Очевидно, сюда он шел быстро, потому что не видел меня и не мог знать настоящего положения дел. Но как только он увидел, что я стою у двери, держа садовые ножницы наготове, остановился и улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.
– Маделин. – Он выдохнул мое имя, как будто радовался, что наконец нашел меня и перестал беспокоиться, и стал медленно спускаться по лестнице ко мне.
– Не подходи. – Я предостерегающе направила ножницы в его сторону.
– Или что? – расслабленно спросил он с легкой усмешкой, не остановившись ни на мгновение.
– Увидишь, – процедила я, лихорадочно соображая, чем я действительно могу его напугать.
Сделав пару шагов, он оказался рядом со мной и одним простым движением выхватил ножницы у меня из рук. Я на секунду качнулась в его сторону, но, оказавшись достаточно близко, чтобы почувствовать запах его парфюма, разжала руки.
Генри картинно отбросил ножницы в сторону, и, пока он провожал их взглядом, я схватила его за ногу под коленкой и толкнула на лестницу. Он потянул меня за собой, но через секунду я уже бежала вверх. Последнее, что я увидела на верхней ступени, это Генри, поднимающегося за мной с выражением бешенства на лице.
Коридор с нишами был немногим светлее, чем тогда, когда я шла в противоположном направлении несколько минут назад, но вдали виднелся дверной проем стенного шкафа, через который я попала в эту кроличью нору. Слишком далеко он был. Сделав несколько шагов, я поняла, что Генри непременно догонит меня в доме, где все знает гораздо лучше. И единственное, что пришло мне в голову, – понадеяться на элемент неожиданности. Завернув в одну из ниш слева, я постаралась выровнять дыхание.
Генри остановился, когда поднялся по ступеням и осветил фонариком, который висел у него на груди, длинный коридор, ведущий к моей свободе. Бобби и Микки замолчали и, очевидно, тоже прислушивались. Я зажала ладонью нос и рот, которые втягивали воздух слишком шумно.
Луч фонарика метнулся вдоль коридора мимо меня и вернулся к хозяину. Кажется, всего в паре метров от ниши заскрипели половицы: Генри присаживался, видимо, на верхней ступени. Я слышала, как успокаивается его дыхание, еще какие-то звуки, но даже за миллиард долларов я не высунула бы носа, чтобы узнать их природу.
– Мне жаль, что так вышло, Маделин, – спокойно начал он. – Этого не должно было случиться. Ведь столько раз не случалось. Ты спала ночью, а они – днем. И все было в порядке. Но сегодня тебе нужно, вот нужно было потащиться сюда! – добавил он со злостью.
Я зажмурила глаза.
– Наверное, ты теперь несколько разочарована во мне, верно? Мы могли бы стать неплохой парой – может, уехали бы в Европу, сняли бы уютный домик в Швейцарии или во Франции. Ты бы писала книги. А я бы думал о том, как здесь поедают друг друга дети моих врагов. Идиллическая картина, согласна?
Если бы я могла впитаться в стену, непременно бы это сделала.
– Конечно, я сразу понял, что Джинни зашифровала кого-то своими прощальными стихами. Но принял решение действовать не сразу. Мне непременно хотелось придумать что-то такое, что обязательно тронуло бы их, всех троих, пробрало бы до самых костей. Какие только варианты пыток, страданий я не придумывал для них: для Джорджа Мида, Роберта Джентли, Мэри Хит. Но все это было слабым утешением до тех пор, пока не стало очевидно, что Глория Мид беременна. Когда я увидел ее на каком-то празднике, округлившуюся, но все равно привлекательную, я подумал о моей бедной беременной сестренке. Разве она не заслуживала семью, детей, целую жизнь? Она могла бы изменить мир, придумать лекарство от рака или там, не знаю, какие-нибудь вечные батарейки или замену бензину. Но все это у нее отняли, и кто? Самые никчемные люди на свете, пустое место. Как можно достать пустое место, заставить его страдать? Только закончить и их семью тоже. Не убить их самих, а заставить их испытать самый настоящий кошмар – потерять своих детей.
С моего виска катилась капля пота, и мне казалось, что вот-вот Генри услышит ее движение.
– Нужно было только подождать. О, я умею ждать, Маделин, умею, как никто. Считается, что смерть младенца убивает родителей. Но я-то знаю, каким ударом становится смерть ребенка, когда он уже взрослая личность, когда вся жизнь родителей связана с ним, когда каждый день они видели своих детей, а потом потеряли.
Я услышала скрежет металла о металл и сглотнула.
– Рита, конечно, помогла мне, это безусловно. Она даже сделала татуировку у сердца в виде можжевельника, который частенько рисовала Джинни. Нашла эскиз в ее старых дневниках. Хорошая была девчонка, но стала забываться. Решила, что все это имеет к ней какое-то отношение. Нет более неловкой ситуации, чем слуги, которые почему-то решили, что, если им позволяют влезать в постель, то они могут и сидеть на равных за столом. Роль Риты закончилась, а ее амбиции только набирали обороты. Она ведь хотела убить тебя, Маделин, знаешь? Ревновала, глупая. Но ты никак не вписывалась в концепцию, понимаешь? Убивать тебя было нельзя. Как и нельзя было красть младенца Джентли. Рита отрицала свою причастность к этому, но думаю, это все же была она, а не отец Мид. А потом не смогла его убить, но и оставить его в живых было невозможно. Поэтому вернула обратно, как щенка, которого, оказывается, надо выгуливать.
В отличие от Генри, эта часть истории была для меня более ясной.
– Убить человека в целом нелегко. Но не из-за моей боязни это сделать я оставил в живых Бобби и Микки. Мне хотелось, чтобы они знали, что происходит в мире, в котором их больше ни для кого нет. А знаешь, Маделин, что оказалось в моем плане самым непредсказуемым? Что разрушило саму идею моей мести? Что я решил отобрать детей у тех людей, которые даже не поняли, что у них отобрали. Которые были настолько тупы и бессмысленны по природе своей, что даже не смогли проникнуть в суть произошедшего. Конечно, все они знали, что Джинни вернулась за ними. Джинни моими руками мстила им. Кто еще это мог быть? Только я. Они понимали это – каждый по очереди, каждый год. Понемногу до них доходило, что расплата наконец настигла их. Но они не верили. Они все отмахивались, откладывали на потом свои рассуждения, осознание того, что все это не случайность. Что это прямая, неуклонная и безусловная карма, которая нашла их спустя двадцать лет. Неужели они думали все это утаить, скрыть навсегда, как будто ничего не случилось? Они продолжили жить, завели семьи, детей. А мне казалось, что чувство вины за жизнь Джинни должно было увести их на тот свет. Но нет. Нет, они продолжали жить, рожали своих новых, таких же бессмысленных, как они, детей. И считали это нормальным. Но это ненормально, Маделин. Невозможно убить целую семью и жить спокойно, словно случайно на ногу наступил в толпе. Даже более того! Наступая на ногу, они, скорее всего, извинялись перед тем, на чью ногу наступили. Но когда они сломали жизнь моей сестре, хоть кто-нибудь из них извинился передо мной? Перед моей матерью? Даже когда я стал по одному забирать их сыновей, и они всё поняли, сообразили, что дело в Джинни, никто из них не нашел в себе смелости признаться в своих грехах. Чем они дорожили? Своими пустыми жизнями? Что их могли бы осудить сейчас? Мне казалось, что наказать их сильнее, чем это сделал я, невозможно. Но они держались за свои жалкие репутации и никому ничего не говорили, не признавались, пока один за другим пропадали их дети. На что они надеялись? Что это было всего лишь совпадение? Что я остановлюсь? Одумаюсь? Думали они, что Роберт и Майкл еще живы? Или считали, что, раз их больше нет, не стоит и раскрывать их маленький грязный секрет? Зачем это делать, если мальчиков все равно не вернуть, да?
Половицы снова заскрипели, из-за чего я приготовилась к нападению.
– Приходить сюда, приносить им немного еды и воды, следить, чтобы они не замучились до смерти – на самом деле это не так и сложно, если бо́льшую часть времени они спят. Днем я совершенно не беспокоился, что кто-то их услышит, ведь это крыло официально закрыто, а они крепко спали, как и ты по ночам, благодаря мне. А прийти сюда после полуночи с бокалом вина, рассказать, как прошел день, как их родители продолжают себе жить дальше с другими детьми, – вот это стало странным наслаждением, Маделин.
Я почувствовала сильный запах дыма, но не видела его в темноте, хотя глаза к ней привыкли и различали очертания ниши напротив.
– Решение завести ребенка – это или самая большая жертва, или самый эгоистичный поступок. Хотя нет, пожалуй, – это всегда эгоизм. Даже если родитель кладет жизнь на алтарь своего ребенка, это значит лишь то, что ему это нравится: жертвенность, а точнее – чтобы все видели эту жертвенность, особенно ребенок. Большинство родителей скажет, что смысл их жизни – это дети. Даже скажут, что умрут, если с ними что-нибудь случится. Не смогут жить без них. Но знаешь что, Маделин? Оказывается, все это – только слова. То же большинство людей продолжает жить дальше, даже без их ненаглядных детей. Потому что человек – эгоист. Он приходит в этот мир один и уходит один. И все остальные – лишь статисты на бенефисе его жизни, включая и так называемый смысл жизни, детей. Уверен, что Мэри Хит говорила, что жить не может без своего Микки. Что Натали Джентли так говорила про сына. Роберт Джентли говорил, что в Бобби – его продолжение или прочую подобную ерунду. Но когда Джинни забрала их детей, что они сделали? Ничего. Они продолжили жить своей уютной жизнью. Продолжили ходить на работу. Продолжили есть, пить и испражняться каждый день. Джентли вообще решили, что отличный способ отметить пропажу собственного сына – это заняться сексом. Что ж, действительно, звучит логично: один ребенок пропал, нужно сделать нового. Господи, да они ведь восстанавливали свой никчемный род так же автоматически, как дикие звери. Натали и Бобби занимались сексом, пока их единственный сын сидел на холодном полу подвала. Родители года!
Я услышала скрип половиц под его ногами, он приближался.
– Мы говорили с тобой однажды о том, как по-разному повлияло самоубийство Джинни на нашу семью. Поняв свою беспомощность, обвинив во всем себя, мой отец сдался и застрелился. Моя мама всегда была немного экзальтированной. Такой рафинированный цветок, который немедленно сломался. Будем честны: до сумасшествия ей всегда оставался небольшой шаг. Но я… Маделин, я никогда не собирался опускать руки. Кто-то сделал это с моей сестрой. Кто-то сделал это с моей маленькой сестренкой. Использовал ее и выбросил, как окурок. Поиграл с ней, потому что захотел. И оставил свое мерзкое семя внутри ее маленького тела. И после этого продолжил жить? Как ни в чем не бывало? Как будто все это пустяк, ерунда, не стоящая внимания, не стоящая даже паузы на их отвратительном жизненном пути. Думаешь, я мог бы спать спокойно, зная, что где-то в тот же самый момент существует человек, доведший мою сестру до суицида? Уничтоживший всю мою семью только потому, что мог