Конечно, пока мы спускались по лестнице, я не могла не спросить причины, по которой меня захотели увидеть Майлз и Питерс, но Диккенс уклончиво ответила, что ей неизвестны подробности, и со стоическим лицом повела меня к полицейскому штабу. Генри на улице не оказалось, но я не успела подумать о том, что это значит.
В старом деревенском клубе жизнь кипела, как в улье. Казалось, что все сотрудники одновременно двигались в разных направлениях, периодически выкрикивая что-то друг другу и меняя тем самым траектории движения. Диккенс проводила меня в уже знакомый кабинет.
Питерс сидел на краешке стола и что-то горячо рассказывал, когда мы вошли. Увидев меня, он немедленно встал, прервался на полуслове и сделал совершенно непроницаемое выражение лица, совсем как у Диккенс. Майлз сидел за столом и тоже встал, когда я вошла.
– Мисс Стоун, – начал он. – Входите, садитесь.
– Отличная работа, Диккенс, – похвалил ледяным тоном Питерс, давая заодно понять, что в ее присутствии больше не нуждаются.
Я села в предложенное мне офисное кресло напротив стола. Питерс снова присел на стол и, низко наклонившись ко мне, с явным удовольствием спросил:
– Что вы делали на водонапорной башне?
Несколько мгновений, пока я соображала, когда Диккенс удалось им сообщить, где она меня нашла, сыграли не в мою пользу: он был доволен, что застал меня врасплох.
– Решила зайти посмотреть, – невнятно пробормотала я.
– Места боевой славы, а? – панибратски спросил Майлз.
– Меня поэтому привели сюда? Потому что я решила подняться на водонапорную башню? Что-то я не видела там никаких запрещающих знаков.
Детективы переглянулись, улыбнувшись друг другу одними глазами: явно услышали то, что хотели, в моем тоне, который сами же и спровоцировали.
– Конечно, никаких запретов на посещение места недавнего преступления нет, – с плотоядной улыбкой промурлыкал Питерс.
Меня эти игры начали раздражать, и я откинулась на спинку кресла, скрестив руки на груди.
– Мисс Стоун, в каких отношениях вы с семьей Мид?
Я вздрогнула и тут же вспомнила, что забыла сделать кое-что важное, напрямую связанное с этим вопросом.
– Я… – Я замешкалась, как мне казалось, на мгновение, но его было достаточно для выводов. – Я их почти не знаю, виделись несколько раз.
– Судя по всему, довольно много раз для случайной знакомой. За последнюю неделю вы несколько раз общались и с Глорией Мид, и с отцом Мидом.
– Вы же знаете, что я приехала сюда писать книгу о местных происшествиях. Я пообщалась за это время не только с Мидами, но и со всеми, кто был готов общаться со мной. Пару раз я пообщалась и с Камиллой с почты, имя которой не знала, так что, может, вам к ней присмотреться, мало ли что, – огрызнулась я.
– А что? – спросил Майлз.
– Что – «что»? – Я впала в ступор.
– Вы имеете какое-то отношение к тому, что случилось с семьей Мид?
– Об уровне моей причастности к смерти Гарольда Мида вы уже в курсе.
– А что насчет отца Мида? – выстрелил вопросом Майлз.
– А что насчет него?
– Какое вы к нему имеете отношение?
– Один раз поговорили в церкви, несколько раз видела мельком.
– И после этого он упоминает вас в предсмертной записке?
Очередной вопрос Майлза попал точно в цель. Я открыла рот и не знала, что сказать. Отец Мид написал что-то обо мне в своей предсмертной записке. То есть это все же суицид. Но почему он написал обо мне?
– Что он написал? – наконец спросила я.
– А вы как считаете? – осторожничал Питерс.
– Понятия не имею, – искренне сказала я, пожав плечами. – Повторюсь, мы были едва знакомы, и для меня такие новости – как гром среди ясного неба.
– То есть вас удивило только упоминание вашего имени в записке, а не сам факт его самоубийства? – продолжал допытываться Майлз.
Я закатила глаза.
– Конечно, самоубийство священника – не самое очевидное происшествие, но о нем мне уже рассказала Камилла. Может, стоит поработать лучше над сохранением тайны следствия? – вернула я долг.
Питерс снова наклонился ко мне так, что я почувствовала аромат мятной жвачки из его рта:
– Было бы гораздо проще ее сохранить, если бы священники не вешались на алтаре открытой для всех желающих церкви.
Воображение немедленно нарисовало мне драматичную картину в духе фильма «Багровые реки».
– Тоже в фате?
Не знаю, почему я задала этот вопрос, – возможно, всегда теперь повешенные будут ассоциироваться у меня с Гарольдом Мидом.
– Нет. А должен был?
– Я считаю, что в целом не должен был вешаться, – парировала я. – Но фата пока слишком жива в моих воспоминаниях о повешенном. А ножевые раны тоже были?
Питерс сел более расслабленно на столе, сложил руки на груди и с нескрываемой улыбкой рассматривал меня как что-то, не перестающее его удивлять и радовать. Майлзу же было уже, видимо, не до шуток, потому что он сказал серьезным тоном:
– Мисс Стоун, отец Мид повесился сегодня утром в деревенской церкви. Его сын и сноха уехали, их местонахождение пытаются сейчас отследить, чтобы вернуть.
– Их в чем-то подозревают? – вырвалось у меня.
– Их – нет, мисс. Это абсолютно точно самоубийство. Также их не подозревают в убийстве их сына. А вот к вам у нас есть несколько вопросов.
Я заерзала на стуле. Сделав внушительную паузу, Майлз продолжил:
– Вы когда-нибудь обсуждали с отцом Мидом самоубийство Вирджинии Харди?
Последняя тема, на которую я в тот момент ожидала вопроса.
– Да, я приходила в церковь, и мы обсуждали события двадцатилетней давности.
– Почему вы решили поговорить именно с ним? Не самая очевидная личность для обсуждения маленькой девочки, не находите?
– Нахожу, – соглашаясь, закивала я. – Но брат Джинни Харди сказал, что она часто бывала в церкви и общалась с отцом Мидом.
Детективы переглянулись, на этот раз без иронии.
– И о чем вы говорили? – продолжал Питерс.
– О Джинни. О том, какой она была…
– И о том, почему она дошла самоубийства? – подсказал Питерс.
– Да, и об этом тоже, – кивнула я.
– И какие у него были версии?
– Он предполагал, что самоубийство было связано с беременностью девочки. Хотя прямо он об этом мне не сказал: тайна исповеди.
– То есть намекнул вам, что она призналась ему в беременности, а на следующий день покончила с собой?
– Вроде того; по правде говоря, я не помню детально разговора. В номере отеля у меня есть записи, по ним можно уточнить более подробно.
– Пришлите их, пожалуйста. – Майлз протянул мне свою визитку через стол.
Я положила ее в карман куртки, немного оцарапав там пальцы.
– Он не намекал вам, от кого Джинни Харди была беременна? – спокойно спросил Питерс.
– Нет. – Я пожала плечами. – Мне показалось, что он не из тех людей, кто захочет сознательно обойти тайну исповеди, чтобы иметь возможность посплетничать с заезжей незнакомкой.
Детективы снова с серьезными лицами переглянулись.
– Тем не менее, – продолжил Майлз, – он посчитал вас достаточно близкой, чтобы упомянуть в своем последнем письме.
– Что же он написал? – стараясь сохранить уверенность в покидающем меня голосе, спросила я.
– В нескольких строках он сумел и поблагодарить вас, и признаться в отцовстве ребенка Джинни Харди, забеременевшей от него двадцать лет назад, и в краже ребенка Джентли пару дней назад.
Глава семнадцатая, в которой все становится с ног на голову
Я не помню, как добрела на негнущихся ногах до «Белого лебедя», заказала бокал вина и три чайника чаю. События каждого дня в этой небольшой деревне с разбегу били меня по голове так сильно, что я уже не могла вынести их обилия и непредсказуемости.
Отец Мид в своей предсмертной записке признавался в связи с Джинни Харди. Ей было пятнадцать лет, а он был взрослым мужчиной, к тому же священником. Он признавал ее неродившегося ребенка своим. Более того, именно этим он объяснял убийство Гарольда: как возмездие за то, что он, отец Мид, когда-то воспользовался невинностью Джинни. Кто именно его убил, он не уточнял, и возникали сомнения в том, что он это знал или его это действительно волновало, потому что средоточием его признания было чувство раскаяния и самобичевания.
Похищение Хоуп объяснялось в письме доступнее всего: после потери внука дед не нашел ничего лучше, чем заполнить пустоту в сердце и доме и забрать ребенка из другой семьи. Но, опомнившись, решил подбросить малышку туда, где ее точно должны были скоро найти, что и случилось. И та простота, с которой он писал об этом, сводила меня с ума и вынуждала сомневаться в правдивости его слов даже больше, чем признание в связи с Джинни Харди. Ведь я встречалась с ним дважды после смерти Гарольда, и меньше всего отец Мид был похож на человека, потерявшего покой и сон, а особенно планирующего киднеппинг или уже его совершившего.
В письме он внезапно выразил благодарность Маделин Стоун. И не уточнил, за что. Благодарность. Мне.
Конечно, ни Питерса, ни Майлза не удовлетворило мое непонимающее блеяние на эту тему. Я предположила, что он благодарил за поддержку своей семьи после смерти Гарольда. Но едва ли я была в этом порыве одинока. Детективы предполагали, что мои творческие и в некоторой степени детективные изыскания разбередили его старые раны, его наконец-то замучила совесть, а смерть внука стала последней каплей, доведшей его психическое состояние до предела.
Вот только мне отец Мид не показался истерическим персонажем. Я даже гораздо больше была готова поверить в то, что он связался с маленькой девочкой двадцать лет назад, чем в то, что сейчас вдруг не выдержал давления моих расспросов и даже такой шокирующей смерти на башне единственного внука.
Отец Мид спал с Джинни Харди. С принцессой, которую все обожали, которой все восхищались, которой все завидовали. С девочкой, которая могла выбрать себе абсолютно любого парня, а выбрала… женатого священника?
Интересно было узнать мнение об этом Мэри. Ее шокировало даже мое упоминание беременности Джинни – как бы она отреагировала на то, что отцом ее ребенка был отец Мид? Детективы настрого запретили мне под угрозой уголовной ответственности разглашать подробности нашего разговора («Джей Си, конечно, не в счет», – немедленно решила я).