тан «плачет», дым стелется по земле, вокруг луны колечко появляется — будет дурная погода…
А Андрейка, весело поблескивая узкими и темными, как маслины, глазками, весело оттарабанил:
— Солнце село в воду — жди хорошую погоду, чайки ходят по песку — моряку сулят тоску!
И только капитан Хук отнесся к планам друга одобрительно:
— На суше говорят о погоде, когда говорить не о чем, а для моряка это зачастую вопрос жизни или смерти… Впрочем, — поправил он самого себя, — и на суше не для всех разговор о погоде праздный, только для бездельников, а для труженика, особливо селянина, очень важно знать загодя погоду…
— Тем более, что мы будем составлять многолетние прогнозы! — подхватил Мирослав.
— Как это? — спросил Андрейка.
— Будем изо дня в день круглый год наблюдать за погодой, а результаты записывать в специальный журнал. Через несколько лет мы будем хорошо знать здешний климат и сможем предсказывать погоду не только на завтра, как это делает наша мать, но и на месяц вперед и на полгода! Это пригодится и нам, и тем, кто здесь будет жить после нас…
Андрейка задумался. Отец часто говорит о тех временах, когда здесь, в Посьетском участке, да и по всей Приморской области начнется новая, какая-то другая жизнь, когда сюда придут люди, много людей, которые будут тут жить и работать. Он почему-то много думает об этих людях и старается облегчить им будущую жизнь. Для этого он приручает диких пятнистых оленей, Хуа-лу, и пытается вырастить плодовые деревья, мечтает пересадить женьшень из тайги на грядки и вывести новую для Дальнего Востока породу лошади… Ему трудно: он как будто первым идет по снежному целику, прокладывая другим лыжню… И про станцию он тоже хорошо задумал, конечно она очень нужна, просто он, Андрейка, сначала этого не понял…
— Только для метеостанции потребуется много приборов, дорогих и сложных, — задумчиво продолжал капитан Хук. — Их нет даже во Владивостоке. Кое-чем я, конечно, помогу вам, но…
— Спасибо, — улыбнулся Мирослав, и в его темной бороде блеснули белые зубы. — Кое-что дадите вы, кое-что у меня есть, а кое-что мы с Андрейкой смастерим сами. Ничего страшного: глаза боятся, а руки делают! Будет у нас своя станция!
Этот разговор был зимой, и тогда же, во время долгих вечеров, когда переделаны все домашние дела, а Андрейка заканчивал приготовление уроков (занятия с ним проводил отец), Яновские мастерили оборудование будущей станции.
Первым делом Мирослав сколотил из дощечек и реек ящичек, очень похожий на улей.
— Это домик для пчел? — спросил сын.
— Это домик для приборов, а точнее, метеорологическая будка. В ней приборы будут защищены от солнца, дождя и снега.
— А какие приборы у нас будут?
— Все самые необходимые. Видишь ли, для изучения погоды нужно вести наблюдения за всеми ее элементами. Их пять: давление, температура, влажность, облачность и ветер. Для этого нам потребуется, в том же порядке: барометр, термометр, гигрометр и осадкомер, нефоскоп и флюгер.
Из перечисленного Андрейке были знакомы только барометр и термометр, об остальных он и не слыхивал. Впрочем, еще видел флюгер. Это такой петушок из жести, который ставят на коньке крыши; куда ветер дует, туда петушок и поворачивается… Но ведь их делают больше для забавы.
— Нет, — сказал отец, — наш флюгер будет иным, более точным, он будет показывать не только направление ветра, но и его силу и скорость. А выглядеть он будет так…
Яновский-старший придвинул к себе листок бумаги и, обмакнув перо в чернила, начал рисовать флюгер. Объяснил он устройство и других приборов. Андрейке они показались вовсе несложными. Вот, например, гигрометр. Несмотря на мудреное название, прибор для определения влажности воздуха оказался до смешного прост. Он состоит из рамки, на которой натянут обыкновенный человеческий волос, только обезжиренный. Один конец волоса закреплен вверху рамки, другой внизу перекинут через маленький блок. С блоком связана стрелка, двигающаяся по шкале. Когда влажность увеличивается, клетки волоса разбухают и он удлиняется. А когда воздух становится суше, волос укорачивается. Все это отмечает стрелка, показывающая на шкале, сколько нынче процентов влажности…
Весной, вскоре после той апрельской мокрой ночи, что разбудила Мирослава, приступили к сооружению станции. В работе приняли участие все немногочисленные обитатели Усть-Сидеми, даже те, кто не понимал значения метеостанции и относился к ней как к «господской затее».
Поляну недалеко от дома Яновские очистили от деревьев и кустарников, обнесли штакетником. На площадке вкопали высокий столб с флюгером и нефоскопом — прибором, определяющим направление и скорость движения облаков, поставили полосатую снегомерную рейку, осадкомер, похожий на громадный полураскрытый цветок. В центре установили тот самый «домик для приборов» на четырех высоких ножках и приладили к нему небольшую лесенку.
По этой лесенке каждый день и даже по нескольку раз на день поднимались Мирослав, Татьяна Ивановна и Андрейка — была установлена очередность дежурства, проверяли показания приборов и записывали их в толстую тетрадь.
Так начала работать одна из первых в Приморье синоптических служб — метеостанция Мирослава Яновского. Его предупреждениями и рекомендациями широко пользовались крестьяне-переселенцы, поток которых в конце XIX века нарастал с каждым годом.
Глава IXПРОШЕДШЕМУ АД ЧИСТИЛИЩЕ НЕ СТРАШНО
«Деревянный воротник». — Коллективный портрет хунхузов. — Кого они хотят запугать? — Исповедь каторжника. — Восстание. — Во глубине сибирских руд. — Вниз по батюшке Амуру. — Ван Ювэй меняет нору.
Сняв повязку с глаз Яновского, хунхузы не стали развязывать руки, более того, связали еще и ноги, а также надели канг, который на своем бандитском жаргоне называли «деревянным воротником». Он представлял собой две короткие толстые доски, соединенные вместе и имевшие в середине круглое отверстие диаметром, соответствующим шее человека. Доски раздвинули, и в расширившееся отверстие всунули голову Мирослава, после чего доски плотно сомкнули и заперли висячим замком.
— Что вы делаете? — выкрикнул Сергунька. — Ему же больно!
Мирославу и в самом деле было больно: когда смыкали колодки, защемили досками часть его окладистой бороды, и теперь было невозможно повернуть голову. Он не мог взглянуть на мальчика, чтобы успокоить его улыбкой, поэтому тихо проговорил, глядя перед собой:
— Ничего, Сергунь. Пусть их потешатся…
Он понимал, что колодки на него надели не столько с целью укротить его, гиганта, сколько из желания унизить, ведь в канги берут только самых закоренелых преступников. Неоднократно бывая в Китае, он видел таких. На бумажках, наклеенных на кангах, писали имя провинившегося, род его проступка и срок наказания. В таком виде преступников выводили на площади, базары и в другие общественные места; днем они стояли под палящим солнцем, а на ночь их отводили в тюрьму, где из-за своего тяжелого и громоздкого «деревянного воротника» они не могли даже прилечь и спали сидя.
Ван Ювэй с самодовольным видом, уперев руки в бока и выкатив живот, стоял перед пленником. Скорчившийся Мирослав сидел на полу, поджав под себя связанные ноги, голова его, лежавшая на деревянном квадрате, казалась отделенной от туловища. Несмотря на эту рабски униженную позу, дух Яновского был не сломлен. Это джангуйда понял, встретившись с ним взглядом: в глазах пленника не прочитывались ни страх, ни отчаяние, напротив: в них были спокойствие, уверенность и даже насмешка над ним, хозяином положения.
— Вот теперь можно и поговорить, — сказал Ван Ювэй.
— Я не буду с вами разговаривать до тех пор, пока вы не отпустите мальчика, как это было обещано в письме.
— Заговоришь! — злобно прошипел бровастый маньчжур в шелковом, но рваном и грязном халате. — Заговоришь, если не хочешь раньше времени встретиться с Ильмун-ханом[82]!
Но Ван Ювэй прицыкнул на бровастого и начал шептаться со своими приближенными. Мирослав смотрел на них и вспоминал все, что он знал об этих людях.
Хунхузы, «краснобородые» — это китайцы и маньчжуры, в большинстве своем бывшие солдаты, дезертировавшие из своих частей, реже — бывшие рабочие золотых приисков и отчаявшиеся бедняки-переселенцы из южных провинций Шандуна, Куан-ли и других. Попадаются среди них и образованные люди — бакши, как например, Ван Ювэй, наверняка бывший чиновник-взяточник. Одних на путь разбоя толкает нужда и голод, других — стремление к легкой и быстрой наживе.
Иногда в банду приводят обида и желание отомстить. Мирослав слышал несколько таких историй. Знаменитый джангуйда Тан был сначала ярым противником хунхузов. Жители деревни, в которой он жил, избрали его своим старостой. Во главе команды охотников он преследовал разбойников. Однажды Тан поймал и привел к гиринскому генерал-губернатору, дзянь-дзюню, известного хунхуза. Однако начальство не только не наградило, как положено, старосту, но и отпустило на свободу бандита, получив за это солидную мзду. Обиженный Тан с группой друзей подался в горы и сам стал хунхузом.
Другая история была поучительной, и, подумалось Мирославу, ее неплохо бы рассказать людям Вана. Некий человек, выходец из Южного Китая, поселился на реке Милинхэ, притоке Муданьцзяня, наладил хозяйство, скопил приличное состояние и уже подумывал о возвращении на родину, где ждала его семья. Но о его благополучии прослышали хунхузы, напали и обобрали до нитки. Человек этот второй раз обзавелся хозяйством и вновь сколотил копейку — хунхузы опять тут как тут, и снова он остался нищ. Тогда он собрал около полусотни таких же, как сам, злых на весь мир бедолаг, стал преследовать хунхузов, а попутно грабить всех, кто попадался под руку. Этот промысел оказался доходнее, чем ведение хозяйства. Через четыре года человек стал богатым, распустил шайку и с награбленным вернулся домой. Родным он сказал, что занимался торговлей. Празднуя возвращение хозяина, все семейство собралось в домашней кумирне. Хозяин поставил полную жертвенную чашу перед изображением Лао и помолился божеству о благополучии своего дома, чтобы он был полон, как эта чаша. Едва молитва кончилась, как с криком «Отец!» умер старший сын. Через несколько дней ослеп второй сын. Все увидели в этом грозную руку Хоань-Шена, посланника великого Лао, все поняли, что богатство главы семьи нажито нечестным путем, и все отвернулись от него. Жена с оставшимися детьми ушла, чтобы и на них не обрушилась карающая десница разгневанного божества. Бывший хунхуз остался один…