.
– Даже вы не можете быть такой оптимисткой, Маделин. Этому ребенку нет и года. Думаете, девочка где-то сейчас замечательно себя чувствует? Боюсь, ее маленькое тельце будет найдено через несколько недель где-нибудь в нескольких километрах вниз по течению реки.
Мне немедленно захотелось сбежать, и не просто в свою комнату в «Кабане и хряке», а спрятаться в открытую всем уличным фонарям витрину бара Джей Си. Генри был прав: в городе преступлений случалось гораздо больше и чаще, но все они происходили где-то за пределами моего взгляда через розовые очки.
Генри разлил чай по чашкам и поставил их на кухонный стол передо мной.
– Я очень боюсь за вас, Маделин, – проговорил он тем голосом, который вводил меня в состояние эйфории. – Останетесь в замке Харди сегодня?
Еще полчаса назад я бы внутренне визжала от счастья, но сейчас мне захотелось убежать как можно дальше.
– Генри, я очень благодарна, но мне хотелось бы сегодня проведать Глорию Мид…
– А после?
– А после нужно поработать над романом, накопилось много материала, необходимо своевременно фиксировать впечатления, чтобы книга получилась живой.
Он снова грустно улыбнулся в бороду.
– Кажется, я был слишком категоричен в суждениях, Маделин, прошу меня извинить. Я надеюсь вернуть ваше расположение как можно скорее. Может, завтра покатаемся на лошадях, что скажете?
– А это не идет в противоречие с нашей подпиской о невыезде?
Он покачал головой.
– Как бы вам этого ни хотелось.
– Может, тогда просто прогуляемся?
Он не возражал и вызвался отвезти меня к Мидам.
С каждым днем на улице становилось темно все раньше и внезапнее, словно кто-то щелкал выключателем в и без того мрачном чулане.
На площади у водонапорной башни было пусто, но, когда мы проезжали мимо, я заметила букет поздних белых полевых цветов и закрытую пластиком свечу у ее подножия. Хотя Гарольд Мид, очевидно, был тем еще парнем, кто-то его любил и кто-то тосковал по нему, вероятно какая-то девушка; мне с трудом представлялось, что нечто подобное могут сделать его приятели или тем более родители.
Генри довез меня до церкви, и, снова повторив нашу договоренность встретиться завтра, мы расстались. Напоследок он слегка сжал мою кисть, что я немедленно мысленно внесла в свой воображаемый журнал тактильных воспоминаний, связанных с Генри Харди.
В идиллическом доме Мидов в окнах всех комнат сиял свет, что делало его похожим на рождественскую елку. Даже не верилось, что в нем держали траур по единственному сыну.
Над дверью висел хрестоматийный дверной колокольчик. Нет, в Холмсли Вейл время определенно остановилось. Я дернула за веревочку, приведя довольно тяжелый, потемневший от времени колокол в движение – раздался гулкий звон, которому внутри вторил легкий и энергичный звук другого колокольчика.
Через несколько секунд на пороге появился отец Мид. С нашей последней встречи он словно постарел на двадцать лет и смотрел на меня печальными, потухшими глазами.
– Добрый вечер, отец… – начала было я.
– Нет, – не злобно, а словно только констатируя факт, перебил меня он. – Что вам угодно?