— Теперь, Премиан, ступайте и пишите вашему отцу. Отвяжите эту падаль.
Трое надирских мальчиков бросились к столбу и отвязали Окаи. Упав им на руки, он повернулся посмотреть, кто его бил, и сердце у него екнуло. Это был Дальш-чин из племени Летучих Коней.
Друзья отнесли Окаи в лазарет, где служитель помазал ему спину мазью и зашил самый глубокий рубец на плече. Дальш-чин пришел и стал рядом.
— Ты молодец, Окаи, — сказал он по-надирски. — Мое сердце преисполнено гордостью за тебя.
— Зачем тогда ты заставил меня закричать перед гайинами?
— Потому что он велел бы добавить еще пять, если бы ты молчал, и еще пять, и еще. Это было испытание воли, которое могло привести к твоей гибели.
— А ну, прекрати говорить на этой тарабарщине, — сказал служитель. — Ты знаешь, что это против правил, и я этого не потерплю!
Дальш-чин кивнул и положил руку на голову Окаи.
— У тебя храброе сердце, мальчик, — сказал он уже по-готирски и ушел.
— Двадцать ударов за то, что ты защищался, — сказал самый близкий друг Окаи Зен-ши. — Это несправедливо.
— Чего еще ждать от гайинов?
— Меня больше не шпыняют, — сказал Зен-ши. — Может быть, теперь нам всем лучше станет жить.
Окаи промолчал, зная, что его друга оставили в покое только потому, что Зен-ши служит у них на посылках, чистит им сапоги, кланяется и раболепствует. Когда над ним смеются, он только улыбается и кивает головой. Это печалило Окаи, но он ничего не мог поделать. Каждый сам выбирает свою судьбу. Его судьба — сопротивляться им всеми возможными способами и усваивать все, чему они могут научить. Зен-ши не имеет сил, чтобы следовать этим путем: для надира у него необычайно мягкий нрав.
После короткого отдыха в лазарете Окаи без посторонней помощи вернулся в свою комнату, которую делил с Лин-цзе. Этот юноша из племени Небесных Всадников был выше большинства надирских подростков, и лицо у него было квадратное, а углы глаз лишь слегка приподняты. Ходили слухи, что в нем течет гайинская кровь, но в лицо Лин-цзе этого никто не высказывал. Он отличался вспыльчивостью и злопамятностью.
— Я принес тебе еды и питья, Окаи, — сказал он. — И достал горного меда для твоих ран.
— Спасибо, брат, — ответил Окаи, как полагалось.
— Наши племена воюют, поэтому мы не может быть братьями. Но я уважаю твое мужество. — Лин-цзе поклонился и вернулся к своим занятиям.
Окаи лег ничком на узкую койку, перебарывая боль в исхлестанной спине.
— Да, теперь наши племена воюют, но когда-нибудь все надиры станут братьями, и нахлынут на гайинов, и сотрут их с лица земли.
— Хорошо бы. У тебя ведь завтра экзамен, верно?
— Да. Роль кавалерии в карательных походах.
— Давай я тебя поспрашиваю — это поможет тебе отвлечься от боли.
Талисман проснулся перед самым рассветом. Зусаи еще спала. Он тихо поднялся и вышел. Во дворе слепой священник-надир доставал воду из колодца. В предрассветных сумерках он казался моложе, и его бледное лицо было безмятежным.
— Хорошо ли ты спал, Талисман? — спросил он, когда тот подошел.
— Неплохо.
— И видел все те же сны?
— Мои сны касаются только меня, старик, и советую тебе запомнить мои слова, если ты желаешь дописать свой труд.
Священник поставил ведро и присел на край колодца, устремив бледные опаловые глаза на угасающую луну.
— Сны нельзя сохранить в тайне, Талисман, как бы мы ни старались. Они, точно угрызения совести, всегда просятся на свет. И значат они гораздо больше, чем мы полагаем. Ты сам скоро увидишь. Это место, где замыкается круг.
Священник отнес ведро к столу и стал медным черпаком наполнять глиняные манерки, висящие на веревках под навесом. Талисман пришел следом и сел.
— Чью историю ты пишешь?
— Большей частью чиадзе и надиров — но более всего меня занимает жизнь Ошикая. Ты знаешь, откуда взялось слово «надиры»?
— На южном языке «надир» — это «точка величайшей безнадежности», — пожал плечами Талисман.
— На чиадзе это значит «перекресток смерти». Когда Ошикай вывел свой народ из чиадзийской земли, за ними, как за мятежниками, послали огромное войско. Он встретил врагов на равнине Чу-чьен и перебил всех. Но следом шли еще две армии, и ему пришлось вести своих людей через Ледовые горы. Сотни человек замерзли там, а еще больше лишились пальцев рук и ног. Перевалив через скованные морозом горы, они очутились в страшной соляной пустыне, и их охватило отчаяние. Ошикай созвал совет и сказал, что они, родившиеся в нужде и опасности, — достигли теперь своего надира. Так он и стал с тех пор называть свой народ. Затем он обратился ко всем и сказал, что Шуль-се приведет их к воде и что за соляной пустыней лежит благодатная земля. Он говорил о времени, когда надиры умножатся и расселятся от моря до снежных гор, и прочел стих, который все надирские дети впитывают с молоком матери:
Мы надиры,
Вечно юные.
Сталью пытаны,
Кровью писаны,
Победители.
— А что же случилось с Шуль-сен? — спросил Талисман. Священник улыбнулся, снова поставил ведро и присел к столу.
— Цветистых историй много — одни из них вымышленны, другие так насыщены мастикой, что утратили всякий смысл. Боюсь, что истина куда более проста. Думаю, враги Ошикая взяли ее в плен и убили.
— Если бы так, он нашел бы ее.
— Кто?
— Ошикай. Его дух ищет ее сотни лет и не может найти. Почему?
— Не знаю, — сознался священник, — но я подумаю. Откуда тебе все это известно?
— Известно, и конец. Довольствуйся этим.
— Мы, надиры, люди скрытные, но и любопытные тоже, — улыбнулся священник. — Я вернусь к моим занятиям и подумаю над вопросом, который ты мне задал.
— Ты утверждаешь, что побывал во многих будущих. Почему бы тебе не отправиться в единственное прошлое и не посмотреть самому?
— Хороший вопрос, юноша. Но ответ на него прост. Настоящий историк должен оставаться беспристрастным. А тот, кто присутствует при великом событии, сразу приобретает собственный взгляд на него — такое уж влияние оно оказывает. Да, я мог бы вернуться назад и посмотреть — но не сделаю этого.
— Твоя логика хромает, священник. Если историк не может наблюдать за событиями, ему приходится полагаться на свидетельства других людей, которые, по твоим собственным словам, видят все по-своему.
Священник со смехом захлопал в ладоши.
— Ах, мой мальчик, если бы у нас было больше времени для разговоров! Мы обсудили бы скрытый круг обмана, поджидающий нас на пути добра, побеседовали бы о невозможности доказательства несуществования высшего существа. Но времени у нас с тобой нет, — завершил он уже серьезно, отнес ведро обратно к колодцу и ушел.
Талисман остался на месте, глядя, как величественно всходит солнце над восточными горами.
Квинг-чин вышел из юрты на солнце. Высокий, сумрачный, с глубоко посаженными глазами, он стоял, подставив лицо теплым лучам. Он спал без сновидений и проснулся освеженным, готовым вкусить сладостную месть. Вчерашний гнев сменился холодной решимостью. Его люди, собравшись в круг, сидели неподалеку. Квинг-чин поднял мощные руки над головой и потянулся, расправляя спину. Его друг Ши-да встал и подал ему меч.
— Он остро наточен, — сказал воин, — и готов разрубить тело врага.
Остальные шестеро, сидевшие в кругу, тоже поднялись. Квинг-чин был выше их всех.
Побратим Шанки, воина, убитого бойцом Небесных Всадников, подошел к Квинг-чину.
— Душа Шанки ждет отмщения, — сказал он, как подобало по обряду.
— Я пошлю ему слугу, чтобы он ни в чем не знал отказа, — ответил Квинг-чин.
Молодой воин подвел пегого коня, и Квинг-чин сел в седло. Ши-да подал ему длинное копье с двумя конскими хвостами, знаком закаленного в боях воина Летучих Коней, и черный шлем из лакированного дерева, отороченный мехом. Квинг-чин откинул назад свои длинные, до плеч, волосы и надел шлем. Потом тронул коня каблуками и поехал прочь из лагеря, мимо белых стен усыпальницы Ошикая.
В стане Небесных Всадников уже разводили костры. Квинт-чин, не обращая внимания на суету, направил коня к самой дальней из восемнадцати юрт. Рядом с ней было воткнуто копье с насаженной на него головой Шанки. Земля внизу промокла от крови, и мертвое лицо было пепельно-серым.
— Выходи, — крикнул Квинг-чин.
Полотнище юрты распахнулось, вышел коренастый воин. Не глядя на Квинг-чина, он развязал штаны и помочился, а после сказал, кивнув на отрубленную голову:
— Явился полюбоваться моим деревом? Гляди, оно уже цветет!
Небесные Всадники, собравшиеся тем временем вокруг них, начали смеяться. Квинг-чин подождал, когда они уймутся, и сказал холодно и резко:
— Славное зрелище. Только у Небесных Всадников на деревьях растут гнилые плоды.
— Ха! Сегодня на моем дереве появится свежий плод — жаль только, что ты не сможешь на него посмотреть.
— Отчего же? Я даже смогу потрогать его руками. Однако довольно разговоров. Я буду ждать тебя на открытом месте, где не слышно смрада твоего становища.
С этими словами Квинг-чин послал коня вскачь и отъехал шагов на двести к северу. Двадцать восемь воинов Летучих Коней уже ждали его там, молча сидя на конях. Вскоре прибыли тридцать Небесных Всадников и выстроились в ряд против Квинг-чина и его людей.
Коренастый воин с длинным копьем в руке проскакал галопом около пятидесяти ярдов и резко осадил коня. Квинг-чин, въехав в пространство между двумя рядами, поднял копье. Небесный Всадник взял копье наперевес и поскакал к нему. Предводитель Летучих Коней стоял, не трогаясь с места. Расстояние между ними сокращалось, и лишь в самый последний миг Квинг-чин дернул поводья и выкрикнул приказ. Его конь метнулся вправо, а Квинг-чин в то же мгновение ударил копьем влево. Удар метил в бок и живот противника, но Небесный Всадник успел натянуть поводья, и копье вонзилось в шею его коня. Тот зашатался и упал, вырвав копье из рук Квинг-чина. Небесный Всадник взлетел в воздух и тяжело грохнулся на спину. Квинг-чин соскочил с седла и бросился к нему, вытаскивая меч. Небесный Всадник вскочил на ноги. Он еще не оправился от падения, однако успел выхватить меч и отраз