ть «все возможное, чтобы его провести». 17 апреля Сазонов представил составленный Нольде письменный доклад Царю.
«За последнее время до меня с разных сторон доходят сведения, побуждающие меня признать, что настало время окончательно установить основание русской политики по польскому вопросу… Сведения эти двояки. С одной стороны, они указывают, что в Германии и Австро-Венгрии вырабатываются какие-то решения относительно будущих судеб Польши. В недавней речи фон Бетман-Гольвега в германском рейхстаге им было сказано: “Не в наших намерениях и не в намерениях Австро-Венгрии было подымать польский вопрос. Он поднят исходом боев. Теперь этот вопрос поставлен на очередь и требует своего разрешения, и Германия и Австро-Венгрия его разрешают. История после таких грандиозных событий не знает возвращения к статус-кво анте”. Как категорический тон заявления германского канцлера, так и ряд других признаков доказывают, что Германия ищет новых путей в своей политике по польскому вопросу, по-видимому, до известной степени отличных от старых прусских традиций. С другой стороны, представители тех польских течений, которые с начала войны искали точек опоры с Россией и ее союзниками, в настоящее время усиленно работают, чтобы побудить французских и английских политических деятелей и общественное мнение Франции и Англии занять определенное положение в польском деле. Пока правительства союзных стран могли бороться с такими попытками и, в частности, воздействовать на печать. Но на этом пути союзные правительства встречаются с серьезными затруднениями: у западных союзников России особенно вкоренилась мысль, что война ведется ради “освобождения народов”, и имя Польши неизменно становится рядом с именем Бельгии и Сербии. На последней союзнической конференции в Париже императорскому послу не без труда удалось отклонить внесение входящим в состав кабинета престарелым вождем радикалов Леоном Буржуа резолюции об освободительных задачах войны, в которой прямо о Польше не говорилось, но которая могла послужить поощрением стремлений поставить польский вопрос на международную почву».
Сазонов признавал, что «отрицать международное значение польского вопроса значило бы лишь закрывать глаза на действительность. Но из признания такого его значения отнюдь не следует, что его решение может быть передано Европе и перенесено на международный конгресс. Я полагаю, что Россия не должна допустить формально-международной постановки польского вопроса и обязана перед своим прошлым и ради своего будущего сама его разрешить…» «В настоящее время серьезно можно обсуждать лишь три решения польского вопроса, – продолжал министр ин. д.: – независимость Царства Польского, самобытное существование Царства в единении с Россией и более или менее широкое провинциальное самоуправление края. Другие решения представляются запоздалыми и политически крайне для нас невыгодными. Мысль отказаться от Польши, признать ее независимость и тем как будто раз навсегда покончить со всеми трудностями руководства судьбами польского народа может показаться на первый взгляд не лишенной некоторых выгод. Ее решительно высказал в эпоху первого восстания имп. Николай Павлович, а теперь она находит себе довольно много приверженцев в русском обществе245. Я считаю эту мысль ошибочной… Столь же неудовлетворительным я считал бы, с точки зрения государственных интересов России, предоставление Царству лишь провинциального самоуправления, хотя бы в расширенной сравнительно с нашими земскими и городскими самоуправлениями форме… Только средний путь ведет к цели. Надо создать в Польше такую политическую организацию, которая сохранила бы за Россией и ее Монархом руководство судьбами польского народа и в то же время давала бы его национальному движению широкий выход, притом не на путь продолжения исторической тяжбы с Россией, а на путь правильного устроения внутренней политической жизни края… Это среднее решение было бы восстановлением традиции политики имп. Александра I». Вместе с тем Сазонов представил проект «основных постановлений устава о государственном устройстве Царства Польского», составленный в его министерстве на основании принципа признания за Польшей «прав самобытной политической жизни с одновременным сохранением за Россией и ее Государем суверенной власти в крае»: общегосударственные и местные дела разделялись и для рассмотрения последних восстанавливался сейм, состоящий из двух палат.
Почти одновременно с представлением своего всеподданнейшего доклада, министр ин. д. получил от парижского посла Извольского предупреждение о возможности конкретных попыток под влиянием событий последнего времени перенести польский вопрос на международную почву – попыток, исходящих не столько из отвлеченных идеологических предпосылок, сколько из опасений того, что поляки могут перекинуться на сторону Германии и Австрии, что будет чрезвычайно опасным не только для России, но и для всех союзников. Действительно, тенденция вмешательства проявилась уже в апреле, когда в Россию прибыли 22-го представители французского правительства Вивиани и Тома в целях выяснить военные ресурсы России, настаивать на посылке экспедиционного корпуса во Францию246, воздействовать на усиление румынской акции и побудить правительство принять на себя обязательство в отношении Польши (так, по словам Палеолога, Вивиани изложил ему цель миссии). Сазонов, как утверждает тот же Палеолог, предупредил посланцев французского правительства о рискованности для союзников открытого вмешательства в польские дела, и они воздержались от официального выступления по этому поводу.
Вопрос о вмешательстве косвенно был поставлен, и им воспользовался Штюрмер в своей аргументации против сазоновского проекта (ему, в качестве председателя Совета министров, проект был передан на заключение вместе с указанной телеграммой Извольского). «Гофмейстер Сазонов, – писал Штюрмер в докладе 25 мая, – как явствует из составленной им… записки, не только разделяет опасение императорского посла в Париже о возможности некоторых трений между союзниками из-за вопроса о будущем Польши, но и по существу является убежденным сторонником необходимости для России теперь же высказаться по польскому вопросу, а именно в том смысле, в каком, по-видимому, того хотели, сколько можно судить по вышеизложенному письму Извольского, общественные и политическое круги Франции247… Не считая себя вправе сомневаться в точности показаний императорского посла в Париже, я тем не менее спрашиваю себя, действительно ли удельный вес России, как государства, отдавшего все свои силы на борьбу с общим врагом, так уменьшился за последнее время среди союзников, что уже настала, или в более или менее близком будущем может настать минута, когда, забыв взаимные права и обязанности, один из союзников возьмет на себя прямое вмешательство в дело, по всему его прошлому и настоящему и по самой сущности его всецело принадлежащее России и только ей одной. Мне казалось бы, что если еще возможен известный обмен мнений, когда милостью Господа и доблестью армии В. В. сокрушит границы, разделяющие одну от другой различные земли бывшего польского государства, то никоим образом не может быть допущена никакая попытка в этом смысле теперь, пока судьба всех этих земель должна быть разрешена силой оружия».
По существу вопроса Штюрмер высказывался в другом докладе (того же числа) по поводу переданной на его заключение записки кн. Сиг. Любомирского, которая была представлена Царю 17 мая. «Князь Любомирский удостоверяет, – писал Штюрмер, – что “Германия и Австрия, эксплуатируя занятые земли и разоряя их экономически, наряду с этим поощряют свободное развитие народной жизни”, и что оба эти государства, убедившись в “рискованности присоединения большой объединенной Польши”, внушают ныне полякам “идею создания отдельного польского государства”, которое, будучи введено в состав немецкой империи или же, наподобие Венгрии, присоединено к Австрии, намечается для роли “буфера между Россией и центральными державами”. Удостоверяя за сим, что все поляки воодушевлены в настоящее время стремлением видеть объединенным возможно большее пространство “этнографических польских земель” в одно государство с самостоятельным внутренним строем, кн. Л. полагает, что было бы в интересах России ныне же оповестить государственным актом, “что в будущем Польша под скипетром русского царя будет иметь свой самостоятельный свободный внутренний строй” и что в том же акте будут определены “отношения Польши к целости российской Империи”. Кн. Любомирский полагает в заключение, что “провозглашение прав Польши” должно последовать независимо от того, останутся ли за Россией все части Польши или же только некоторые…
Таким образом, кн. Л. с достаточной откровенностью излагает свое убеждение, что посулы немецких государств оказали уже свое действие на русских поляков и что эти последние готовы отозваться на призывы из-за рубежа, столь совпадающие с их давнишней мечтой об особой польской государственности на территории весьма обширной, определяемой даже не историческими, а более широкими – этнографическими – признаками. Он полагает лишь, что поляки все же могли бы воздержаться от принятия австро-германской программы, если бы с русской стороны была немедленно провозглашена такая программа, которая была бы для поляков соблазнительнее, чем программа австро-германцев. Как явствует из данных, поступающих в министерство вн. д., русские поляки, подразумевая под этими наиболее заметных польских общегосударственных деятелей, не только… склонны интересоваться предложениями австро-германцев, но уже приступили к определенным практическим шагам в духе этих предложений.
С означенной целью после ряда секретных переговоров в январе текущего года с согласия австрийского и германского правительства в Кракове состоялась общая конференция представителей всех трех частей Польши. С русской стороны в конференции приняли участие среди других члены Гос. Думы Порчевский и Лемницкий, адвокат Патек и еврей Кемпер. На конференции было принято решение объединить Польшу под скипетром Габсбургов, сохранив за Германией Познань, но получив взамен русские области с выходом к морю. Для ускорения дела конференция постановила образовать в нейтральных странах особые бюро, на которые возложено создать соответствующую пропаганду среди русских поляков. Немедленно после Краковской конференции начались усиленные совещания и закрытые собрания в “Польском Доме” в Москве, куда от имени конференции прибыли представители стокгольмского польского комитета. На собраниях этих австро-германские обещания были признаны вполне приемлемыми, после чего обсуждались способы, какими можно было бы наиболее выгодным для поляков образом превратить эти обещания в действительность