Андрейка не знал, что отец уже с первого дня пребывания на Аскольде начал борьбу с браконьерами. Так, на общем собрании приисковых служащих он предложил: весной и летом не охотиться вовсе, а зимой за каждую убитую самку назначить штраф двадцать пять рублей серебром. Вырученные таким образом деньги предназначались на разведение на острове изюбрей, косуль и других животных. Предложение было принято, но понравилось оно далеко не всем…
— А особенно много здесь птиц, — продолжал Мирослав. — Во время осенних и весенних перелетов они прибывают тучами. Аскольд для них как постоялый двор на долгом тракте. Все здесь отдыхают, а многие остаются на лето. Фазаны, так те вообще живут тут постоянно; они не способны на дальние перелеты, на своих коротких крыльях они не могут преодолеть даже этот узкий пролив между островом и материком… А сколько насекомых! Вчера утрам, когда ты еще дрыхнул, я прогулялся в ближайший лесок и там совершенно случайно поймал жужелицу нового вида. Ее нет ни в одном каталоге. Решил дать ей нашу фамилию. Ты как, не против?
Андрейка молча кивнул. Ему было приятно, что жужелица будет носить его фамилию, и одновременно было стыдно, что такое важное событие он элементарно проспал.
— Чувствую, работы у нас здесь хватит на несколько лет, и кто знает, может быть, нам удастся открыть еще что-нибудь такое-эдакое. А ты говоришь — клад…
— Отец, — умоляюще сказал Андрейка, — ну давай все-таки поищем? А вдруг!..
— Ладно, — засмеялся Мирослав, — поищем. Только попозже. Сначала сделаем промеры глубин в бухте Наездник. Это важнее. Моряки нам потом спасибо скажут и…
Где-то внизу, у берега, бабахнул ружейный выстрел, потом еще один. Взлетели с криками потревоженные птицы, эхо заметалось по распадкам, отталкиваясь от сопок. Яновский-старший прислушался, озабоченно покачал головой и коротко сказал:
— Спускаемся.
Солнце было в зените, стояла тишина, нарушаемая лишь гулом прибоя со стороны моря и гудом насекомых, путавшихся в высоком разнотравье. Лошади, ждавшие хозяев у подошвы Пуговки, крутили хвостами и трясли головами, отгоняя наседавших паутов.
Мирослав поднял сына в седло, сел сам, и застоявшиеся лошади бодро потрусили по набитой оленьей тропе. А те, кто ее набили, — Хуа-лу, время от времени, вспугнутые всадниками, поднимались со своих лёжек и мчались прочь, треща кустами. И тогда сквозь заросли весело мелькали белые пятна, усыпавшие их оранжевые тела: казалось, будто десятки зеркал пускают солнечные зайчики…
На опушке дубовой рощи всадники остановились как вкопанные: перед ними лежала туша пятнистого оленя. Мертвый Хуа-лу был некрасив: его светлые пятнышки, подвижные, как бы играющие на живом теле, теперь были неподвижны и даже как будто потускнели. Олень-цветок лежал с неестественно вывернутыми ногами, с изуродованной головой…
— Ну вот, — тихо промолвил Андрейка, — а ты говорил, что у оленей здесь нет врагов…
— Я имел в виду хищных зверей, — так же тихо ответил Мирослав. — А это дело рук человека. Посмотри: взяли только панты, вырубили их вместе с лобной частью…
— Убить из-за одних рогов! — изумленно воскликнул мальчик.
— Да. Хорошие панты стоят до ста рублей серебром. А человек, не всякий, разумеется, ради наживы способен на все.
Он слез с коня, внимательно осмотрел тушу.
— У него сломаны ноги, значит, где-то тут есть лу-деу.
Андрейка хотел опросить, что это такое, но отец предостерегающе поднял руку: — Не двигайся! — И стал кружить на месте, цепко озираясь. Вскоре он нашел, что искал: жердину, уложенную на вбитые в землю колышки. Мирослав осторожно обошел ее и, ощупав палкой пространство перед ней, начал разгребать лесной мусор. Показалась глубокая яма, искусно прикрытая хворостом и пожухлой листвой. Это и была лу-деу, или ловчая яма.
— На оленьей тропе или возле нее браконьеры ставят препятствия, например вот эту жердь, — объяснил Яновский сыну, — Хуа-лу прыгает через барьер и попадает в яму. Вот и вся техника. Не надо даже тратиться на свинец и порох.
— А выстрелы, которые мы слышали?
— Что ж, значит, стреляли в кого-то другого… Вот тебе и уговор дороже денег, вот тебе и джентльменское соглашение! Нет, с этой публикой надо иначе, нужны самые крутые меры. А кой-кого, очевидно, придется попросить с острова. Думаю, панты уплывают в том же направлении, что и ворованное золото…
Все это Мирослав говорил не Андрейке, который все равно не понимал, о ком и о чем идет речь, он, скорее, размышлял вслух.
Засыпав яму-ловушку камнями и землей, Яновские продолжили свой путь. Они приехали к юго-восточному мысу, где строился Аскольдовский маяк. У инженера, руководящего стройкой, Мирослав попросил на время шлюпку и двух рабочих в качестве гребцов. Инженер в белом чесучовом костюме и в фуражке с молоточками был уже знаком с новым управляющим, а Андрейку видел впервые и — потому уставился на удэгейского мальчика с удивлением, но, будучи человеком воспитанным, не стал ни о чем спрашивать, а на просьбу ответил любезным согласием.
Яновский-старший посмотрел на море. По бухте Наездник бесконечной чередой бежали белые пенистые барашки. Волны с такой силой ударяли в скалы острова, словно хотели снести эту преграду на своем пути к материку. Грохот разбиваемых о камни черных с прозеленью валов был похож на артиллерийскую канонаду и слышен далеко окрест.
— Тебе, наверное, лучше побыть на берегу, — сказал старший Яновскому-младшему.
— Это еще почему?
— Посмотри, какие волны.
— Но ведь ты же пойдешь?
— Ну то я, а то ты…
— Значит, я хуже? — с обидой спросил Андрейка. Чуть выше отцова пояса, он смотрел снизу вверх, и его глаза полнились слезами. — Ты хочешь сказать, что ты большой и сильный, а я маленький и хилый, да? А ты знаешь, как я умею плавать, знаешь?!
— Да знаю, — отмахнулся Мирослав, досадуя на себя оттого, что и нынче, как всегда, пойдет на уступки. — Отлично плаваешь. Только я как раз и боюсь, что нам придется поплавать… Если шлюпку опрокинет.
— Ты боишься?! — Неужели было на свете что-то, чего мог бояться его отец!
— Ладно. Бог не выдаст, свинья не съест. Сегодня не сделаем промеры, потом некогда будет. Садись уж, пловец, только крепче держись и не дергайся… Готово, ребята? Весла на воду!
…Морской лев, могучий красавец Ры-рык блаженствовал, лежа на мокрых камнях, на уступе скалы высотой десять саженей[66] над поверхностью воды. Блаженством было ловить всем телом теплые лучи солнца, ощущать соленые брызги и слушать шум родной стихии. Иногда Ры-рык, опершись на длинные передние ласты, оглядывал свое семейство — около двух десятков сивучих и сивучат — и, убедившись, что все в порядке, издавал горделивый рев, перекрывающий грохот волн.
Сорокапятипудовый самец осознавал свою силу и, очевидно, догадывался, что здесь, на острове, и на многие мили вокруг нет ему равных, а тем более врагов, но инстинкт все-таки заставлял его держаться поближе к краю уступа, к спасительной воде. И этот инстинкт сработал, когда раздался почти не слышный в шуме моря выстрел, и пуля, ударившись о камень рядом с сивучами, с противным воем срикошетила в сторону. Ры-рык взревел, и все стадо, повинуясь команде, головами вниз кинулось в море…
Двое дюжих каменотесов, сидевшие на веслах, с трудом удерживали шлюпку против волны. Качка и ветер усиливались, но не в правилах Яновского было бросать начатое, промеры глубин продолжались. Андрейка сидел на мокрой кормовой банке, изо всех сил вцепившись обеими руками в планширь, но когда встречался с беспокойным, озабоченным взглядом отца, безмятежно улыбался, показывая, что ему нисколечко не страшно.
Мирослав, разместившийся в носу, время от времени бросал в воду по ходу движения шлюпки ручной лот — длинную веревку с разноцветными метками и свинцовой пирамидкой на конце, потом вытаскивал его и отмечал результаты промеров в своей записной книжке. Громкий всплеск воды от бросившихся в море сивучей заставил всех обернуться.
— Что случилось?
Едва звери показались на поверхности, как вновь раздались выстрелы. Их по-прежнему не было слышно, только из расселины между скалами взлетал дымок. Несколько самок с раздробленными черепами пошли на дно. Детеныши, также пораженные пулями, оставались на плаву, их круглые глаза, еще недавно смотревшие на мир с любопытством и доверчивостью, стекленели. Вода в бухте розовела от крови.
Мирослав вскочил в шлюпке и, рискуя ее перевернуть, выпрямился во весь свой гигантский рост, потрясая кулаками. Закричал, оборотясь к скалам, пытаясь отыскать взглядом невидимого убийцу:
— Прекратите! Я приказываю: немедленно прекратите!
Вряд ли его голос был услышан, но, возможно, замечена внушительная фигура и грозная поза; как бы там ни было, однако выстрелы смолкли, жестокая бессмысленная бойня прекратилась. А дальше… Дальше произошло нечто странное.
Во время стрельбы морской лев Ры-рык, выпрастывая из пенящихся волн голову, с недоумением и тоской оглядывал редеющее стадо; он мог и должен был защитить своих жен и детей, но для этого требовалось найти, увидеть врага и сразиться с ним. Крики Яновского привлекли его внимание и он решил, что именно оттуда, из шлюпки, и пришла смерть в его семью. Гневно взревев, Ры-рык бросился в атаку. Сивучихи последовали за ним.
Они окружили лодку сплошной массой и, высунувшись из воды почти по грудь, стали напирать на нее со страшным ревом. Отпугивающие крики не производили на разъяренных животных никакого эффекта. Людям оставалось только одно: спасаться бегством.
— Навались на весла, ребята! — крикнул Мирослав. — Андрейка, держись!
Греби затрещали и выгнулись в руках здоровенных каменотесов, шлюпка рванулась к берегу. Но Андрейке казалось, что она, наоборот, совсем не движется. Это потому, что стена стоявших в воде сивучей без всякого видимого усилия с их стороны подвигалась вместе с лодкой. Некоторые звери заныривали под шлюпку, а потом выпрыгивали между веслами и раскрывали красные пасти у самых бортов. Мальчик в ужасе сполз с банки и съежился на днище. Он не видел, как Ры-рык схватил острыми, конической формы зубами лопасть одного из весел,