На улице было уже по-зимнему морозно и солнечно. Туман остался в ночи, на улице было светло и ярко от виднеющихся разноцветных дверей магазинчиков. Я бросила беглый взгляд на мастерскую Хитов и двинулась к почте.
Чем ближе я подходила к главной площади, тем навязчивее в моей голове возникала картина свисающего из окна Гарольда Мида. Все мое бурное воображение не могло представить, что в этот момент испытала Глория. То, что она была способна после произошедшего ходить и говорить, мне уже казалось невероятным мужеством. Но и вопросы, конечно, оставались.
На площади не было ни души. Башня стояла такая же красивая, как несколько дней назад, словно ничего не произошло. Я остановилась напротив и запрокинула голову. Несколько дней назад я фотографировала ее, потому что мне хотелось сохранить о ней память. Сейчас же я думала, как стереть из памяти запечатленное в ней тело Гарольда в фате. Я не видела его сама в таком ракурсе, как люди внизу, – только из окна, сверху, вместе с полицейскими. Но благодаря именно этому мое воображение рисовало его полет и его финал самыми драматичными и жуткими красками.
Мне показалось, что где-то недалеко я услышала громкий разговор и вспомнила, что штаб полицейских все еще находится рядом: даже если сейчас на площади не было ни тел, ни тех, кто с ужасом смотрит на них, жизнь не стала прежней. Убийца гулял на свободе, ел, пил, спал, существовал где-то совсем близко. А башня стояла как в свой первый день, и ей было все равно.
Дорожка к почте была усыпана яркими мокрыми осенними листьями, и шла я осторожно, чтобы не поскользнуться. За стойкой стояла все та же почтовая служащая, но сегодня она не казалась безмятежно спокойной и дружелюбной, как в прошлый раз. На самом деле она была полной противоположностью себя прошлой: когда я вошла, прозвенев колокольчиком над входной дверью, она чуть не выпрыгнула из-за рабочей стойки, поскольку находилась в сильном возбуждении. Увидев меня, она на секунду расстроилась, но в следующее мгновение с прежним энтузиазмом замахала руками, чтобы я подошла ближе.
– Вы уже знаете? Что там произошло? Как это произошло?
Решив, что речь о найденной Хоуп, я немного засмущалась, но, признаюсь, была рада, что весть о моем выдающемся, пусть и случайном, поступке понеслась по деревне. Все же лучше так, чем если бы меня считали похитительницей маленьких детей.
– Знаете, все произошло довольно случайно. Наверное, мне просто посчастливилось. Или Хоуп повезло.
Лицо сотрудницы вытягивалось с каждым моим словом.
– Простите, но о чем вы говорите? – спросила она.
– О Хоуп Джентли, которую вчера нашли.
– А! – отмахнулась моя собеседница. – Это уже вчерашние новости. Так вы, получается, еще не в курсе?
От возможности поведать даже незнакомке и вообще постороннему этой деревне человеку о чем-то сенсационном у нее дергался кончик носа. Я непонимающе развела руками.
– Отец Мид! – торжествующе провозгласила она.
– Что – отец Мид? – пробормотала я удивленно, поскольку это имя ожидала услышать меньше всего.
– Покончил с собой! – воскликнула она и тут же осеклась: – Нет, конечно, радоваться тут нечему, но можете себе представить? Можете? Прямо в церкви! Что происходит в нашей деревне, настоящее светопреставление!
Она казалась одновременно и напуганной, и радостной какой-то истеричной радостью.
Меня же новость эта ошарашила. Казалось, что в Холмсли Вейл открыли ящик Пандоры, и каждый день он несет какое-то новое несчастье. Как только мне начало казаться, что я приближаюсь к разгадке, случилось самоубийство человека, которого я даже не принимала в расчет в своих детективных измышлениях.
Конечно, сложно было считать, что самоубийство деда жертвы недавнего убийства – простое совпадение. Но его поступок настолько не вязался с его сдержанностью, собранностью, а главное, с его саном, что я не знала что и думать. На секунду всплыла подслушанная в церкви сцена с Глорией. «Я все решу» – так он, кажется, сказал. Вот и решил, на том же самом месте. Это и было его ответом на все вопросы? А может, это не самоубийство? Может, призрак Джинни Харди переключился с детей на стариков?
Мысли проносились в голове со скоростью молний, я на несколько секунд отключилась и не слышала, как моя собеседница без умолку щебетала, возбужденная случившимся.
На негнущихся ногах я вышла на улицу, так и не отправив сообщение Джей Си. Кажется, впервые за все время я увидела водонапорную башню с обратной стороны при свете дня. Именно отсюда я забегала вместе с полицейскими, чтобы через несколько минут вытолкнуть тело младшего Мида из окна. А теперь его дед покончил с собой. И смутное щемящее чувство внутри меня говорило, что где-то на долю процента в этом могла быть моя вина.
Хотя башня была окрашена с тыльной стороны так же, как и с лицевой, эта ее сторона показывала строение каким-то неряшливым, неприглядным, как простенькое лицо без макияжа, когда вы привыкли к парадному виду. Мне в этом почудилась своеобразная ирония: весь Холмсли Вейл был похож на свою главную достопримечательность. Пряничные домики, жареные каштаны, красивые занавески на окнах, за которыми таилась безграничная ненависть, стремление не просто насолить ближнему, а украсть ребенка, отнять жизнь самым жестоким способом.
Не знаю, почему, дойдя до конца дорожки, я решила зайти в башню. Это ощущение походило на ощущение проникновения в соседский сад, в котором тебя уже ловили с поличным, но на этот раз риска в том, что поймают, не было никакого.
Внутри пахло сырой землей, мокрыми листьями и застарелой мочой. В тот вечер после Хэллоуина я не успела все это почувствовать и запомнить. Сверху на ступени падало немного света, но достаточно, чтобы подняться, не доставая фонарик.
Входная дверь в верхушку башни оставалась приоткрытой, словно никого не заботило, что несколько дней назад здесь нашли труп. Большое место на полу было расчищено от грязи и листьев – видимо, именно сюда вытащили тело Гарольда. Этот пятачок был настолько светел, что все остальное пространство казалось еще более грязным.
Я отвернулась от него к небольшим фрагментам стен между широкими окнами. Они были традиционно расписаны ручками и карандашами тех, кто приходил сюда скрасить свой день, вечер или ночь: признания в любви, проклятия бывшему парню или девушке, оскорбления в адрес школы, другой компании ребят, названия музыкальных групп и имена исполнителей, строки из песен, логотипы и просто рисунки цветов, оранжевых фруктов, синих ягод, каких-то персонажей, фразы, которые мне ни о чем не говорили.
Мне казалось, что это место будет источать хрестоматийный инфернальный ужас, который я обязательно почувствую, но ничего похожего не происходило. Я выглянула в то самое окно, чтобы почувствовать хоть что-то. Сначала мне показалось, что площадь абсолютно пустынна: чистая, безлюдная, по-своему красивая. Мне подумалось, что если перед Рождеством будет так же красиво, как на Хэллоуин, а скорее должно быть еще красивее, то площадь может стать просто сказочной. Воспоминание о праздничном Холмсли Вейл вернули меня к Глории. Интересно, сможет ли она оправиться достаточно, чтобы заниматься организацией мероприятий. Да и придет ли в себя теперь Холмсли Вейл. Кто будет стоять рождественскую службу в церкви, в которой убил себя священник? Как вообще поступают в этом случае? И знает ли уже Глория о том, что случилось? Наверное, да, раз это докатилось даже до посторонних людей. Я надеялась, что хотя бы не она нашла его, – это могло бы ее добить. И ее муж, наверняка это ужасный удар – потерять в течение недели сына и отца…
Даже если вы не смотрите никуда конкретно, вы скоро почувствуете, если за вами наблюдают. Возможно, это что-то, доставшееся нам от предков и позволяющее оставаться начеку даже тогда, когда кажется, что все спокойно и никакой опасности нет. Я не сразу почувствовала этот взгляд на себе. А когда обнаружила того, кто на меня смотрит, уже не могла отвести глаз. Генри стоял прямо напротив башни в небольшой нише в стене старого здания. Ниша была старой, темной, отсыревшей, неровной, поэтому, наверное, я не сразу различила внутри нее фигуру в темных джинсах, куртке с капюшоном, который почти полностью скрывал лицо.
Когда наши взгляды встретились, я вздрогнула, он же не пошевелился, только продолжал смотреть на меня. Из-за высоты и сумрака, в котором он стоял, я не могла разглядеть выражения его лица, поэтому не понимала, как реагировать. Мне казалось очень странным, что он стоял на площади (точнее, прятался на площади) среди бела дня, чтобы посмотреть на собственную башню, в которой произошло преступление. Но в то же время я попыталась оценить мое поведение с его стороны: я решила прогуляться на место убийства и повыглядывать из окна. Что ни говори, мы казались мне все более подходящими друг другу людьми.
Я подняла руку в приветственном жесте и показала, как я думала, достаточно понятно, что планирую спуститься. И тут услышала топот быстро приближающихся шагов на лестнице. В этот момент я действительно испугалась. То, что я залезла на вершину водонапорной башни, виделось мне вполне нормальным, но тот, кто бежал сюда, внушил мне моментально тот самый ужас, который я здесь ожидала испытать в начале своего прихода сюда. Отворачиваясь от окна к двери, я успела заметить, что Генри вышел из ниши.
Дверь все еще была открыта, поэтому я заранее увидела офицера Диккенс без кинематографичных появлений с ее распахиванием. Она на секунду остановилась на последней ступеньке и шумно выдохнула, после чего уже уверенным шагом подошла ко мне и быстро проговорила:
– Хорошо, что вы здесь. Вас срочно разыскивают детективы. Пойдемте со мной.
Не было никакого волшебства и предсказания шестого чувства в том, что Диккенс нашла меня в таком, казалось бы, неочевидном месте. Камилла, работающая на почте, немедленно сообщила ей о моем приходе, когда та забежала к ней, чтобы позвонить мне в «Кабана и хряка». Эта же любопытная леди следила за мной в окно и видела, как я зашла в башню, что также передала полицейской.