сохранение его на посту председателя: «Он находит, что совершенно невозможно работать с министрами, не желающими с ним сговориться. (“Он находит, что министры хуже Думы”), но он так же, как и мы, находит, что сейчас его не следовало бы удалять, ибо это-то им и желательно, и если им сделать эту уступку, то они станут еще хуже. Если ты хочешь это сделать, то по твоему собственному желанию и притом несколько позже. Ведь ты самодержец, и они не смеют этого забывать». На другой день: «Мне хочется отколотить почти всех министров и поскорее выгнать Щерб. и Сам.».
Фактически в этих первых письмах идет речь об увольнении Щербатова, поставленном еще до коллективного письма и вызываемом недостаточной твердостью министра от «общественности» на своем ответственном посту. Щербатов свою программу Палеологу определял так (по крайней мере по записи французского посла): «Я не потерплю ни беспорядков, ни бездействия, ни упадка духа». Императрица с самого начала относилась к Щербатову с некоторым скепсисом, хотя б. управл. государственным коннозаводством, в обновленном правительстве занявший должность мин. вн. д., и был «лучшим другом» дворцового коменданта Воейкова и при первом представлении А. Ф. произвел на нее «приятное впечатление». Но А. Ф. считала, что Щербатов, полтавский предводитель дворянства, фатально должен присоединиться к оппозиционной «московской клике»; называла министра вн. д. «тряпкой»: при нем «всякий может распоряжаться по своему усмотрению»; он не сумел «прибрать печать к рукам», это «флюгер», идущий на поводу у Думы; «форменное ничтожество, хотя и добрый малый» и т.д.
Еще до отъезда Царя в Ставку говорили в царской семье о заместителе Щербатова и намечался член Думы Хвостов – по крайней мере, в письме 22 августа вдогонку Царю А. Ф. писала: «Я надеюсь, что Горем. одобрит назначение Хвостова, – тебе нужен энергичный министр вн. д.; если он окажется неподходящим, можно будет его позднее сменить, беды в этом нет. Но если он энергичен, он может очень помочь, и тогда со стариком нечего считаться… Если его берешь, то телеграфируй мне: “хвост годится”» В этот момент Хвостов отнюдь не являлся еще кандидатом А. Ф. Поэтому первоначально она отнеслась спокойно к отрицательному отношению к назначению Хвостова со стороны Горемыкина: «Относительно Хвостова, – писала она 23 сентября, – он думает, что лучше не надо его. Он в Думе выступал против правительства и германцев (он племянник министра юстиции), находит его слишком легкомысленным и не совсем верным в некоторых отношениях. Находит, что, конечно, Щербатов не может оставаться – уже одно то, что он не прибрал печать к рукам, доказывает, насколько он неподходящ для своего места». После размышления Горемыкин пришел к выводу, что «нет подходящего кандидата за исключением разве Нейдгарта»177. Сообщая об этом 28 августа, А. Ф. добавляла: «и я также полагаю, он был бы не плох». «Мне кажется, что Нейдгарту можно было бы доверять, – не думаю, что его немецкая фамилия могла бы послужить препятствием, так как его всюду превозносят за деятельность в Татьянином Комитете». На следующий день А. Ф. вновь обращается к Нейдгарту: «В случае (я совсем не знаю, одобряешь ли ты Нейдгарта), если ты его назначишь… поговори с ним решительно и откровенно. Смотри, чтобы он не пошел по стопам Джунк. Ты с самого начала объясни ему положение нашего Друга, чтобы он не смел поступать, как Щерб., Сам. Дай ему понять, что, преследуя нашего Друга или позволяя клеветать на него, он этим действует прямо против нас». О Хвостове А. Ф. не может высказаться, так как не знает этого человека: «…А. (Вырубова) только что видела Андр(онникова) и Хвостова – последний произвел на нее прекрасное впечатление… Он очень тебе предан, говорил с ней спокойно и хорошо о нашем Друге, рассказал, что на завтра готовился запрос в Думе о Гр., просили подписи Хвостова, но он отказался и заметил, что если этот вопрос будет поднят, то амнистия не будет дарована. Они подумали и – опять отказались от запроса. Он рассказал такие ужасы про Гучкова. Был сегодня у Горем. – говорил про тебя, что ты спас себя, приняв на себя командование. Хвостов поднял вопрос о германском засилии и дороговизне мяса, чтобы левые их не поднимали. Теперь, когда это обсуждается правыми, это безопасно… Я его статьи, т.е. речи в Думе, не читала, так что мне трудно давать совет. Все другие против него или один только старик, который ненавидит всех думских»178.
Нельзя не признать достаточно показательной кандидатуру Нейдгарта и Хвостова с точки зрения подготовки осуществления замыслов «черного блока» – один свойственник Сазонова (был женат, как и Столыпин, на сестре Нейдгарта), другой – заядлый фанатик борьбы с немецким засилием и немецким шпионажем. В сущности, остро беспокоил в эти дни А. Ф. один вопрос – будет ли распущена Дума «немедленно», т.е. раньше, чем может быть сделан запрос о «Григории» («Дума не смеет касаться этого вопроса») – запрос, который так беспокоил и некоторых членов Совета министров179. 31-го Царь сообщал жене: «Вчера мы хорошо и до конца договорились со старым Гор.». Договоренность заключалась в том, что Думу «закроют» немедленно, а разрешение всех остальных вопросов о смене правительства оставят до возвращения Монарха в Царское.
Мы видели, как обострились отношения в Совете министров после возвращения Горемыкина из Ставки, и 6 сентября в письме А. Ф. упоминается имя Сазонова, как министра, подлежащего удалению: «Старик был у меня – ему очень трудно, министры скверно к нему относятся. Кажется, они намерены просить отставки – и хорошо делают. Сазонов больше всех кричит, волнует всех… не ходит на заседания Совета министров… Я это называю забастовкой министров. Затем он распространяет и рассказывает все, что говорилось и обсуждалось в Совете, а они не имеют права этого делать, это очень сердит старика… Если он в чем-либо тебе мешает… то уволь его (он сам все это говорит), но если ты его удерживаешь, то он исполнит все твои приказания… Он просит тебя обдумать это к твоему возвращению и решить окончательно, а также найти преемников Сазонову и Щербатову».
7 сентября к числу опальных министров присоединился «истинный антагонист» Горемыкина Кривошеин: «Я все-таки поскорее убрала бы Самарина и Кривошеина; последний сильно не нравится старику, он виляет – и левый и правый, и возбужден невероятно. Бедный старик искал у меня поддержки, говоря, что я “сама энергия”. На мой взгляд, лучше сменить бастующих министров, а не председателя, который еще великолепно будет служить, если ему в сотрудники дадут приличных, честных, благонамеренных людей. Он только и живет для службы тебе и твоей стране, знает, что дни его сочтены, и не боится смерти от старости или насильственной смерти от кинжала или выстрела». А. Ф. допускает возможность отставки Горемыкина – не надо только министра, «ответственного перед Думой, как они добиваются. Мы для этого не созрели, и это было бы гибелью России (и «изменой конституционной присяге», – добавляла А. Ф. 12 сентября). Мы не конституционная страна и не смеем ею быть. Наш народ для этого необразован и не готов». Но в последующие дни А. Ф. окончательно укрепляется в мысли сохранить Горемыкина: «Великолепно было бы выгнать некоторых из них (министров – «он не может больше с ними работать») и оставить старика». На другой день она еще более радикальна: «Разгони всех, назначь Горемыкину новых министров…» 10-го агрессивная позиция Царицы еще повышается: после ухода старика «выгони остальных и назначь решительных людей». В одном А. Ф. тверда, настаивая на скорейшем возвращении Царя хоть «на три дня»: нужно положить конец неразберихе и «все привести в порядок». «Я уже устала думать и видеть, как все дела плохи и как это начинает распространяться по стране (12 сент.). «Нужно решить: уходит ли он (Горемыкин), или он остается, а меняются министры». «Только не теряй времени… вспомни, что ты немного медлителен, а тянуть время никогда не хорошо. До созыва Думы (через месяц, – писала А. Ф. 12-го) должен быть сформирован сильный кабинет и притом поскорее, чтобы дать им время заранее начать работу и подготовиться совместно». «Я так жажду, чтобы наконец дела приняли благоприятный оборот и чтобы ты мог целикам отдаться войне и интересам, с нею связанным» (16-го).
Как реагировал Царь на «артиллерийскую подготовку» из Царского? Свое отношение он развил в письме 9 сентября: «Поведение некоторых министров продолжает изумлять меня. После всего, что я им говорил в знаменитом вечернем заседании, я полагал, что они поняли меня и то, что я серьезно сказал именно то, что думал. Что же, тем хуже для них. Они боялись закрыть Думу – это было сделано. Я уехал сюда и сменил Н. вопреки их советам. Люди приняли этот шаг как нечто естественное и поняли, как мы. Доказательство – куча телеграмм, которые я получаю со всех сторон – в самых трогательных выражениях. Все это ясно показывает мне одно, что министры, постоянно живя в городе, ужасно мало знают о том, что происходит во всей стране180. Здесь я могу судить правильно об истинном настроении среди разных классов народа; все должно быть сделано, чтобы довести войну до победного конца, и никаких сомнений на этот счет не высказывается. Это мне официально говорили все депутации, которые я принимал на днях, и так это повсюду в России. Единственное исключение составляют Петербург и Москва – две крошечные точки на карте нашего отечества».
Не склонный к решительным мерам – поставить вопрос ребром: или устранить председателя, или «бастующих министров», – Николай II попытался сохранить еще раз «золотую середину» и примирить оппозиционных министров с престарелым премьером, ограничившись самым «строгим выговором», на котором настаивала А. Ф. (12 сентября). Держаться Горемыкина уговаривал его и «старый Фредерикс». В этих целях весь Совет министров был вызван в Ставку на 16 сентября. А. Ф. чрезвычайно была обеспокоена результатом этого заседания: «Меня с ума сводит быть в неизвестности относительно того, что ты думаешь и решаешь, – это такой крест переживать все издали». Однако она вовсе не проявляет той нетерпимости, которую можно было ожидать в последнюю минуту к тем «гнусным министрам», оппозиция которых приводила ее в «бешенство», – «это трусы», которые ей «больше, чем опротивели»