В комнате приезжих квартировал и один постоянный жилец — парторг колхоза Григорий Иванович. Он приехал сюда весной, когда колхоз поднял четыре тысячи гектаров целины. Встретили его хорошо, но квартиру не предлагали, а сам не просил — надо было срочно размещать сорок семей новоселов.
Григория Ивановича Игорь видел обычно дважды в день. Часов в пять утра тот, прихрамывая, шел на конюшню запрягать рыжую Каверзу. В комнату приезжих парторг возвращался к ночи, вздыхая, глядел на погасшие окна чайной, запивал водой из ведра какую-то сухомятину, а потом садился на кровать, бережно снимал протез и ругал мастерскую, его соорудившую, с каким-то наивным недоумением: и как, мол, люди могли такую нужную вещь сделать такой непрочной?
Игорь собирал материал для очерка — первого в жизни. Он ходил на фермы и говорил с доярками. Ездил на станы и говорил с трактористами. Заглядывал в клуб и говорил с заведующим. А вечером раздраженно перечитывал глубокомысленные записи: «Механизаторы обязались закончить уборку за 10 дней», «Бригадир Михин Иван Григорьевич работает в к-зе с 1938 г.», «Но стенах клуба — плакаты, призывающие…»
Игорь захлопывал блокнот, ложился на кровать, неловко свесив набок ноги в ботинках, и тихо стонал от сознания собственной бездарности. Порой хотелось плюнуть на все и бежать — бежать из колхоза, из газеты, вообще из журналистики.
Ложкин, окая (он был ярославец), спрашивал:
— Чего стонете, юноша? Зубы болят? Шалфеем надо, шалфеем…
Днем, столкнувшись с Игорем в правлении, Григорий Иванович сказал:
— Вот, кстати, насчет культмассовой работы вы интересовались… Тут к нам цирк приехал, так что можно отразить. Хотя нашей заслуги здесь, конечно, нет…
— Какой цирк?
— Как будто бы Барнаульский. Или Павлодарский. Вы с руководителем поговорите — он тут где-то был.
У входа в правление сидел на лавочке человек лет сорока — среднего роста, полный, с умными, все видевшими глазами периферийного администратора.
— Простите, это вы — руководитель цирковой группы?
— Да, я художественный руководитель эстрадно-циркового коллектива.
— Я корреспондент газеты.
— Очень рад. Присаживайтесь!
Он указал на лавочку тем благодушно-величественным жестом, которым в наше время не владеет, пожалуй, никто, кроме эстрадных актеров.
Руководителя звали Евгений Львович Монастырский. Говорить с ним было легко, разница в возрасте почти не мешала. Он сдержанно, со скромным достоинством рассказал о значении своей поездки (впервые цирк в целинном районе), движением бровей выразил уважение к профессии Игоря и пригласил вечером в клуб на представление.
— У вас большой коллектив? — поинтересовался Игорь.
— Я, конферансье, танцовщица, баянист, униформа — подсобный рабочий и пять медведей.
— Пять? А как вы с ними ездите?
— На перекладных, — ответил Монастырский. — Дадим представление здесь — довезут до соседнего села. Там колхозная машина везет до следующего — и так далее.
— И не хлопотно?
— Хлопотно, разумеется. Но ведь и вам, вероятно, спокойнее было бы не ездить в такую даль — только тогда газета была бы менее интересной.
Это походило на лесть. Но Игорь не удивился. Он уже знал, что газетная рецензия для артиста — документ почти такой же важности, как трудовая книжка.
— У вас есть минут десять свободных? — вежливо осведомился Игорь. — Я бы хотел вас кое о чем расспросить.
Он достал блокнот. Теперь это был уже не просто разговор, а сбор материала.
Игорь спрашивал, Монастырский отвечал. Отвечал он вполне толково, достаточно подробно, а поняв, что молодому корреспонденту нужен какой-нибудь интересный эпизод, рассказал целых два — на выбор. И все-таки Игорь чувствовал себя так, словно, решив напиться, хватал воду пальцами. Жизнь была совсем рядом, хоть по локоть запускай в нее руку. Но стоило вынуть пальцы — и она уходила сквозь них, как вода. Игорь доносил до губ лишь капли, уже лишенные вкуса и запаха, не утоляющие, а возбуждающие жажду.
Так бывало и раньше. Его не обманывали, от него ничего но скрывали. Когда блокнотные записи становились, скажем, зарисовкой о знатной доярке, там все было верно, это не была ложь. Но Игорь ясно, до краски на щеках, видел, что это и не правда. Факты были те, и цифры те, и фамилии те. Но знатная доярка была не та кокетливая девчонка с длиннющими ресницами, которая побаивалась старшей сестры, жаловалась Игорю, что на танцы ходит мало ребят, и намекала, что товарищ корреспондент вовсе не был бы лишним на этих самых танцах.
Видимо, Монастырский понял творческие муки Игоря. Тактично закругляя разговор, он предложил:
— Будет время, заходите к нам — мы в клубе разместились. С удовольствием покажу вам все на месте.
Прощаясь, он дал Игорю маленькую, величиной с карманный блокнотик, программу эстрадно-циркового представления в двух отделениях. Программа свободно умещалась на крохотном листке. Сверху крупно:
«Е. Монастырский — фокусы, иллюзии».
Дальше мелким шрифтом:
«С. Петрова — танцы.
Ю. Гакин — аккордеон.
А. Аракелов — конферанс, интермедии».
О втором отделении говорилось еще короче:
«Е. Монастырский — пять дрессированных медведей».
На обратной стороне листка значилось:
«Художественный руководитель — Е. Монастырский».
Игорю почему-то стало жалко и эстрадно-цирковой коллектив, и его художественного руководителя — фокусника, иллюзиониста и дрессировщика. Трехкратное упоминание его имени в программке, казалось, лишь подчеркивало ее пятистрочную нищету.
После обеда Игорь пошел в клуб. На афише у входа был нарисован синий медведь, делающий стойку на синих брусьях. У стены громоздились ящики неизвестного назначения, и мальчишки, взобравшись на них, рассматривали афишу, выставив на всеобщее обозрение грязные голые пятки. Один из них спросил Игоря:
— Дядь, а детские билеты будут?
Мальчишки заглядывали в окна. Игорь тоже глянул. Но внутри было темно, он увидел в стекле лишь собственное отражение.
Через служебный вход Игорь прошел в пустой клубный зал. Поднялся на сцену. Перешагнул через лежащую скамейку, обошел кусок холста — наверное, часть старой декорации — с загадочным рисунком: самоварная труба между двумя букетами. Пройдя за кулисы, толкнул какую-то дверь.
В маленькой комнатке за столом сидела девушка лет двадцати в скромном синем халатике — сидела и шила. Рядом, странным образом умещаясь на деревянном диванчике, спал долговязый парень. Ухо его было прикрыто новой фетровой шляпой. На открытой дверце книжного шкафа висело красное, в блестках, платье. Два одинаковых черных цилиндра стояли на подоконнике.
— Простите, здесь нет Монастырского? — спросил Игорь.
— Он скоро придет, — ответила девушка. — Вы по делу к нему?
— Да, я из газеты.
Девушка немного сдвинула в сторону лоскутки на столе:
— Вы извините, мы тут к концерту готовимся.
«Костюмерша, наверное», — решил Игорь, но на всякий случай спросил:
— Вы тоже вечером выступаете?
— Да, я сегодня танцую.
«Так, значит, она и есть «С. Петрова — танцы»?» — удивился про себя Игорь.
Он искоса глянул на девушку, пытаясь найти скрытые черты артистки под всей ее обыкновенностью, но увидел только простенькое приятное лицо, гладкую прическу, спокойные серые глаза.
«С», — гадал Игорь. — Светлана, Сима?»
Он раскрыл блокнот:
— Разрешите задать вам несколько вопросов?
— Да, конечно.
— Простите, как вас зовут?
— Соня.
— Скажите, пожалуйста, Соня: с какими танцами вы сегодня выступите?
Разумеется, это был вполне деловой разговор. Но все-таки в конце его Игорь знал, что в поездке Соне одновременно интересно и скучновато, что она давно уже собирается побывать в Москве — жаль, нет там знакомых, что мама никак не хочет принимать всерьез ее работу, пишет: «Поплясала, и будет, пора делом заняться».
Парень на диванчике заворочался, заворчал во сне. Соня тронула его за плечо. Парень недовольно наморщил нос, открыл глаза и снова закрыл. Девушка сказала:
— Юра, как тебе не стыдно! К нам пришел корреспондент, а ты спишь.
Парень сел на диванчике, протирая глаза. Шляпа упала на пол, он постеснялся за ней нагнуться. Игорь поднял ее и положил на угол стола.
Познакомились. Юра оказался аккордеонистом, Игорь и ему задал несколько вопросов.
Соня сказала:
— Хотите посмотреть наших мишек?
Она повела Игоря в зимнее фойе, откуда то и дело доносилось неопределенное урчание. У двери Игорь помедлил.
— Они привязаны, — сказала девушка.
— Да нет, ничего, — ответил он и заглянул в фойе.
Медведи, привязанные цепями к крючьям, вбитым в пол, казались не очень большими и не очень страшными. Они мирно лежали, и лишь один, самый крупный, мрачно ходил вокруг крюка, поднимаясь в рост, когда цепь не пускала дальше.
— Как же вы их все-таки возите? — спросил Игорь.
— В клетках, по двое. А Фомку так, на ремешке — он совсем ручной. Я его всегда рядом с собой сажаю.
Еще Соня рассказала, как кормят медведей, сколько меду дают каждому. Но Игорь слушал невнимательно: фразы будущего очерка уже возникали в мозгу. Они «схватывались» быстро, как цемент.
…Нет, это в самом деле материал. Медведи — целинники! Приехали в степь, где никогда не ступала лапа медведя. Это может здорово оживить очерк…
За полчаса до начала представления Игорь забежал в комнату приезжих за фотографом. Тот в носках лежал прямо на покрывале.
— Степан Васильевич! — позвал Игорь. — Пойдемте в клуб.
— В клуб? — переспросил Ложкин, не делая ни малейшей попытки подняться.
— Там же сегодня цирк выступает!
— Цирк?
— Ну да. Вы ж, наверное, слышали. Пять медведей.
— Медведи? — снова переспросил Ложкин, складывая руки на животе.
— Степан Васильевич! — взмолился Игорь. — Да скорей же вы! Опоздаем ведь к началу. Тема-то какая: медведи в колхозном клубе! Сделаете художественный снимок.
Это наконец произвело впечатление. Ложкин надел ботинки и отправился делать художественный снимок. У порога остановился, спросил: