Чем дольше я думала о Джинни, чем больше говорила о ней с разными людьми, тем более реальной она становилась. Из городской легенды, какой я узнала ее, она за сравнительно небольшой период превратилась в подростка, столкнувшегося с серьезной травмой и ужасным выбором. Что стало для нее последней каплей, толкнувшей ее на роковой шаг? Очевидно, она узнала о своей беременности. Но что было больнее всего? Мне виделось, что не изнасилование, а предательство. Иначе откуда столько боли и обвинений в ее прощальном стихе.
Стоял ли этот диван здесь, когда Джинни была жива? Может, она лежала здесь с книгой или с одним из своих дневников.
Я испытала внезапное желание почитать ее дневник на этом диване, который вряд ли мог ее помнить, но дом ведь точно мог. Сколько времени прошло с тех пор, как Генри уложил меня здесь? Лег ли он спать или, может, тоже читал у себя в комнате? Смогу ли я бесшумно прокрасться в спальню Джинни?
Под ковром половицы вели себя абсолютно бесшумно, а в шерстяных носках я казалась себе грациознее кошки, поэтому медленно, но уверенно ступая, двинулась в общий холл.
Далекий свет люстры высоко под потолком тускло освещал многочисленные предметы и картины, расставленные тут и там. Они делали холл похожим на старые декорации фильмов. Я застыла над изогнутым телефоном, словно прибывшим сюда прямо с «Бульвара Сансет»[6], – запомнила его с первого дня в замке Харди. Осторожно провела по прохладной трубке рукой и поднесла ее к уху. Послышался длинный гудок из далекого детства.
И хриплый стон откуда-то снаружи. Я вздрогнула и положила трубку. Абсолютная тишина. Наверное, я услышала звуки лошадей в конюшне. Но до них идти несколько минут, а это был явно не громкий крик.
Пока я размышляла, послышался новый звук, как будто книга упала с полки. Глухой, тоже откуда-то издалека. Сердце бешено заколотилось. В абсолютной тишине звуки стали слышаться чаще, но не с какой-то ритмичной периодичностью. Словно сам дом оживал где-то прямо за стеной.
Я быстро пошла к входной двери, откуда, как мне казалось, они доносились, уже не заботясь о том, услышит ли меня Генри. Но, проходя мимо кухни, поняла, что звуки шли из дома: все шорохи только что остались за моей спиной.
В небольшой нише были видны узкие деревянные двери встроенного шкафа, закрытые на старомодную легкую задвижку. Она легко поддалась после пары моих движений. Внутри оказалась полка на уровне глаз с какой-то грязной рабочей шапочкой, садовые ножницы, треугольная лопатка. На перекладине ниже висели две куртки, тоже видавшие виды. В шкафу стоял запах сырости и тянуло холодом – странно было, что от уютного чистого холла его отделяли лишь две хлипкие двери.
Как только я решила разочарованно закрыть двери, послышался мужской голос:
– Нет, не пей это.
Хотя он собирался остановить кого-то сделать глоток, звучал голос слабо и неуверенно. Но я услышала его так близко и ясно, что казалось, от человека меня отделяет всего лишь тонкая стенка шкафа.
Раздвинув куртки трясущимися руками, я обнаружила в задней стенке шкафа еще одни узкие двери. Когда я толкнула их, с обратной стороны обнаружилась еще одна задвижка и створки закрылись, лишь на секунду показав мне длинный коридор, конец которого терялся в темноте. Голос замер, издав последний, предупреждающий короткий звук: очевидно, меня услышали. Может, это воры, забравшиеся в замок? Или бездомные, ночующие в нежилой холодной части замка, не собирающиеся оповещать о своем присутствии хозяина?
Самым разумным было бы развернуться и побежать за помощью к Генри, но я решила, что тогда нарушители могут сбежать, поэтому толкнула двери посильнее, прихватила тяжелые садовые ножницы и шагнула в темный коридор.
Слабый свет из шкафа заканчивался примерно в метре от моих ног. Людей где-то впереди явно было не меньше двух, и, виделось мне, они ориентировались в этой части дома гораздо лучше меня. Глаза немного привыкли к темноте, и я различила, что по левой и правой стороне стен идут ниши или дверные проемы, а коридор в конце не уходит в черное никуда, а заканчивается стеной с декоративным панно из деревянных реек. Держа ножницы как обрез, я медленно двинулась по коридору, пожалев, что не надела ботинки: из-под потрескавшихся от времени половиц тянуло уличным холодом, а скрипели они так, что красться было совершенно бессмысленно.
Через несколько шагов до меня донесся эмоциональный шепот, говоривших явно было двое, но ни слова, ни даже пола говорящих я не могла распознать. Звук доносился как будто сразу отовсюду, словно в этом коридоре были натыканы динамики, из которых мне транслировали звук из другого помещения. Хотя я не разбирала слов, тон у шепчущихся был встревоженным, они точно спорили. Это придало мне уверенности, а руки покрепче сжали ножницы.
Ниши по обеим стенам оказались обманками: никаких дверей в них не было; возможно, когда-то планировалось, что в них будут стоять статуи или рыцарские доспехи. В конце коридор резко вильнул вправо и в пропасть. Я еле успела сделать шаг назад, чтобы не покатиться по ступеням, но столкнула по ним крохотный кусочек штукатурки, который бодро запрыгал вниз, пока не уперся в толстую деревянную дверь со световым окошком на уровне глаз. На крупной, как будто бутафорской, задвижке висел огромный амбарный замок, а из-за стекла сочился тусклый фиолетовый свет, но ничего больше не просматривалось.
В горле пересохло. На цыпочках я стала спускаться по ступенькам, завороженная фиолетовым прямоугольником, и совсем скоро смогла заглянуть внутрь.
Они сидели на полу. Вдвоем, прижавшись друг к другу боками. Тому, кто был покрупнее и явно выше, второй положил голову на предплечье. У большого была густая темно-каштановая борода, из-за чего я немедленно нашла подтверждение своей теории: нежилую часть замка облюбовали бездомные. Одежда в грязных засаленных пятнах добавляла очков этой теории. Лица у них обоих были серые, грязные и изможденные. Длинные сальные волосы болтались на уровне плеч, но в том, что это двое мужчин, я была почти уверена. Маленький вызывал сомнение из-за своей субтильности и отсутствия растительности на лице, но глаза у него были мужские: холодные и по-звериному опасные.
Они смотрели на меня исподлобья так, что белки их глаз ярко отражались в свете необычного освещения. Длинная лампа висела напротив них, на противоположной стене, и иногда нервно мерцала.
Пару секунд они изучали часть моего лица за стеклом, а я – их. И хотя замок с моей стороны немного успокаивал, все же мысль немедленно побежать за Генри была основной и пульсирующей. Но в ту секунду, когда я развернулась, чтобы пойти за ним, маленький двинул ногой, и в дальнем углу моего обзора мелькнуло еще что-то. Это было похоже на трос, которым вытягивают из канав машины. Но, очевидно, армированный, потому что движение одного из пары сдвинуло только его небольшую часть. Сам же он тянулся к противоположной стене и вдоль нее, уходя в дальний темный угол. Они были привязаны, оба. К этому тяжелому шнуру и к стене, у которой сидели. И друг к другу.
В этот момент я стала прозревать, как персонаж фильма, который внезапно начинает видеть то, что и так все это время было перед глазами. Передо мной появилась пустая грязная металлическая эмалированная миска, а рядом с ней – алюминиевая с небольшим количеством воды на дне. Дальше по стене, но так, чтобы они все же могли до него дотянуться, стояло грязное ведро. Все это могло бы показаться комнатой, где содержат и подкармливают животное, но возле головы маленького на стене неясно чем были прикреплены два предмета: картинка, похожая на вкладыш жвачки или квадратную наклейку, и бирка с одежды. Она была небольшая, но ее цвет и шрифт логотипа показались мне поразительно знакомыми. Словно я не раз видела это название с такого же далекого расстояния и даже под таким же углом. И эта деталь перед словами, это же…
Катушка ниток. Катушка ниток и надпись «Пошив и ремонт одежды Мэгги Хит». Бабушки Микки. Белокурого мальчика с холодными голубыми глазами, как у его сестры и матери.
Внутри меня все похолодело. В этот момент пара на полу переглянулась и, посмотрев на меня уже совсем другими глазами, хором произнесла:
– Помоги.
В этом слове были и сомнение во мне, и мольба, и отчаяние, и боязнь быть услышанными.
Мои ноги стали ватными. Я отшатнулась от двери, ухватилась за задвижку, пытаясь сохранить равновесие. Но в стабильной реальности нуждалась гораздо сильнее.
Бобби Джентли и Микки Хит отчаянно жестикулировали мне связанными руками. Садовые ножницы, которые все еще были в моих руках, в качестве отмычки никак не годились. Я попробовала ударить ими по замку, но ничего, кроме оглушительного в подвальной акустике звона, из этого не получилось. Ребята, извиваясь на полу, пытаясь встать или как-то иначе быть ближе к двери, издавали слабые стоны и краткие ругательства.
И в этот момент я услышала свое имя.
Глава двадцать первая, в которой я попадаю в слэшер
– Маделин!
И я, и парни застыли, повернув головы вверх. В следующую секунду Микки заплакал с криком:
– Нет!
Стрелка часов стала вращаться с бешеной скоростью. Мне показалось, что прошло всего несколько секунд, за которые я оглянулась в поисках возможности побежать куда угодно, кроме как наверх, туда, откуда слышался голос Генри, но и этого времени оказалось достаточно, чтобы понять: бежать мне некуда. Возможно, с обратной стороны у ребят был другой выход, но и к ним я попасть не могла.
Пока я решалась, совершить ли превентивное нападение или остаться у безопасной стены за спиной, появился Генри.
– Не уходи! Не уходи! – слышала я голос Микки, моля про себя, чтобы он замолчал, в то время как Бобби монотонным речитативом уговаривал меня бежать.
Генри был одет так же, как и пару часов назад, когда мы сидели у камина, а он обнимал меня за плечи, – я заметила это даже в тусклом освещении лампы в крошечном окошке.