е нельзя будет досаждать мачехе. А ведь я еще не сполна отомстил ей. И я хотел бы к тому времени, когда ты встретишься со своим отцом, занять еще более высокое положение в свете. С чего бы тюнагону так вдруг и умереть?
Отикубо не раз просила мужа позволить ей увидеться со своим отцом, но, встречая каждый раз один и тот же ответ, под конец уже не решалась заговаривать об этом. Так, без особых треволнений, закончился старый год и наступил новый.
В тринадцатый день первого месяца Отикубо легко разрешилась от бремени сыном-первенцем. Митиёри был безмерно счастлив. Беспокоясь о том, что в доме у него только молодые неопытные служанки, он сказал кормилице:
— Прошу тебя, кормилица, позаботься о моей жене и моем ребенке, как если бы ты была моя родная мать. — И поручил ей уход за женой и руководство всем домом.
Кормилица первым делом омыла роженицу теплой водой. Увидев, как дружелюбно и ласково относится к ней Отикубо, она подумала: «Да, мудреного нет, что молодой господин не изменяет такой жене!»
Я не буду описывать в подробностях, какие богатые подарки прислали новорожденному, предоставляю это воображению читателя. Скажу только, что все вещи были из чистого серебра. Все родные Митиёри шумно веселились, играя на флейтах и цитрах. Только одно огорчало Акоги: Китаноката ничего не знает об этом торжестве. Ах, если б она могла увидеть все собственными глазами! Как бы она бесновалась от зависти!
Кормилицей ребенка была назначена Сёнагон, которая тоже недавно родила.
Садайсё — отец Митиёри, и его супруга обожали маленького внучка и лелеяли его, как величайшую драгоценность.
Во время новогоднего производства в чины и звания Митиёри в обход многих получил звание тюнагона, а отец его стал Левым министром, сохранив за собой должность главного начальника Левой гвардии. По этому случаю он сказал:
— Не успел мой внучок появиться на свет, как и отец его и дедушка получили высокие должности. Этот ребенок принес нам счастье.
В самом деле, Митиёри открылось самое блестящее будущее. Мало того что он стал тюнагоном, его еще поставили во главе Правой императорской стражи и стали титуловать «эмон-но ками».
Высокие награды получил и куродо. Ему дали чин тюдзё и возвели в звание государственного советника. Когда в семье тюнагона узнали, что бывший зять вознесся так высоко, то его покинутая жена Саннокими и Госпожа из северных покоев опечалились до слез. Им стало еще больнее и обиднее. И прежде, бывало, Саннокими плакала, видя, что муж готов покинуть ее ради другой, но все же брачный союз их еще не был разорван. Теперь же всему конец, надежды больше не было, осталась только жгучая напрасная зависть!
Митиёри вошел в такую милость у государя, его влияние настолько усилилось, что он мог теперь многими способами унижать и преследовать мачеху и сестер Отикубо. Но, чтобы не наскучить читателю, мы об этом рассказывать не будем.
На следующий год осенью Отикубо вновь родила прелестного мальчика. Госпожа свекровь сказала по этому поводу:
— Молодая наша не теряет времени даром. Каждый год у нее рождается красивое дитя. На этот раз я сама буду растить ребенка, — и перевезла внучка вместе с кормилицей в свой дворец.
Меченосец тоже не был обойден судьбой: он получил одновременно должность секретаря в канцелярии Левой императорской стражи и звание куродо.
Все шло так удачно и счастливо, что лучшего и пожелать нельзя. Одно лишь не сбылось: тюнагон-отец ничего не знал о судьбе своей дочери, и потому Отикубо все время чувствовала, что еще не достигла полноты своего счастья.
Тюнагон тем временем очень ослабел от старости. Погруженный в невеселые думы, он почти перестал выезжать в свет и проводил дни, запершись у себя, в грустном одиночестве.
Принцесса — мать Отикубо — некогда владела прекрасным дворцом Сандзёдоно, он должен был достаться в наследство ее дочери, но тюнагон сказал:
— Отикубо нет больше на свете, я возьму этот дворец себе.
— Разумеется, так и следует сделать, — обрадовалась Китаноката. — А если даже, паче чаяния, она и жива, то женщине, которая пала так низко, не подобает владеть княжеским дворцом. Он такой просторный, как раз подойдет мне и моим дочерям.
Мачеха истратила все доходы, полученные за два года с поместий тюнагона, чтобы заново отстроить весь дворец, начиная с крытой земляной ограды вокруг него. Были возведены новые здания взамен обветшалых, — словом, денег не пожалели.
Между тем прошел слух, что в этом году Праздник мальвы будет отпразднован с особым великолепием. Митиёри обещал, что повезет любоваться торжественным зрелищем всех служанок в доме. Полно им ходить с таким скучающим видом!
К празднику стали готовиться задолго. Починили экипажи, подарили слугам новые нарядные одежды. «Смотрите, чтобы все было как следует!» — приказали молодые господа. В доме поднялась суета. Наконец наступил долгожданный день.
Возле широкого Первого проспекта, по которому должны были проехать разукрашенные храмовые колесницы, были заранее вбиты в землю колья, чтобы никто другой не поставил в этом месте своих экипажей. Значит, можно было не беспокоиться и не приезжать слишком рано.
Двадцать старших прислужниц разместились в пяти экипажах, еще две повозки подали для девочек-служанок и низшей челяди.
Поскольку сам молодой господин тоже принял участие в поездке, то его сопровождала пышная свита из придворных четвертого и пятого рангов, а впереди бежали скороходы. Вместе с Митиёри поехали и его братья: средний брат, бывший паж императора, а теперь начальник гвардии, и самый младший брат, уже получивший свой первый небольшой чин по ведомству торжеств и церемоний.
Всего собралось около двадцати экипажей. Вереницей, в строгом порядке, они подъехали к заранее отгороженному месту возле Первого проспекта, откуда можно было хорошо видеть праздничное шествие.
Оглядевшись, Митиёри заметил, что как раз напротив их участка, отмеченного кольями, стоят два экипажа: один очень старый, с верхом, плетенным из листьев ореховой пальмы, и второй — чуть поновее, с верхом, плетенным из бамбука. Митиёри распорядился:
— Поставьте по обе стороны дороги, друг напротив друга, мой экипаж и экипаж моих братьев так, чтобы мы могли легко беседовать между собой и с женщинами нашей семьи и чтоб нам было все хорошо видно…
Челядинцы засуетились.
— Надо подать немного назад ваши экипажи. Мы поставим здесь свои, — сказали они людям, которые расположились по другую сторону дороги, но те, оскорбившись, не тронулись с места.
Митиёри спросил:
— Чьи экипажи?
— Тюнагона Минамото.
— Будь хоть тюнагона, хоть дайнагона, нечего было ставить экипажи там, где огорожена земля, точно другого места не стало. Отодвиньте их немного назад.
Челядинцы Митиёри собрались гурьбой, чтобы отодвинуть назад чужие экипажи, но навстречу им вышли слуги тюнагона и начали словесную перепалку:
— Зачем вы так бесчинствуете? Экие скорые на руку! Да разве ваш надутый спесью господин не такой же тюнагон, как наш? Или ему принадлежит весь Первый проспект из конца в конец? Самоуправцы!
Но тут один из слуг Митиёри, особенно злой на язык, бросил в ответ:
— И бывший наш государь, и будущий государь, наследник престола, и принцесса-весталка, все уступают дорогу нашему господину, вот он какой, не знаете, что ли?
Другой подхватил:
— Да как вы смеете равнять вашего господина с нашим? «Такой же тюнагон»! Скажут тоже! Болваны!
Слуги старого тюнагона не остались в долгу, они отвечали бранью на брань и ни за что не уступали места.
Митиёри подозвал к себе меченосца и сказал:
— Надо немного осадить вон те экипажи.
Челядинцы, не спрашивая позволения, отодвинули назад чужие экипажи. Их противники оказались в меньшинстве и ничего не могли сделать. Немногочисленные скороходы тюнагона рассудили так:
— Что пользы в ссоре? Лучше не ввязываться в драку, еще наживешь себе беды. У нас хватило бы мужества пнуть ногой в зад самого первого министра, но этот молодой вельможа — другое дело, мы и пальцем не дотронемся даже до его последнего слуги.
И вкатили свои экипажи в ворота первого попавшегося дома. А сидевшие в экипажах женщины только молча поглядывали сквозь плетеные занавески.
Вот до какой степени люди трепетали перед Митиёри.
Жена и дочери тюнагона только вздыхали:
— Бесполезно спорить! Мы бессильны ему отплатить.
Тем бы дело и кончилось, если бы глупый старикашка тэнъяку-но сукэ не заявил:
— Почему это они посмели загнать наши экипажи куда-то на задворки? Кто им дал такое право? — И, выступив вперед, начал браниться. — Не смеете вы так своевольничать! Если вы наперед огородили место кольями, то, конечно, вольны поставить там свои экипажи, но по какому праву вы велели убрать наши? Ведь они стояли напротив, через дорогу. Погодите, вы еще раскаетесь! Поплачете вы у меня! Я вам отомщу!
Увидев тэнъяку-но сукэ, меченосец подумал: «Ага! Знакомое лицо… Где-то мы с ним встречались… — и вдруг вспомнил: — Так вот это кто! О, вот удача! Попался мне наконец!»
Митиёри тоже приметил ненавистного старика.
— Эй, Корэнари! — крикнул он. — Зачем ты позволяешь ему так ругаться?
Меченосец сразу все понял и подмигнул задорным челядинцам, а те рады стараться, сразу налетели на тэнъяку-но сукэ.
— Что такое! Этот старикашка смеет грозить нам. А нашего господина ты, значит, и в грош не ставишь? Так, что ли?
Размахивая своими веерами с длинными ручками, они внезапно сбили шапку с головы старика. И все увидели, что жидкие прядки волос связаны у него на макушке в маленький пучок, а голый лоб ярко блестит. Зрители, стоявшие толпами по обе стороны дороги, чуть с ног не упали от смеха.
Тэнъяку-но сукэ побагровел от стыда. Прикрыв свою лысую голову руками, он хотел было спрятаться в экипаже, но челядинцы Митиёри схватили его и давай пинать ногами куда попало, приговаривая:
— Вот тебе! Вот тебе! Будешь грозить нам! — Натешились над ним вволю.