– Господи боже! – задохнулась я на всю конюшню.
– Маделин, где вы? Что случилось? – послышался где-то вдалеке голос Генри.
Но я не готова была отвечать. Из небольшой корзинки-колыбельки на меня смотрели совсем не котята. Это был ребенок, младенец. Плотно закутанный в кокон, от одного вида которого мне стало тесно. Но ребенок улыбался из-под короткой черной кудрявой челочки в один локон. Он открывал рот и произносил короткие мяукающие звуки.
Я потеряла дар речи. Эта находка ошарашила меня больше, чем вылетающее в окно тело Гарольда Мида. Не сумев найти подходящих или хоть каких-нибудь слов, я вышла из стойла и позвала к себе Генри взмахами руки. Он моментально прибежал.
– Господи боже, – повторил он за мной. – Это то, что я думаю?
– Это ребенок, – абсолютно безэмоционально пробормотала я.
– Это тот самый ребенок? – продолжал допытываться Генри.
– Понятия не имею, я его никогда не видела, – откликнулась я и внезапно перешла на более фамильярный тон: – А ты?
Генри отрицательно помотал головой.
– Нужно позвонить в полицию, – сказал он через секунду и немедленно двинулся к выходу.
– Подожди, куда ты? – испугалась я.
– Звонить в полицию, – тоном, которым разговаривают с детьми, ответил он.
– А почему ты? Давай я позвоню, – заговорила я, перейдя на громкий шепот.
– Во-первых, – все с той же интонацией начал Генри, – ты не знаешь, где здесь телефон, во-вторых, гораздо лучше будет, если с ребенком останешься ты, потому что ты…
Он замер на полуслове, увидев на моем лице выражение, которое говорило о полном неприятии мною стереотипов. С секунду мы смотрели друг на друга, готовые рассориться на тему места женщины в современном мире. В следующую секунду я, соглашаясь, кивнула, понимая, что гораздо дольше он будет рассказывать мне, где телефон, и объяснять местным, кто я и по какому праву собираюсь им воспользоваться.
Генри убежал, а я осталась с ребенком одна. Черно-белый Тимми наконец выспался и пришел ко мне, всем своим видом демонстрируя все, что он думает о моих инсинуациях относительно его мяуканья и отцовства содержимого корзинки.
Мы вместе разглядывали ребенка. Наконец поймав меня в фокус, малыш начал особенно активно шевелиться и ворочаться в своих пеленках и одеяле, а его голос становился все громче и настойчивее. Когда даже Тимми посмотрел на меня осуждающе, я взяла ребенка на руки.
– Когда полицейские будут спрашивать, почему на тебе мои отпечатки пальцев, надеюсь, ты вспомнишь этот момент, – сказала я кареглазому малышу в моих руках.
Ребенок умолк и беззаботно улыбался, а я вспомнила то, что говорила о Хоуп Минни: девочка постоянно пребывала в благостном настроении.
Невозможно было не убеждать себя в том, что это Хоуп Джентли. Иначе все это теряло какой-либо смысл и добавляло ко всем безумным происшествиям Холмсли Вейл еще и другого, но уже не потерянного, а брошенного ребенка.
– Сколько же ты пробыла здесь, малышка? Ты, наверное, ужасно хочешь есть. Но все равно не плачешь, надо же…
Малыш (или малышка) затих в моих руках и, медленно моргая, провалился в быстрый детский сон. Я могла уже опустить ее обратно в корзинку, но это казалось кощунственным. Теперь мне хотелось отдать ее лично в руки матери. То, что это могла быть не Натали Джентли, я уже не допускала.
Я оперлась о стену стойла: кулек с миллионом одежек оказался отнюдь не легким. Лошади по соседству и Тимми сохраняли полное равнодушие, словно человеческий детеныш в их владениях был совершенно обычным делом.
Но это, конечно, было не так. Что-то из ряда вон выходящее, что-то настолько невероятное, как ребенок в конюшне, снова произошло во владениях Харди. Да, можно сказать, что почти все в Холмсли Вейл принадлежало Харди, но не совсем. И водонапорная башня и уж совершенно точно конюшни являлись собственностью Генри, которой либо не пользовался официально никто, либо только работники семьи. Было ли в этом что-то, кроме простого совпадения? Одно казалось очевидным: и Генри, и я снова станем самыми подозрительными персонами, как только в полицейский участок поступит звонок.
С моей легкой руки за последние три дня были совершены две уникальные находки. Едва ли полицейские поверили бы в два совпадения подряд, несмотря на то что это именно они и были. Наверняка решили бы, что это я украла ребенка Боба и Натали и спрятала в конюшне своего друга. А потом испугалась и решила вернуть его. Удобная версия. Мотивы себе я в тот момент еще не придумала, но холодок по спине пробежал очень неприятный.
Полицейские примчались, судя по шуму, который произвели, сразу все. Словно весь штаб, разместившийся в здании местного клуба, одновременно решил убедиться, что Хоуп нашлась.
Первым я увидела Майлза. Он вбежал в конюшню, переваливаясь с ноги на ногу, а его галстук, казалось, лишал его последнего кислорода с каждым новым шагом. Его почти сразу обогнал Питерс, одной рукой расстегнувший на ходу единственную пуговицу пиджака. Видимо, они даже не подумали одеться, когда им позвонил Генри.
Генри. Он позвонил полицейским и не вернулся ко мне – я поняла это только тогда, когда увидела его, входящего в конюшню следом за полицейскими и приближающегося ко мне не бегом, а ровным быстрым шагом. В тот момент я была сосредоточена на ребенке в моих руках, но неприятное чувство кольнуло быстро и ощутимо.
Из-за того что полицейские увидели меня одну, держащую младенца, я казалась словно застуканной на месте преступления. Если бы Генри был рядом со мной, все выглядело бы иначе.
Помимо их троих, в конюшне одновременно появились не менее дюжины человек, среди которых большинство составляли не полицейские, а работники Харди. Они, несмотря на то что появились в воротах довольно смело, остановились метрах в двадцати и пытались оттуда рассмотреть ребенка в моих руках, вытягивая шеи. То, что люди опасались подойти ко мне ближе, тоже не добавляло мне уверенности: я все яснее чувствовала себя не спасительницей, а похитителем.
Детективы, Генри и полицейские приближались с грацией диких кабанов; я подумала, что толпа незнакомых людей и шум напугают малыша, отчаянно им замахала свободной рукой и сделала шаг назад. Один из молодых и, видимо, очень впечатлительных конюхов испуганно вскрикнул. Я же приложила палец к губам, и детективы наконец сбавили скорость.
Ребенок в конверте, среагировав на звуки или перемену в своем положении, открыл глаза и энергично зашевелился в одеяле. Все в конюшне замерли; наверное, это рефлекс на уровне первобытного человека: стать бесшумной невидимкой, если рядом маленький ребенок.
Каким-то непонятным образом малыш вытянул крошечные ладошки из пеленок и рукавов голубой кофточки. И это напугало меня сразу в двух смыслах. Первое: я, конечно, против стереотипов вроде «розовое для девочек, голубое для мальчиков», но семья Джентли мне казалась глубоко консервативной – сложно было представить, что они одевали бы совсем маленькую девочку, когда ее пол еще не очевиден окружающим, в нарочито голубой наряд. А второй повод появился буквально в следующую секунду на груди у малыша, все на той же небесного цвета одежке. Аккуратным и совершенно не подозрительным движением я поправила одеяло и надежно загородила руками все возможные провокации.
В следующую секунду Питерс и Майлз уже были рядом со мной, Генри остановился чуть позади них.
– Мисс Стоун, не совершайте резких движений и передайте мне ребенка, – вполголоса, но очень официально сказал Майлз и встал в позу, словно я собиралась метнуть в него конвертом, а он должен был любым способом уберечь его содержимое.
Я посмотрела на него снисходительно, фыркнула, спокойно переложила ребенка в его протянутые руки и обиженно сунула руки в карманы. Оба детектива немедленно уставились на малыша, Питерс достал из кармана фотографии, и они оба очень быстро убедились, что это действительно Хоуп, по крайней мере им так показалось. Малышка, в отличие от моего общества, внимание полицейских восприняла без энтузиазма и начала хныкать. Майлз передал ее женщине-полицейскому, дал несколько распоряжений и деловито повернулся ко мне.
– Мисс Стоун, нам необходимы ваши показания, пройдемте.
Вопреки моим ожиданиям, мы не поехали в полицейский штаб, а прошли в крошечный офис, где рабочие конюшни, очевидно, принимали душ, обедали, получали зарплату и коротали все свободное от работы с лошадьми время.
Для нашего разговора Питерс безальтернативно попросил выделить небольшую комнату, где обычно сидел управляющий. Это был невысокий мужчина около шестидесяти лет, похожий на киношного шерифа, который с неохотой выбрался из-за стола и вышел из своего кабинета, смерив меня с ног до головы неодобрительным взглядом. Он и Генри остались за дверью, я же оказалась запертой с двумя детективами в душной комнате, запах в которой был гораздо менее приятным и естественным для человека, чем в конюшнях.
Майлз сел за стол управляющего в большое кресло с высокой мягкой спинкой, из-за чего смотрелся внушительно и серьезно, как дон Корлеоне, примерив на себя подходящее выражение лица. Питерс же оперся о кресло локтем и смотрел на меня с явным удовольствием. Меня отделял от детективов рабочий стол, а стул, который одиноко стоял напротив него, кажется, был удобным ровно настолько, чтобы люди в кабинете не засиживались.
Майлз сложил руки на столе перед собой и смотрел на меня бесстрастно из-под опущенных век. Питерс же словно раскрыл убийство Кеннеди и выглядел очень довольным собой.
– Мисс Стоун, – начал он спокойным тоном, но с улыбкой на губах, – как ребенок семьи Джентли оказался у вас в руках?
– Он начал хныкать в корзинке, и я взяла его на руки, – возможно, он замерз.
– Почему вы говорите о Хоуп Джентли в мужском роде?
– Я говорила о ребенке в общем. Ну и я не была уверена, что это Хоуп Джентли.
– А сейчас? – быстро спросил Майлз, не разжимая губ.
– Что сейчас? – растерялась я.
– Сейчас вы уверены, что это Хоуп Джентли?