лся с Андронниковым, Андронников познакомил Хвостова с Белецким. Так образовался триумвират, в котором дирижерская палочка едва ли фактически не принадлежала испытанному полицейскому ищейке, превратившемуся вскоре в своеобразную «няньку при Распутине». При посредстве Андронникова члены триумвирата проникли в «маленький домик» Вырубовой для того, чтобы при ее содействии провести «человека с решительным характером, не труса» в правительство, которое не достаточно активно под дряхлеющей рукой Горемыкина: Хвостов должен быть опорой «старика», чтобы сформировать «сильный кабинет». Хвостов в глазах А. Ф. имел то «преимущество, что являлся членом Думы», – он «всех знает и сумеет с ними разговаривать, а также охранять и защищать… правительство».
В начале действовала Вырубова, на которую Хвостов произвел «прекрасное впечатление»: «тело его огромное, но душа чистая и высокая». Но «Аня» способна «иногда увлекаться людьми», но когда 16-го «Григорий телеграфировал… и дал нам понять, что Хвостов подойдет», у А. Ф. уже не было колебаний199. «Хвостов был у А(ни) и умолял, чтобы я приняла его», – писала А. Ф. 18-го. «Теперь, когда и Гр. советует взять Хвостова, я чувствую, что это правильно, и поэтому приму его». А. Ф. прельстили слова «Ани», что Хвостов почему-то верит в ее (А. Ф.) «мудрость и помощь». «Некоторые боятся моего вмешательства в государственные дела, а другие видят во мне помощника во время твоего отсутствия (Андр., Хвос., Варнава). Это доказывает, кто тебе предан в настоящем значении этого слова – одни меня ищут, другие избегают». «Ну, вот я больше часу с “Хвостом” и полна наилучших впечатлений… Я пришла к заключению, что работа с таким человеком будет удовольствием. Такая ясная голова, так отлично понимает всю тяжесть положения и как можно справиться с этим. Это важно, так как здесь критикуют, но редко предлагают что-либо взамен. (А Хвостов говорил «Ане», что надеется, что с умом и решимостью удастся все наладить через 2—3 месяца.) Поговорив с ним, я могу откровенно тебе посоветовать взять его без всяких колебаний. Он хорошо говорит и не скрывает этого, что большое преимущество, так как нужны люди, которые имеют дар слова и всегда готовы ответить вовремя и метко. Он смог бы бороться в этом поединке с Гучковым». «Хвостов одобряет смену министров, в особенности Щ. и С(амарина), так как старик не может с ними сопротивляться Думе… Он понимает, что все дело в Москве и Петрограде, где скверно, но правительство должно предвидеть и готовиться к тому, что будет после войны – и этот вопрос он находит одним из самых важных. А если он будет в Думе, то ради блага страны он должен будет сказать все это и невольно указать на слабость и непредусмотрительность правительства. После войны все эти тысячи рабочих, работающих на фабриках для нужд армии, останутся без работы и, разумеется, составят недовольный элемент… Потом будет столько недовольных элементов!.. Люди разойдутся по своим деревням, многие больные, увечные, многие, которые теперь поддерживаются патриотическим духом, окажутся недовольными… Нужно об них подумать. И видно, что Хвостов это устроит. Он удивительно умен – не беда, что немного самоуверен, это не бросается в глаза, – он энергичный, преданный человек, который жаждет помочь тебе и своему отечеству… Затем предстоит приготовиться заранее к выборам в Думу… дурные готовятся, хорошие также должны «canvass» (агитировать), как говорят в Англии». «Он говорит, что старик его боится200, потому что стар и не может применяться к новым требованиям (как он сам мне это говорил), – он не сознает, что невозможно не считаться с новыми веяниями и их нельзя игнорировать. Дума существует – с этим ничего не поделаешь, а с таким хорошим работником старик отлично справится». «Он знает способ, как поступить с печатью, и не будет заигрывать с ней, как Щ.». «Он также понимает, что надо остерегаться Поливанова – с тех пор, как Гучков попал в Госуд. Совет, – он не очень ему доверяет. Он видит и думает, как мы, – все время почти он вел разговор сам». «Я всегда осторожна в своем выборе, но здесь у меня не было такого чувства, как когда Щ. мне представлялся». «Дай Бог, чтобы я не ошиблась, и я искренне верю, что нет. Я помолилась прежде, чем принять его, так как немного боялась этого201. Он смотрит прямо в глаза». «Хвостов меня освежил, я не падала духом, но жаждала наконец увидеть “человека”, а тут я его видела и слышала! Вы оба вместе поддерживали бы друг друга…»
Можно ли найти другой документ, столь образно показывающий экзальтированную наивность одной стороны и исключительное бахвальство другой… Царь не ответил сразу на четыре телеграммы о «Хвосте». В письме на другой день А. Ф. перечисляет еще раз все добродетели своего кандидата – вплоть до того, что это он просил «ремонтировать раку преп. Павла Обнорского…» «Это человек, а не баба, и такой, который не позволит никому нас затрагивать и сделает все, что в его силах, чтобы остановить нападки на нашего Друга – как он тогда их остановил. А теперь они намереваются снова их начать». «Я надоедаю тебе этим, но хотелось бы тебя убедить, будучи честно и сознательно сама в этом уверенной, что этот очень толстый, опытный и молодой человек – тот, которого бы ты одобрил… Он хорошо и близко знает русских крестьян, так как много жил среди них – и тех типов также (т.е. думцев) и не боится их». Наконец, и немцефобия Хвостова, к чему А. Ф. относилась болезненно, по-своему объясняется: «Хвостов никогда не нападал на немецкие имена баронов и преданных людей, когда говорил о немецком засилии, но все внимание обратил на банки, что совершенно верно – чего никто еще до сих пор не делал…» «Дай Бог, чтобы ты был хорошего мнения о нем», – заключала А. Ф. одно из своих писем с усиленными рекомендациями Хвостова и пожеланиями, чтобы Царь его вызвал к себе. Убеждать Николая II особенно не приходилось – он писал в ответ жене по поводу хорошего впечатления, которое произвело на нее свидание с «молодым Хвостовым»: «Я уверен был в этом, зная его по прошлому, когда он был губернатором в Вологде, а позднее в Нижнем. И чтобы не терять времени, я немедленно повидаю его в тот день, как приеду, в 6 часов».
Так был назначен Хвостов, бывший председатель фракции правых в Гос. Думе, не раз демонстрировавший свои симпатии к Союзу русского народа202. Оказали ли какое-нибудь закулисное влияние деятели монархического союза на назначение Хвостова? Милюков перед Чр. Сл. Ком. в этом не сомневался, но он значительно форсировал действительность. В противовес прогрессивному блоку – указывал он – «раздались вопли, что правые должны соединиться, сорганизоваться и повторить историю 1905 года». Из центра монархических организаций шли приказы, требовавшие, чтобы с мест реагировали бы телеграммами. Полуразвалившиеся союзнические ячейки «как-то сразу» расцвели. «Назначен был съезд в Саратове на один из осенних месяцев – сентябрь или октябрь – и затем начались оттуда телеграммы с требованием сильного правительства и назначения “настоящего” министра вн. д., причем в этих телеграммах уже намечался А.Н. Хвостов». Совещание уполномоченных монархических организаций действительно состоялось 27—29 августа. Это совещание протестовало против прогрессивного блока, «осуществления программы которого все немцы ждут с затаенным, радостным трепетом, как верную победу свою»; оно требовало (выражало официально «пожелание») роспуска Думы203 и диктатуры – «вручение власти лицу, облеченному неограниченными полномочиями». В опубликованных материалах о Союзе русского народа, прошедших через Чр. Сл. Ком. и довольно полно воспроизводящих различные телеграммы, которые посылались местными организациями, нет ни одной, которая хоть косвенно касалась бы Хвостова. Но, если бы и было оказано в действительности давление, это ни в коем случае не могло бы служить доказательством в пользу подготовки сепаратного мира. Германофильство Союза русского народа – и в особенности его провинциальных ответвлений, повинных в устройстве антинемецких погромов, – одна из создавшихся легенд (нам придется еще о ней сказать).
Впрочем, никто из писавших на интересующую нас тему и не пытался связать имя Хвостова с сепаратным миром – так несуразно должно было бы показаться такое сопоставление для министра, весьма склонного усматривать «немецкое влияние» в самом правительстве204. А если это так, то сама по себе отпадает вся концепция о сепаратном мире в 15 году, поскольку она связана с происшедшим изменением в верховном командовании и в правительстве. В духе, соответствующем такой подготовке, не было вообще ни одного министерского назначения. Сазонов остался на месте. Вместо Самарина был назначен директор деп. общих дел мин. вн. д. Волжин, скорее сочувствовавший «направлению» Щербатова и тем не менее произведший «великолепное впечатление» на Императрицу205. На место Кривошеина попал «общественник» Наумов, отказавшийся вначале от предложенного поста. По этому поводу А. Ф. писала 3 ноября: «Оказывается, старик предложил министерство Наумову в такой нелюбезной форме, что тот отказался. Хвостов виделся после этого с Наумовым и уверен, что тот согласится. Он очень порядочный человек – он нам обоим нравится (хотя он и «сторонник Думы»)… Так как он очень богат, то не будет брать взяток». Вместо заболевшего Рухлова 30 октября министром путей сообщения был назначен Трепов. Этим назначением А. Ф. осталась недовольна (человек «несимпатичный» – «слаб и неэнергичен») – очевидно, главным образом под влиянием «Друга», который считал, что Трепов настроен против него.
Таков был скромный финал министерских назначений, предшествовавших крупному повороту в политике, который должен был наступить с момента назначения премьером Штюрмера. Только «навьи чары» революционного времени могли побудить Родзянко признать в Чр. Сл. Ком., что «планомерная смена министров» происходила «по указке из Берлина».