Точке зрения Алексеева в «секретной записке», поданной кап. Бубновым (морское вед.), был противопоставлен иной план: «Стремясь на соединение с Турцией, Германия, конечно, главным образом стремится к азиатской Турции, источнику всего того, что Германии надо. Поэтому главным объектом ее стратегии должен быть Босфор (не Дарданеллы). В их руках он станет неуязвимым, и немцы оттуда станут вечной угрозой не только для нас, но и для англичан и для французов… Посылка отрядов в Салоники не дает нам ничего: еще будут вестись переговоры о их посылке, когда немцы дойдут до Константинополя. Отсюда следует необходимость их предупредить на Босфоре с целью разобщения Малой Азии, для чего достаточна только морская оккупация. Другими словами, необходимо, чтобы союзники, хотя бы ценою громадных жертв, прорвались через Дарданеллы, помогли нашему флоту прорваться (также ценою крупных жертв) сквозь Босфор и затем, хотя бы базируясь только на Севастополе, окончательно обезвредить появление в Константинополе немцев из Болгарии. Если это невозможно, то судьба Константинополя, несмотря ни на какие десанты в Салониках, решена окончательно, притом против нас и против наших союзников, ибо Босфор в руках Германии – такая же угроза для Англии (Египта, Индии), как и для нас». Конечный вывод Бубнова: надо убедить союзников, особенно англичан, в необходимости «принести в жертву хотя бы пол их эскадры, но прорваться через Дарданеллы».
«Хотя я всегда отношусь очень осторожно к вспышкам воображения таких талантливых людей, как напр., кап. Бубнов, у которых талант переплетается с подчас неудержимым увлечением, я думаю, – комментирует Кудашев, – что он проводит правильную мысль… Записка Бубнова должна быть сегодня подана на Высочайшее благовоззрение. Не знаю, последует ли затем по ней и исполнение… Лично я думаю, что… появление флота перед Константинополем было бы единственным удобным моментом для заключения мира с турками и какой-нибудь русско-французско-английской опеки, обеспечивающей нам свободное пользование проливами». Очевидно, «ясное мышление» Алексеева одержало верх над неудержимым увлечением»34.
По намекам Кудашева можно заключить, что Царь не сочувствовал идее заключения мира с Турцией35, но Алексеев продолжал ее отстаивать. 5 февраля 16 г. Кудашев передавал некоторые его соображения по этому поводу: «Продолжая войну с Турцией, мы выгадываем только то, что обманываем себя надеждой на осуществление в близком будущем чарующей нас иллюзии. Прекращая же войну с Турцией, мы осуществление наших иллюзий откладываем на новый срок, зато достигаем победы над Германией, т.е. того, к чему стремимся и мы и все наши союзники, что одно только обеспечивает нам всем прочный мир, а лично нам наше политическое, военное и нравственное положение в Европе»36. Обратим внимание на взгляд Алексеева, он поможет нам более объективно оценить те толкования будто бы существовавшего плана сепаратного мира, которые найдут себе место в конце 1916 г.
Глава третья. Смена верховного командования
1. «Второй Император»
Как будто можно признать без всяких оговорок, что константинопольская проблема в 1915 г., поскольку речь идет о верховной власти, вовсе не создавала той атмосферы сепаратного мира, первым этапом подготовки которого явилась якобы смена верховного командующего. Последнее утверждение – это прежде всего немецкая точка зрения, в литературу занесенная воспоминаниями германского кронпринца. По его мнению, переговорам о сепаратном мире мешало лишь то обстоятельство, что у власти находился вел. кн. Ник. Ник.37. Людендорф более осторожен и, сознательно преувеличивая влияние и стратегические дарования вел. кн. Н. Н., говорит, что устранением его немцы сделали лишь большой шаг вперед «на пути к победе». «Главное затруднение к сепаратному миру и устранила А. Ф. под водительством Распутина» – спешат сделать заключение те, кто легенду стремятся превратить в действительность, в сущности просто солидаризируясь с теми сплетнями, которые в первичной обстановке распространились в обывательских военных кругах (их в сентябре отметил в своих письмах Сазонову Кудашев, сообщая о разговорах среди офицеров в Ставке о том, что устранение вел. кн. Н. Н. является победой «немецкой партии, желающей в октябре заключить мир»).
Какую бы роль не сыграла в данном случае внушенная «Другом» инициатива Императрице, мотивы ее настойчивой кампании против Ник. Ник. лежали в иной совершенно плоскости – плоскости, пусть даже воображаемого, политического соревнования38. И эту подозрительность возбуждали не только опасения, шедшие со стороны «Друга». Не кто иной, как историк вел. кн. Ник. Мих. приложил к сему свою руку. Его «тревожила» в «династическом отношении» популярность Н. Н., «киевские интриги», муссировавшие «мужа вел. княгини славянки, а не немки». Сам по себе факт, что Ник. Мих. в письме Царю в апреле 1916 года упоминал, что он не признает «других вариантов в династическом отношении», и советовал быть «начеку» при «возможности великой смуты после войны», достаточно показателен. Не так уже по существу далеки подобные утверждения от истерических уверений А. Ф., что Н. Н. Царя хотел «выгнать», а Царицу «заточить» в монастырь39, и что «Друг, вовремя раскрыв их карты», «грязную изменническую игру», спас положение тем, что «убедил прогнать» Н. Н. (письма 16 сентября 1915 г. и 5 ноября 1916 г.). Мотив этот решительно доминирует. Перед августовским кризисом верховного командования А. Ф. настаивает лишь на том, чтобы был положен конец положению, которое «невероятно фальшиво и скверно»: «Если надо, чтобы он остался во главе войск, ничего не поделаешь. Все неудачи падут на его голову, но во внутренних ошибках будут обвинять тебя, потому что никто внутри страны и не думает, что он царствует вместе с тобой». «Все возмущены, что министры ездят к нему с докладом, как будто бы он теперь Государь» (25 июня). «Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец и дать ему только военные дела, как Френч и Жоффр» (17 июня). Подогревали температуру и другие великие князья – так, 25 июня А. Ф. писала мужу, что вел. кн. Павел говорит, что Ник. Ник. «вроде второго императора». «Как много людей говорят это (наш Друг тоже)». Позже А. Ф. ссылалась и на мнение наиболее близкого Царю вел. кн. Александра Мих., удивлявшегося, что Царь так долго терпел создавшееся фальшивое положение. Вел. кн. Андрей Влад. отмечает суждение ген. Палицына о рискованности придания Ник. Ник. титула «верховного» главнокомандующего – «нельзя из короны вырывать перья».
Возбуждение Императрицы идет crescendo. В июне она еще готова так или иначе примириться с занятием поста верховного главнокомандующего Ник. Ник.: «Как я хотела бы, чтобы Н.(иколаша) был другим человеком и не противился Божьему человеку». Она желает лишь охранить престиж Царя. Ее тревожит, что верховный главнокомандующий не только принимает доклады министров, как «государь», но и издает приказы под стиль царских приказов, тогда как должен писать «более просто и скромно». Ставка заслоняет имя Императора и не пускает его к войскам. «Я ненавижу твое пребывание в Ставке, где ты не видишь солдат». «Плюнь на Ставку…» «Там ничего хорошего не высидишь», – пишет она в июне, побуждая Царя ехать в действующую армию. «Ты, наверное, сможешь повидать войска… Николаша не должен знать, только тогда это удастся. Скажи, что ты просто хочешь немного проехаться… Поезжай один… совсем один, принеси им отраду своим появлением… У тебя ложная, излишняя щепетильность, когда ты говоришь, что нечестно не говорить ему об этом – с какой поры он твой наставник и чем ты ему этим помешаешь…» «Осчастливь войска своим дорогим присутствием, умоляю тебя их именем – дай им подъем духа, покажи им, за кого они сражаются и умирают, не за Н., а за тебя. Десятки тысяч никогда тебя не видели и жаждут одного взгляда твоих прекрасных, чистых глаз. Ни слова об этом Н., пусть он думает, что ты уехал куда-нибудь, в Бел. (овеж) или куда тебе захотелось. Эта предательская Ставка, которая удерживает тебя в твоем намерении ехать… Но солдаты должны тебя видеть, они нуждаются в тебе, а не в Ставке, ты им нужен, как и они тебе». Политические мотивы в прямом смысле этого слова появляются позже, когда и нападки на вел. кн. Н. Н. принимают более резкие формы – уже после отстранения Н. Н. от верховного командования под влиянием общественного недовольства росла подозрительность к тому, что делалось за кулисами.
«Фальшивое положение» создалось отчасти в силу того, что задолго до войны предполагалось, что Царь сделается верховным вождем действующей армии. Сухомлинов в воспоминаниях утверждает, что в соответствии с таким заданием разрабатывалось новое положение о «полевом управлении» (эту сторону подчеркнул в беседе с Андр. Влад. и ген. Палицын, бывший до войны начальником ген. штаба). Куропаткин еще 4 февраля 1903 г. записал в дневник: «Сегодня я получил огромной важности рескрипт Государя Императора, которым он указывает, что в случае столкновения России с европейскими державами примет на себя верховное главнокомандование всеми армиями». В силу этого перед «военной игрой», происходившей в ноябре 1910 г., Николай II предполагал взять на себя верховное командование. Так было и перед войной – Царь действительно хотел в первый момент возглавить армию. В совещании 1914 г., на котором обсуждался этот вопрос, Кривошеин и Щегловитов (между прочим, ссылкой на «обстановку прутского похода» во времена Петра I), по словам Сухомлинова, склонили всех министров к мнению о необходимости Царю оставаться у кормила правления в центре административно-государственного аппарата40. Царь тогда сказал, что «хотя ему это очень тяжело», но он подчиняется решению, оговоривши, что это не «окончательное» его решение и впоследствии оно может быть «изменено» (показания Ник. Маклакова).